Э-э, какой мультик испортили! Я подумал, что маловато выпил, поэтому картинка оказалась нестойкой – и выцедил, что оставалось в котелках, всё до последней капли. Картинка мгновенно появилась снова, но другая…

Небесная пума

Сквозь брешь в дымовой завесе виднелась речка, над ней покачивался мостик, тот самый, по которому мы переправлялись, идя в сельву, и не совсем тот – этот реял над водой без всяких видимых опор, если не считать опорами разбросанные по траве и воде клочья табачного дыма мапучо. Огромная чёрная собака смотрела на меня, шумно дыша; красный язык подрагивал, с кончика скапывала слюна. С собаками у меня хорошие отношения, в доме всегда живут две-три, и я без опаски ступил на хлипкие доски. Они пружинили подо мной и качались, готовые от лёгкого ветерка сорваться и отлететь куда-нибудь в Тридевятое царство. Шагалось трудно, преодолевал плотное сопротивление воздуха. Ещё слышал, как ругается Пома: «Чёртов путешественник! До чего, сука, жадный! Выпил, капли не оставил и ушёл!.. Где искать, одна Айяуаска знает!» Слова печатались в сознании как-то ватно, будто сквозь стену, и меня не задевали. Было тревожно на душе и вместе с тем неудержимо тянуло на другой берег, в слепящий, залитый солнцем мир. Когда глаза немного привыкли к яркому свету, я увидел себя не в сельве, как ожидал, а на склоне пологого лысого холма. По косогору рядами стояли палатки, у которых копошились индейцы. Когда я приглядывался к ним, они тоже оборачивались и смотрели на меня.

– Аllin punchaw! – поздоровался я.

– Allillachu! – (Привет!) – поприветствовали меня два индейца, сидевшие на корточках у очага; языки огня вылизывали установленный на треноге порядком закопчённый медный котелок.

– Imaynalla kashanki? (Как жизнь?)

– Allinmi, yusulpayki (Спасибо, хорошо). Благодарение Сапа Инке Атауальпе – о лучшем мечтать не приходится. Императорские склады полны продовольствия, и мы ни в чём не испытываем недостатка. Присаживайся, путник, к нашему очагу – каша как раз упрела.

Пахнуло вкусным дымком, я сглотнул слюну…

– Хороша еда киноа, – сказал первый индеец, раскладывая кашу деревянным черпаком по глиняным мискам.

Ещё бы! Дома я выписывал киноа за большие деньги по интернету, а тут она ничего не стоит. Я присел на корточки, они же сели спина к спине, опираясь друг на друга, миски поставили перед собой на землю и ели руками. Ничего особенного, индусы и многие африканцы тоже обходятся без ложек и вилок. Заметив мою нерешительность, они предложили помыть руки. Тёпленькая, лучистая от солнца водичка полилась из глиняного макаса. Вместо мыла взял от костра золы. Умываясь, думал о чистоте воды, сам каплей пролился с нею, в мгновение пробежал от ледника по сьеррам, с замиранием духа прыгая по каменным уступам и разбиваясь на тысячи струй, ухнул обморочным водопадом и успокоился, мирно бултыхаясь в глиняном сосуде за спиной индейца. Потрогал кувшин – и он отозвался во мне пропёкшейся в огне звонкой керамикой. В верхней части, ближе к горловине макас был горячий и сухой от солнца, ниже – холодный и влажный от тесной дружбы с землей. Коническое дно и специально вырытая под него ямка делали его устойчивым, а две ручки удобны для того, чтобы продернуть в них ремень и таскать в походе. Сосуд был расписан ромбиками и треугольниками и поперёк, ровно посредине, пояском, шла полоска с летящими кондорами. Им, кондорам, летающим по границе миров, между небом и землёй, одним известны и Uka Pacha – мир внизу, где обитают голодные проклятые души, и Hanaq Pacha – высший, небесный, божественный мир.

