Толстяк Гийом не был больше страшным, зловещим, даже серьезным не был. Он пытался зубами открыть флакончик с зельем-регенератором, а по толстым щекам его катились крупные слезы. Из обрубка хлестала кровь. «Как из свиньи на бойне». Он должен быть уже почти мертв, но магичекие зелья и амулеты, которых не пожелал на себя дейцмастер все еще продлевали его жизнь, уходящую через смертельную, слишком тяжелую для упреждающей магии и колдовства раны.

— Ааа, Фред, — Де Маранзи через силу улыбнулся, откуда-то издалека доносились звуки боя. — Помоги мне — никак не могу открыть, — Дрожащая левая рука протянула сейцверу флакончик.

— Он тебе не поможет, — Покачал головой бывший пират, — Ты умрешь раньше, чем он подействует. Надо бы руку перетянуть.

— Да, ты прав, — Согласился большой и страшный начальник Тайной Канцелярии сдерживая слезы, — Поможешь?

— Ни к чему, — Очень медленно произнес Вангли, — Тебе это ни к чему.

— Да, — Согласился толстяк, — И все же это приятно. Быть убитым кем-то из Альянса, а перед этим раненным какой-то неведомой тварью. Красивая смерть.

— Каким еще Альянсом? — Опешил «Стервец».

— Смешная шутка, — Гийом посерьезнел, слезы высохли, — Ну же, я сейчас умру, спасение из ниоткуда не придет, да и я не герой сказаний, скорее уж злодей, мог бы и поделиться с толстячком напоследок своим торжеством.

— Я не понимаю, о чем ты, — Раздельно, очень зло, проговорил бывший пират.

— Да брось, — Слова давались дейцмастеру все с большим трудом, — Кто же ты тогда, если не агент Международного Альянса.

— Я Фредерик Вангли «Стервец»! — Заорал в ярости сейцвер, — Бывший пират и твой прихлебатель! Шавка, выполнявшая твои порученья, приносившая тебе как палочку людские души, плясавшая под твою черную дудку, кусавшая за пятки твоих врагов и лизавшая для тебя руки другим — чтобы ты потом мог незаметно воткнуть им в спину нож. Вот кто я.

— Как все запущено, — Грустно проговорил де Маранзи, — Фредерик Вангли, по прозвищу «Стервец» умер пять лет назад. Он был мелким внештатным агентом, переметнулся к алмарцам, попал в наши застенки, я тогда еще не был дейцмастером, и не я его сажал. Но вспомнил о нем довольно давно — когда ты обхаживал Оксану «Череп», и совершенно случайно — парень так орал в застенках, что я как-то спросил даже у палачей, кто это там, думал певец или актер. И мне ответили «Вангли».

— Что ты несешь?! — Фредерик медленно терял почву под ногами, — Это был другой «Стервец».

— Да, — Покачал головой дейцмастер, — Но у тебя его внешность Его голос. Думаю даже шрамы сходятся. А он умер. А ты Реймунд Стург, агент Альянса, меня предупреждали о тебе, но тогда, при нашей первой встрече я не смог тебя взять. Твоя подруга оказалась не до конца права, ты снова пришел сам, не посылал никого взамен, неужто я так важен?

— Но если я этот Стург, — Подземная твердь качалась под ногами бывшего пирата как палуба корабля в шторм, — Почему ты доверял мне, почему давал такие важные задания, почему не убил? — Последнее было почти воплем.

— У тебя все так хорошо получалось, ты немало пользы принес короне, убийства, расследования, блестящие операции. Очень неплохо — толстяк слабо улыбался, кровь сочилась из его руки. Так, что ему пришлось зажимать правую левой, прикладывая к ране полу белого жюстокора. — Ты знаешь, кто тебя нанял?

— Я даже не знаю, кто я, — Устало проговорил бывший сейцвер.

— Я тоже не знаю. Но это кто-то богатый. Могущественный. Кто-то. Для кого моя смерть — лишь винтик в механизме какого-то большого плана. Нет никого, кто ненавидел бы меня столь сильно, лично, чтобы нанимать агента Альянса. — Де Маранзи продолжал ухмыляться.

— А если это не так? Если я просто пират, который пришел к тебе работать, и увидевший всю вашу гнусную подноготную? Все эти заговоры, всю эту грязь. Все загубленные жизни, ставшие винтиками в ТВОЕМ огромном механизме? Что если Фредерик Вангли выжил тогда? — Почти рыча спросил нынешний никто.

