Усадьба блистала позолотой лепнины и сполохами рано зажженных факелов, деревья и фигурно постриженные кусты парка были украшены лентами и серпантином, под наблюдением доверенных лакеев-людей ежеминутно запускались фейерверки, дабы радовать подъезжающих в каретах гостей.

Центральное строение усадьбы Шаронье высилось подобно помпезному ванильному облаку, выполненное из мрамора и украшенное бесчисленным количеством лепнины, статуэток и прочих декоративных изысков. Родовое гнездо маркизов де Шаронье являло собой пример богатства, могущества и веселого нрава свойственного шваркарасской аристократии.

В просторном, великолепно ухоженном сонмом садовников (по большей части рабов из представителей анималистических рас), парке цвели розы, благоухали орхидеи и сияли великолепием ярких красок тропические растения, привезенные, как и рабы, с Экватора. Из колониальных владений нынешнего маркиза Клермона Жана де Шаронье. На узких тропинках стратегически были расположены беседки и скамейки, где могли комфортно уединиться в благоуханной зелени дамы и кавалеры, уставшие от шумной бальной залы. Развилки и площадки парка были украшены игривыми статуями, изображающими обнаженных нимф, сатиров с эрегированным достоинством, могучих мифических животных и в самом темном и редко посещаемом углу парка аскетичная, увитая плющом статуя святого Гестера-лесоруба — покровителя рода де Шаронье.

К широкой мраморной лестнице в безупречном порядке подъезжали кареты — простые, без особых украшений, со съемными гербами — нанятые бедными аристократами (как правило, шевалье и баронами) в специальных компаниях. Украшенные черной полосой, скромно декорированные, исполненные прочно и со вкусом — кареты военных, которым не пристала роскошь светская. Изящные, воздушные, навевающие благоговение белые кареты с золотыми кругами — везли представителей богоугодного клира. В сих местах по большей части представителей Кампанского культа Бога-Лесоруба, а так же местных приходов всегосударственных церквей Бога-Хранителя, Бога-Правителя, Бога-Покровителя, Бога-Воителя, Бога-Целителя, Единого во Многих Лицах.

Самой яркой оказалась обитая алым бархатом, украшенная резьбой, позолотой и крупными гербовыми щитами, карета графини Никкори-Сато. На запятках сидели два лакея-собакоголовых, осматривая блистающий свет черными влажными глазами бульдогов. Кучером же был человек, нарядный юноша демонстрирующий что графиня достаточно богата для того чтобы иметь в прислуге людей. За каретой графини верхами, на укрытых парадными попонами конях ехала ее приближенная аристократия.

В бархатном лиловом жюстокоре Торн де Шальгари. Весь в фиолетовом — Алекс де Гизари. Одетый скромно, но увенчавший свое чело треуголкой с плюмажем из пуха тропических птиц, Дирк де Кабестэ. В изящном облегающем фигуру одеянье, сверкающем серебром и при отменной шпаге на поясе, немного обиженный, тем, что графиня предпочла его обществу в карете, общество Алана де Мелонье, задумчивый Марк де Эль. И замыкающий шествие на своем боевом скакуне в цветах Алого Люзецийского Его Величества драгунского полка, коронный лейтенант Антуан де Рано.

Графиню, одетую в бесподобное пышное платье, украшенное изумрудными слезами, грациозно выпорхнувшую из кареты, опираясь на руку щеголя Алана, блистающего шелком пурпурного жюстокора, бриллиантами в перстнях и пышностью длинного, до середины спины, завитого парика в золотой пудре, вышел встречать сам де Шаронье.

Маркиз — высокий статный брюнет, находящийся в самом расцвете мужской силы, едва перейдя черту сорокалетнего возраста, был человек, чья безупречная порода читалась в тонких, но четких чертах сурового лица, благородной осанке опытного фехтовальщика. И даже в орлином разлете узких, по моде выщипанных бровей. Он опирался на трость с навершием в виде головы дракона, ибо страдал от приобретенной в колониях подагры, на плечи был накинут подрагивающий в вечернем сквозняке черный тяжелый плащ, а грудь венчала лента кавалерии стального цвета.

