–– Адель, прелесть моя, вы знаете, что вы просто чудо?

Она подняла шелковистые ресницы, убрала с лица волосы и, быстро оправив юбку, робко ему улыбнулась.

–– Вы не осуждаете меня?

–– Нет. Я готов десять раз сказать вам, что люблю вас.

Он бережно, без всякой страсти обнял ее, как брат:

–– Ну-ка, Адель, если сможете, расскажите мне, что вы чувствовали.

–– А это необходимо? – проговорила она нерешительно.

–– Если вы хотите быть счастливой женщиной, вам нужно кое-что говорить.

Она передернула плечами и ласково улыбнулась:

–– Мне было хорошо, Эдуард. Очень хорошо. Немного больно, конечно, но ведь я знаю, что так бывает всегда. Я думаю… да, я уверена, что никто не обошелся бы со мной лучше, чем вы.

–– Я люблю вас. И я вам обещаю, что очень скоро боль исчезнет, появится то, что я вам пока лишь должен.

–– Что же это?

–– Удовольствие, мой ангел. То удовольствие, от которого забываешь все на свете.

–– Вы испытывали его?

–– Много раз. Но больше всего – с вами.

Он снова привлек ее к себе. Адель села, поморщившись от легкой боли внизу живота, и доверчиво ответила на его поцелуй. То, что прикасаться к ней сейчас нежелательно, Эдуард понял. Надо было подождать – хотя бы до следующего воскресенья, которое должно было стать еще более волшебным, чем это.

Адель вдруг шепнула:

–– Эдуард…

–– Что, моя прелесть?

–– Мы увидимся с вами еще?

Поразмыслив, она быстро добавила:

–– Я говорю потому, что мне, вероятно, надо будет немного побыть дома. Я не хочу, чтобы мама о чем–то догадалась. Она может запретить мне видеться с вами. Мы ведь… поступаем не так, как положено.

–– Но вы не жалеете?

Она отрицательно качнула головой. Нет, она не жалела. Она хотела видеться с ним еще и еще, и, хотя Адель понимала, что такие встречи, в сущности, грех, ей не удавалось поверить, что то, что она делает с такой любовью, самоотдачей и естественностью, к чему тянется все ее существо, может быть плохо. Она доверялась Эдуарду безоглядно, всей душой, полностью отдалась в его власть. Они были знакомы всего несколько дней, а она уже не мыслила без него жизни. Он старше ее, умнее, влиятельнее, он непременно сделает так, что все устроится. А сейчас она не намерена была отказаться от того, что так ее пьянило и делало настолько счастливой.

Эдуард тоже некоторое время молчал, покусывая соломинку. Нет, его уже не одолевали сомнения насчет того, как поступить с Адель, – вино было открыто, и он был бы глупцом, если бы не пил его. По натуре страстный и темпераментный, в ранней юности познавший сладость запретного плода, он считал чувственность самым важным в его отношениях с Адель. Но он был не так беспечен и так ослеплен влечением, чтобы не думать о будущем и чтобы не видеть, что оно безусловно, поставит перед ним много трудностей. У него и раньше были невинные девушки, подобные Адель, но ни одну он так сильно не любил и ни одна не будила в нем столь нежные чувства. Он чувствовал ответственность перед ней и не знал, как быть.

Действительно, что же с ней делать? Женитьба была совершенно невозможна. Если бы он захотел бросить вызов обществу, это бы слишком дорого ему обошлось. Он опасался этого не так из-за себя, как из-за матери, полагая, что не вправе доставлять ей огорчения. Графиня де Монтрей, разумеется, придет в ужас, если узнает о подобном намерении. Но, с другой стороны, Адель будет потрясена, если поймет, что речь между ними может идти лишь о любви, а не о браке, что в глазах общества она совсем не достойна графа де Монтрея.

Эдуард криво усмехнулся, отбрасывая соломинку в сторону. Несомненно, дело было и в нем самом. В его эгоизме. Он любил Адель так нежно и сильно, что даже не мог бы сказать, когда еще чувствовал что-либо такое, но даже это чувство было недостаточным, чтобы он решил: все, с прежней жизнью покончено, Адель – та женщина, которую он ждал и ради которой готов пожертвовать своей свободой. Она казалась ему слишком наивной, чтобы понять его. Она чересчур ослеплена сейчас. Будет ли она любить его, когда повзрослеет? О том же можно спросить и его.