Мир, куда меня привела Айяуаска, казался на ощупь даже более вещным и материальным, чем наш – Kay Pacha. Не берусь определить его координаты и где вообще он находился – только ли в моей голове или ещё где-то. В конечном счёте, сеньоры, это не имеет ровно никакого значения. Индусы, к примеру, уверены, что наш материальный мир – майя, кажимость. А чтобы отчалить в по-настоящему реальный, садятся в позу лотоса и медитируют. Я же, как неисправимый материалист, примериваю на этот счёт квантовую теорию: реальность существует постольку, поскольку существует наше направленное внимание. Вселенная – чистый холст. Но стоит нам направить на него своё творческое внимание, как тотчас ответно, исключительно по нашей воле возникает ожидаемый нашим сознанием объект. И тотчас исчезает, когда наше внимание покидает его. Думаю о тебе – значит, ты существуешь. Перестал думать – будто тебя и не было. Из чего следует, сеньоры: пока вы читаете эти строки, мир, описанный мной, существует, но стоит вам захлопнуть книгу – и… Теперь понимаете, в какую историю я вас втравил и какая ответственность лежит на вас?..

Я прихватил пальцами каши – и отдернул руку. Горяча, реально горяча!.. Гурманствуя, я различил в каше особо тонкий, чуть припущенный маслицем, ореховый привкус.

– Хороша киноа, если в неё добавишь жира морских свинок, – поделился кулинарным секретом второй индеец.

– Ничего не хочу сказать против киноа, но замечу, лучше всего сами по себе свинки, каша же киноа – лишь дополнение, которого может и не быть, – рассуждал первый индеец. – Ешь, друг. – Он выудил из котелка морскую свинку и плюхнул мне в миску.

Этих славных лохматых зверьков в Перу и сейчас разводят повсеместно, причём единственно с кулинарной целью. В детстве у меня был питомец морской свин по имени Борька. Помню, как я был безутешен, когда он умер, съев, видимо, от избытка безусловной любви свою игрушку – пластмассового ёжика. Он лежал, скрестив на груди лапки-ручки, смотрел застывшим взглядом в потолок. И сейчас вареная свинка мне живо напомнила его. Должен также заметить, что я не отношусь к туристам, которые ради любопытства едят всякую басурманскую мерзость – организм против. Вот и сейчас прежде рассудка возмутился желудок – и замечательная, столь необходимая и полезная моему организму каша поперла из него вон. Я быстро распрощался с индейцами и побежал к речке выполоскаться изнутри. Рвало до зеленой пены. А ведь Пумо предупреждал: ни в коем случае ничего не есть – иначе… Я огляделся по сторонам: палаточному городу ни конца, ни края. Охватила паника – нет мобильника. Не взял. В свой флагманский HTC я забил кучу навигаторов. Один из них – IGO отлично заточен под Южную Америку… Что-то я совсем ослабел. Раньше бродил по тайге, как лось, без всякой электронной выручалки – в башке навигатор. А тут… Я же не один в лесу; и люди, между прочим, приветливые, доброжелательные. Чего, спрашивается, запаниковал?

Я заглядывал в палатки, заговаривал с индейцами. Палатки сшиты из плотной хлопковой ткани – примерно такие, только меньших размеров, мы таскали в детстве в походах, потом на смену пришли лёгкие из современных материалов. Рюкзаки заметно полегчали, но в тех, старых палатках, мне помнится, жилось как-то уютнее. Сравните, сеньоры, панельную секцию и деревянный дом. Понимаете разницу?

Ещё издали я увидел большой шатёр в центре широкой поляны, мне захотелось пройти ближе. Я хорошо готовился к путешествию, читал хронистов и начинал догадываться, куда привела меня Айяуаска.

В хостеле перед поездкой я перевёл часы, но особого смысла в том не было. На земле инков по-своему понимают время. Слово Рacha на языке кечуа означает пространство-время, у индейцев нет отдельно слов, обозначающих время и пространство. И время бывает настоящее и прошедше-будущее. Оно циклично, идёт по кругу – как вперёд, так и назад. Обычно я безоговорочно принимаю образ жизни и законы, по которым живёт народ той страны, куда меня занесло, пусть даже что-то мне кажется абсурдным, но тут всё же удивился: надо же, как круто заворачиваются тропинки и насколько непредсказуема Айяуаска. Я узнал лагерь Атауальпы близ Кахамарки. Это довольно далеко от Куско, на севере Перу. В меньшей степени меня удивило, что на дворе 16 ноября 1532 года. А что удивляться? Всё по закону соответствий, как сказано Гермесом Трисмегистом: что было – то и есть.