Он принял руку графини из руки ученого позера, по этикету помпезно поприветствовал красавицу средних лет и повел ее в бальный зал, что открывался им навстречу мрамором высоких колонн, блеском свечного пламени в лакированной поверхности скользких паркетов и шелестом праздничных одежд. А так же напряженным ожиданием праздника десятков пар аристократов стоявших у стен, изготовившись к сигналу начала высокородной оргии танца, который должен был подать маркиз.

Вслед за графиней и Мелонье карету покинул облаченный в тяжелый черный длиннополый плащ с рукавами, и стоячим воротником, увитый ремнями ножен, норманит Бенедикт. Он безразлично скользнул взглядом темных глаз по спешивающимся аристократам графини, чуть задержавшись на крупной фигуре Антуана де Рано, и двинулся вслед за своим ученым товарищем в тенета благоухающей пороком бальной залы. Бенедикт всегда воспринимал свои обязанности стоически, а к де Мелонье относился как к младшему брату, или скорее любимому послушнику, но присутствие на торжествах почитал обузой. Норманит умел танцевать, умел даже петь и слагать стихи, по части этикета он мог бы затмить маркиза. Но не хотел, в его душе не было места пустому веселью, танцы и нежный щебет пар наводили монаха на мрачные мысли. Мысли о грехе и недозволенности. Его характер стоика и аскета не мог считать столь праздное и обширное зрелище чем-то хорошим. Но де Мелонье работал именно здесь. Балы были самой эффективной его вотчиной. А орден велел охранять ученого. И Бенедикт как всегда смиренно выполнял свой долг.

Первым танцем был неспешный, грациозный полонез. Антуан танцевал с довольно милой аристократкой, парик которой, в четверть ее роста, был обильно украшен магическими блохоловками в виде маленьких скорпиончиков. Беседуя с девицей о разной чепухе, жизни в Люзеции, придворных секретах и новшествах моды, вновь вводящей при дворе короля стальной наплечник на левое плечо, как для мужчин, так и для женщин. Он сумел ненадолго аккуратно вывести беседу на персону Алана де Мелонье, оказалось что поэт и ученый, к тому же является всеобщим дамским любимцем не только в землях графини, но и как минимум в маркизате де Шаронье.

Решив немного прощупать почву, вальсировал драгун уже в паре с утонченно красивой брюнеткой, парику предпочитающей собственные сверкающие локоны, уложенные в сложную прическу, в багровом платье с корсетом и высоким лифом, открывающим прелести некрупной, но крайне соблазнительной груди. Это была Лили Бартолла де Мелонье, сестра Алана.

— Сударыня, вы столь прекрасны в огнях сей бальной залы. — Он вложил в свой голос мгновенно закипающую страсть, свойственную лишь бравым офицерам.

— Что только в ней? — скривила губы в притворном расстройстве девица. Высокий, приятный, даже, пожалуй, мужественно-красивый драгун приглянулся девушке, давно отвыкшей от общения с настоящими военными.

— Я бы с удовольствием увидел вас в ином освещении, но сего удовольствия еще не имел, — Нагло улыбнулся де Рано. Про себя он подумал, что это уже, пожалуй, слишком и дело провалено. Но, увидев бесенят в глазах девицы, удивленно понял, что не промахнулся.

— Хам! — Рассмеялась Лили. Смех ее вышел легким и звонким, но немного задушенным. Сама девушка поняла, что тяжело дышит, но решила — собеседник спишет все на корсет.

— Я солдат, сударыня, казарма быстро выбивает изящный политес, — Улыбка стала шире. «Похоже, девица и правда падка на форму, я думал, будет тяжелей».

— Ой, так ли уж офицеры и в казармах живут… — вглядываясь в лицо партнера по танцу Лили, подумала, что эта манера флирта — не слишком обременная высокопарными любезностями, — ей по душе.

— Нет, что вы, я не жалуюсь на достаток, и мой дом в Люзеции всегда будет открыт для вас, но черт возьми, из казармы приходится выгонять этих ленивых свиней — моих подчиненных. — Удивляясь сам себе, де Рано наглел и при этом чувствовал себя легко и свободно. Надо сказать, что в прошлом у него было не так уж много успешно завоеванных женщин. Но теорию людских душ он усваивал проворно.