К тому же, при всем том, что Эдуард испытывал отвращение к современному обществу и общепринятым приличиям, в нем жило инстинктивное неприятие даже мысли о браке с такой, как Адель. Женщиной без роду и племени, дочери известной всему Парижу шлюхи. А эта красота? Получить в жены подобную крвчвымйц – это все равно что жить на пороховой бочке. И потом, иногда, глядя на то, как сверкают глаза Адель, как чувственно она смеется, с какой смелостью отдается ласкам, он невольно ловил себя на низкой, может быть, но настойчивой мысли: “А уж не кровь ли матери в ней играет?”

Отбрасывая всякие помыслы о женитьбе, он спросил:

–– Вы согласились бы встречаться со мной на квартире?

Адель пожала плечами:

–– О, где угодно. Мне все равно.

–– Дорогая моя, а понимаете ли вы…

В его голосе прозвучало легкое предупреждение. Адель качнула головой и совсем просто произнесла:

–– Да, понимаю. В пансионе мне хорошо внушили, что для всякой порядочной девушки это невозможно. Но я подумала и выбрала то, что для меня более важно: вы или моя репутация.

–– И вы согласны?

–– Да.

Поднимая на него изумрудные глаза, она, будто вдохновленная изнутри тем сильным чувством, которое испытывала к нему, проговорила:

–– Я скажу вам правду… Мне совсем не хочется лгать. И кокетничать тоже не хочется. Понимаете, Эдуард, – она прижала руку к груди, – вы у меня теперь вот здесь. Вместо сердца. Я вспоминаю, как было раньше, и думаю: до чего же было пусто в моей жизни! Нет, я даже не жила до того, как увидела вас.

–– Вы мало видели, Адель. Поверьте, я много познал в жизни, и поэтому, когда я говорю, что люблю вас, это действительно так. – Он смахнул с колена муравья. – Но вам, ангел мой, лучше пока поберечь слова до тех пор, пока вы окончательно не испытаете себя и не поймете.

–– Нет. – Она капризно закусила губу. – Я сейчас скажу… вернее докажу, что все понимаю, и тогда вы мне поверите.

Эдуард ждал. Адель какое-то время нерешительно молчала, словно собираясь с мыслями или подбирая слова, потом, честно взглянув ему в глаза, проговорила:

–– Эдуард, я же знаю, что вы на мне не женитесь.

Он хотел остановить ее, пораженный таким заявлением, но она не позволила ему:

–– Да-да, знаю, и нисколько этим не огорчена! Нисколько. Ну, может быть, самую малость. – Она поспешно добавила: – Я поняла это еще несколько дней назад. У меня был разговор с мамой. Я многое узнала.

У него все похолодело внутри. Потом он подумал, что, должно быть, она узнала не все, по крайней мере, не узнала о двадцати тысячах франков – иначе, он был уверен, ее тон не был бы таким спокойным.

–– Я выяснила, что у меня нет отца. Я, конечно, еще не все поняла, возможно, что я и еще чем-то от вас отличаюсь, но главное мне ясно. То, что вы не можете на мне жениться. Ну и что? Это ничего во мне не изменило. Вы ведь все такой же и я такая же. Вы предложили мне прийти к вам на квартиру, Эдуард, стать вашей любовницей, метрессой, но ведь и мне хочется того же. Я согласна на все-все-все, лишь бы быть рядом с вами и лишь бы вы любили меня.

Совсем уже тихо она прошептала:

–– Лишь бы так было всегда.

Эдуард был поражен тем, что слышал. Он никогда и не подумал бы, что она может такое сказать, что может так обо всем догадываться.

–– Адель… да вы же просто убиваете меня своим великодушием.

–– Я просто люблю вас. А если вы любите меня, значит, я получаю все, что мне нужно.

Они снова умолкли. Эдуард, считавший себя красноречивым и умеющим убеждать, не мог найти слов, чтобы ей ответить. Более того, собственное положение показалось ему крайне мерзким. В этой сцене он выглядел гораздо ниже ее. Она была по-королевски щедра в своей любви, по-королевски великодушна. А он, черт возьми, как ни хотел, не мог отыскать в своей душе достаточно сильное чувство, которое сподвигло бы его на благородный поступок. Приходилось признаться, что он любит меньше, чем она. Так оно, видно, и было. Но, кроме того, он был старше ее и не так восторжен. Его сердце успело стать холодным и, похоже, мало что могло растопить покрывающий его лед.