— Это будет значить, что всю свою жизнь я делал все неправильно — надеясь на рассудок, разум, планирование, анализ и взаимосвязь всех элементов во вселенской системе, — Улыбка толстых губ была грустной, — Это будет значить, что чудеса бывают.

— И ты не боишься умирать? — Только и смог спросить человек с саблей руке.

— Я не говорил тебе? Мне письмо пришло, недели две назад — дочка умерла. Жена меня давно уже не любит — и я не виню ее — сложно любить ублюдка, живущего по другую сторону океана. И к тому же. Если все это чей-то большой план — они прикончат меня так или иначе. Но эта смерть хотя бы принесет мне налет романтизма, — Голос звучал совсем тихо, — Вот я и смерть свою спланировал, и опять тебя использовал. По полной. — Он посмотрел в глаза бывшего Фредерика. Взгляд рассудочный, тусклый, угасающий встретил живой огонь гнева, обиды, непонимания, — Делай, что желаешь.

Сабельное острие прошло через белый, замызганный кровью жюстокор, карман камзола и лежавшую в нем флягу с вином, пробило шелковую рубашку и точно нашло сердце, бившееся все медленнее, рассекло красную плоть, провернулось, задержалось на миг, и вышло. Освобожденная сталь рухнула на каменные плиты, а бывший Вангли, свалился на плиты, содрогаясь в конвульсиях.

«Интересно — обо мне напишут книгу?» — подумал дейцмастер Тайной Канцелярии Ахайоса Гийом де Маранзи, сын офицера и придворной дамы. Подумал и умер.

Ведьма была красива. Ее обнаженная плоть красновато светилась даже во тьме плотно завешенного багровыми шторами помещения Спальни. Она была молода — крупная грудь, крупные чувственные губы, грациозные изгибы созданного для поцелуев, касаний, любви, тела. Водопад медно-рыжих волос, сиявших чистотой и силой. Крутой изгиб тонкой талии, ей не было и двадцати, расцвет сил, расцвет страсти. И черные, антрацитовые глаза, наполненные мудростью, старостью, жестокостью и коварством. Ей могло быть и пятьдесят и сто и двести лет, она ведьма. И питается чужими душами, чужими надеждами, чужой мечтой. Она ведьма. Ведьма в квартале Мистиков и продает свое молодое тело, и свое древнее искусство тем, у кого есть в кармане казна небольшого города.

Покачивая крутыми бедрами, она медленно, возбуждающе медленно подошла к Алтарю — огромному ложу, затянутому красным шелком с мистическим шитьем. Туда, где лежал он — так же прекрасный в своей наготе. Прекрасный и грубый — идеальная мускулатура атлета, вернее, полугетербага, точеный профиль, с излишне крупными чертами, темные волосы и такая же щетина на щеках с ямочками. Волос не больше чем надо, жира практически нет, что, впрочем, делало его плотскую привлекательность почти неестественной. Но оно и понятно — эти мускулы предназначались не для любви, а для смерти.

Но сейчас он был готов именно для любви. Ведьма взяла со столика рядом с кроватью флакон, вернее, простую стеклянную колбу, заткнутую пробкой. Схватив пробку крупными клыками, она откупорила ее и жадно припала к краю колбы, вдыхая в себя пустоту, находившуюся внутри. Ее крупные алые соски напряглись, кожа засветилась еще сильнее, на ней проступили горящие оранжевым огнем змеистые татуировки, сплетавшиеся в узор страсти и ярости.

Она накинулась на него как дикий зверь, оседлав напряженное мужское естество. Всезатопляющая страсть обуяла двоих людей, или не совсем людей, которых привел на это ложе лишь долг. Любовь, запретная, плотская, такая, какой живущие предавались с самых начал мироздания, простая как воздух вокруг, горячая как пламя в жаровнях, стоявших по краям пятиугольного помещения Спальни. Звериная, со стонами, рычанием, рассекаемой когтями плотью и влажная, как дождь за окном. Пляска внутреннего огня, извечно сжигавшего ведьму изнутри и давно клокочущая в теле ее любовника, на этот краткий миг превратила их в единое существо, живущее одной секундой, утопающее в истоме, пожирающее наслаждение.