На ощупь нашла на прикроватном столике колокольчик и позвонила. Горничная, совсем еще девочка, явилась быстро – видимо, караулила за дверью. Гуннива потребовала принести ей воды и сына. Немедленно.

Питье обнаружилось в спальне. Девчонка наполнила стакан и исчезла в коридоре.

Гуннива проглотила воду, едва заметив лекарственный привкус. Подтянулась в кровати, пригладила сбившиеся колтуном волосы и пожалела, что не попросила ни щетки, ни ручного зеркальца.

– Малыш должен видеть, какая я у него красивая, – бормотала она, пытаясь привести себя в порядок. – Амадей мой сын, в конце концов, и он будет расти как сын герцогини, вдовы премьер-министра. Агнесс это устроит, не откажет мне. Все самое лучшее. Разве не могу я передумать? Могу. Проклятый старикашка! Кому какое дело?..

Когда дверь скрипнула вновь, Гуннива была готова. Она расправила простыни и ночную рубашку, а наспех сплетенную косу перебросила через плечо. Но это была не горничная с ребенком, а дядюшка Эрих. Гуннива мигом натянула покрывало до самого подбородка.

– Вы!

– Мне сказали, ты желала меня видеть еще днем. Как самочувствие, душечка?

– Сейчас я послала за сыном. Его нужно покормить, так что покиньте мою спальню. Мы с вами поговорим утром.

Эрих ухмыльнулся в густые усы, неспешно подошел к окну и опустился на кресло напротив кровати.

– Гуннива, душечка, я хочу, чтобы ты внимательно меня выслушала. Если опять впадешь в истерическое состояние, то предупреждаю сразу – доктор еще не уехал, а он эксперт по женским нервным болезням.

Гуннива стиснула зубы, чтобы грязнейшие ругательства, которых она знала немало, не вырвались наружу. Одно неверное слово – и ее снова напичкают успокоительными, после которых она будет безмятежно пускать слюну в подушку, а ее сына…

– Вот и славно, кошечка моя, вот и славно. Всегда знал, что умом тебя боги не обидели, прямо как моего покойного кузена. Но, между нами, называть незаконнорожденного в честь своего отца – тот еще фортель. Могут поползти слухи, а это не входит в наши планы.

– Я больше не хочу принимать участие в твоих планах, у меня теперь свои. Ребенок останется со мной, я попрошу Агнесс объявить наш с Жоакином союз законным постфактум, как она поступила с его должностью в парламенте.

Эрих кивал каждому ее слову, но Гуннива не позволила себя одурачить.

– А теперь прикажите принести моего сына, Амадея Амберхольда!

– Мейера.

– Что?..

– Доктор предупреждал, что могут пострадать целые отделы мозга, отвечающие за логику. Но месяц-другой при дворе вернут тебя в форму, – Эрих с кряхтением наклонился в сторону, чтобы достать из кармана золотой хронометр. – Ее Величество отпустила меня только затем, чтобы я справился о твоем здоровье и благополучном рождении отпрыска. В скорости мне нужно будет возвращаться. Мальчика и весомое вознаграждение уже передали приемным родителям, чьи имена я, разумеется, тебе не сообщу.

– Нет! Подлец! Какой же вы подлец!

– Сиди смирно, к чему так корчиться, – фыркнул фон Клокке в ответ на ее попытки подняться с кровати. – Ты думаешь, что наша королева всецело к тебе расположена. Что она сможет смыть ту грязь, которая висит на тебе, как репьи. Ха! Едва ты покинула Хёстенбург, чтобы доносить ребенка в родном Аупциге, Совет тут же пристроил к ней трех свеженьких фрейлин. По одной от каждой фракции, представь себе. Среди них есть даже двоюродная сестра нашего милейшего Баккера. Твое влияние, – Эрих наклонился вперед, в его облике не осталось ничего от прежнего доброго дядюшки, – твое влияние тает с каждым днем. Три куколки будут петь в королевские ушки то, чему научат их папеньки и братья. А ты? Положим, она узаконит твоего бастарда. Прекрасно. Но ты думала, чем тогда станешь ты? Ты потеряешь фамилию, утратишь титул, у мальчика тоже его не будет. А ты будешь стареть. Милая мордашка увянет, замуж тебя больше никто не возьмет. Готова ли ты пожертвовать жизнью, полной возможностей, из-за одного единственного животного порыва, а?

Гуннива сидела, спрятав лицо в ладони.

– Нет, нет, нет… – шептала она, уже не понимая, что именно отрицает.

– Сейчас в тебе бушуют инстинкты, ты яришься, будто сука над пометом, и это нормально. Но включи голову, Гуннива, заставь ее работать! – рявкнул фон Клокке. – Дурная повитуха не должна была совать тебе его в руки. Пойми, обретя ребенка, ты потеряешь все! Мы это уже обсуждали. Ты казалась смышленой девочкой, так не разочаровывай меня сейчас.

– Нет, нет…

– Ради себя, моя девочка, ради королевы, ради страны. Мы не можем позволить этим скользким гадам из Парламента, Гильдий и военным манипулировать Агнесс. Ты вернешься и поставишь на место этих кукол. А я устрою для тебя самый выгодный союз. С достойным мужчиной, который не погнушается твоим… прошлым.

– Нет…

– О мальце можешь не тревожиться. – Эрих фон Клокке, видимо, посчитал, что разговор окончен, и вперевалку направился к двери. – Я прослежу, чтобы он ни в чем не нуждался. Так что просто забудь. Сколько там тебе? Двадцать пять?

– Двадцать два.

– Двадцать два… Видишь? Самый сок. Новость о смерти новорожденного придаст тебе трагического флера, королева не устоит. А об этом забудь.

Он ушел, а Гуннива еще долго сидела, раскачиваясь, обхватив себя за плечи. Она не плакала.

Грудь ныла, пачкая рубашку каплями молока. Последнее, о чем Гуннива могла забыть – это причиненное ей зло.

– Только взгляните на герцогиню Амберхольд! На ней золота даже больше, чем на королеве.

Гуннива не оборачивалась на шелестящие шепотки других фрейлин.

– Говорят, есть мужчины, которые приписывают ей сходство с Фрейей.

– Ну надо же! Должно быть, они имеют в виду способ, которым она платит за свои украшения.

Первая фрейлина только поджала губы в нитку. Придет время, и эти глупые девицы будут ночевать у ее порога, только чтобы добиться аудиенции королевы.

– Я, конечно, могу ошибаться, но эти аметисты похожи на стекло.

А пока она промолчит. Пусть даже вертятся на языке десятки хлестких фраз, которые могли бы заставить всех троих заткнуться. Ничего сложного для понимания: только напомнить, как их прабабки месили коленками навоз под галльскими повстанцами, в то время как ее предки вели вперед войска. Из грязи в князи, так, кажется, говорят? Она еще вернет их в родную грязь.

Фрейлины чинно семенили за Агнесс в зал, где предстояло встретиться с Советом и Захарией Йохансоном. Уже доносились до слуха аккорды, выводимые струнным квартетом и касался обоняния запах роз, украшавших помещение.

Агнесс в густо-фиолетовом платье с алмазным топориком на поясе и с изумрудной диадемой в волосах шла чуть впереди. Осанка безупречна, пудра скрывает нервные пятна на коже.

Их небольшая процессия приблизилась к дверям зала. Церемониймейстер ударил жезлом в пол, и скрипачи заиграли гимн Кантабрии.

Дамы в сопровождении гвардейцев проследовали до трона и заняли каждая свое место. Гуннива встала по правую руку от Агнесс, рядом с ней – кузина Баккера, Амалия, так неосторожно высказавшаяся о ее аметистах. Чем оценивать чужие ожерелья, лучше бы выдернула тот жуткий черный волосок из родинки на шее.

Едва Агнесс опустилась на трон, от группы придворных отделился человек.

Он был стар, но держался прямо, как военный. Вот только Первая фрейлина знала, что военным он не был никогда. Напротив, Захария Йохансон питал к ним глубокую неприязнь, как и к роду Линдбергов. Впрочем, окажись на его месте Гуннива, ноги бы ее не было в этом дворце. Она мысленно подмигнула собственной иронии.

Мужчина передвигался с раздражающим присвистом, который издавала его искусственная нога, сгибавшаяся в колене благодаря каким-то поршням. Но разглядеть эту конструкцию было невозможно: двубортный плащ из серого сукна скрывал уродство. Вся его одежда говорила о том, что он не счел нужным сменить дорожный костюм перед аудиенцией. На лицо первый богач Кантабрии был не так уж и красив, но в его профиле с крупным заостренным носом и тяжелой складкой бровей угадывалось нечто хищное, а оттого по-своему привлекательное. Гуннива искала, но не находила ни малейшего сходства с его сыном Петриком, который теперь держался впереди Совета, выкатив грудь, и светился пламенеющими ушами.