Однако взять на воспитание ребенка – это экстремальная ответственность, растущая в геометрической прогрессии с каждым новым днем. Готовы ли к такому Паша с Дашей, ДН не знал. Поэтому он предпочел пока что ничего не говорить и отправился плавать. А когда выходил на берег, Хельга уже кричала на всю округу:

– Эти му…ки сбили самолет!

«Ох… еть!» – воскликнул про себя ДН. Грубо ругаться вслух он избегал в отличие от Хельги, решившей на шестом десятке, что это круто. Новость она узнала, слушая в телефоне свое любимое радио с названием из трех букв, и сразу приняла на веру озвученную им версию. ДН ей возражать не стал, заметив лишь, что для вынесения рационального суждения недостаточно информации.

Дома он включил телевизор, который обычно черной немой пластиной висел на стене, послушал ораторов с противоположным Хельгиному радио знаком, но вскоре лишил их голоса, погасив экран. Всю оставшуюся ночь ДН просидел в Сети, пытаясь разобраться в разноголосом информационном хаосе, и пришел к выводу, что мы никогда, по крайней мере при нашей земной жизни, не узнаем, кто и по чьему приказу сбил самолет. Ясно одно – зашумленность мира возрастает, и расслышать слабый голос истины в условиях информационных помех практически невозможно.

3

Впервые ДН увидел Василису только в апреле следующего года. Хельгины Паша с Дашей проявили редкое упорство, пройдя школу приемных родителей, медосмотры, собрав бесчисленные справки, и так прошло несколько месяцев, прежде чем им разрешили посмотреть детей. И почему-то в Каменске, в ста километрах от Екатеринбурга. Съездив туда пару раз, они остановили выбор на пятилетней Василисе. Решили взять большого ребенка, которого можно было отдать в детсад, чтобы Даше не пришлось уходить в декрет.

Все же Всевышний не оставлял их на полный произвол. Если бы они присмотрели младенца, ДН бы с ним не справился, даже наняв десяток нянек. Да и с двухлеткой тоже. А с Васей можно хоть чуть-чуть поговорить.

Пока готовились документы на удочерение, Паше с Дашей разрешили навещать малышку каждую неделю. Но вскоре Паша, пошедший на обгон на скользкой трассе, улетел в кювет – сам чудом остался цел и невредим, но его «опель» застрял в сервисе надолго.

Тогда они и попросили ДН свозить их в Каменск.

День был блеклый, пыльный, с прошлогодней лиственной шелухой под ногами и безо всякого намека на скорые зеленые всходы. ДН стоял за оградой и наблюдал, как будущие молодые родители выводили из двухэтажного бетонного параллелепипеда девочку лет четырех в мешковатой красной куртке и синей шапке, наползающей на глаза. Домашние дети тоже иногда носят одежду не по размеру, доставшуюся от старших братьев и сестер, но выглядят иначе. Не так, как ребенок из казенного дома.

На самом деле Василисе на тот момент уже исполнилось пять лет. Имя ей дали нянечки в роддоме, где ее оставила несовершеннолетняя мамаша, случайно оплодотворенная сверстником. Вася появилась на свет относительно здоровой – ее юные родители не успели сильно отравить свои организмы алкоголем, никотином и прочими токсинами. Но по росту и весу она от одногодок сильно отставала.

Паша с Дашей, держа Васю за ручки с двух сторон, хотели было приподнять ее и перемахнуть через лужу, но она почему-то испугалась и немо заплакала крупными, застревавшими в длинных и густых ресницах слезами. ДН уже был рядом, он подхватил ее и прижал к себе, застигнутый врасплох внезапной нежностью к этой крохе.

Нежностью, ощущаемой как боль.

Мокрая щечка, коснувшаяся его губ, была не соленой, а горьковатой.

– Ты почему плачешь, малышка? – бессмысленно спросил ДН, и его прожгло необъяснимое чувство вины.

Василиса не ответила, только сглотнула слезы. Даша вручила ей подарок – куколку-дюймовочку. Та молча спрятала ее в карман.

Потом они осторожно посадили Васю на качели, слегка толкнули, но девочка снова испугалась, замотала головкой на тонкой шейке-стебельке.

В тот первый раз она вообще почти не говорила. Только н-н-н, что означало «нет». Слова Вася коверкала, не выговаривала р, л и ш и слоги глотала целиком, как слезы. Ничего удивительного: в казенном доме особо разговаривать с ней было некому и некогда.

Через полчаса ДН снова стоял поодаль и наблюдал, как Васю возвращают в серый параллелепипед. Открылась и закрылась дверь, и через пять минут оттуда вышли Паша с Дашей.

Дмитрий

… Когда отец, бравший маленького Митю к себе на выходные, приводил его обратно, мама встречала их во дворе у чугунной ограды. В те времена калитка всегда была открыта, и мог войти любой. Но мама не хотела, чтобы отец заходил во двор, тем более поднимался в квартиру. ДН, не вспоминавший эти эпизоды много лет, сейчас увидел дымный ретро-кадр: отец стоит за оградой, а мама ведет Митю к подъезду, излишне цепко взяв его за руку – сын по праву принадлежит ей и только ей.

Израильский царь Соломон, мудро разрешивший спор двух женщин о младенце, предложив разрубить его пополам, Митиной матери мог сына и не отдать. В том древнем случае истинная мать от своего ребенка отказалась в пользу обманщицы, лишь бы ее сын остался жив. А Митина родительница изо всех сил пыталась оторвать его от отца. Он, конечно, не чувствовал себя разрубленным пополам. Но явно раздваивался. Один Митя оглядывался, прежде чем его заведут внутрь, и видел, как отец неловко, неуверенно или виновато, машет ему рукой из-за решетки – гулких прутьев ограды. Другой Митя шел как на веревочке за матерью, не оборачиваясь и опустив голову. Готовясь встретить непримиримый взгляд деда, уже открывшего им дверь и стоявшего на пороге огромной сумрачной квартиры, закниженной от пола до потолка. Дед-академик не давал себе труда скрывать, что он категорически против воскресных встреч внука с этим легковесным человечишкой, женившимся на его дочери, как он считал, чтобы не ехать по распределению в тьмутаракань, а может, чтобы отхватить у них жилплощадь.

Отец действительно был человеком легким, никого ничем не грузил, в том числе и себя. И эта его легкость, конечно, создавала трудности для других, особенно для близких. Митя однажды был свидетелем серьезной ссоры родителей – кто-то доложил матери, что ее муж проводит время в обществе очередной прекрасной дамы. Отец пытался обратить все в шутку, а мать запустила в него папкой со своей кандидатской диссертацией. Тот ловко поймал ее на лету, но несколько страниц рассыпались по полу. Он подобрал их и вручил жене с умильной улыбкой, как если бы преподносил букет роз. А та отчаянно рыдала.

Дед опасался, что из его внука, как и из легкомысленного зятя, не выйдет толку. Но он ошибся на Митин счет. Первую серьезную работу ДН опубликовал в девятнадцать, доктором стал в двадцать восемь, академиком – в сорок девять, и одна из доказанных им теорем получила его имя – теорема Брусянского. Сам он никогда не охотился за высокими званиями. И академиком его избрали исключительно благодаря старшему коллеге, его глубокоуважаемому Учителю, каким-то чудом сочетавшему математический и административный таланты и имевшему обширные связи в академических кругах.

А дед бы им гордился. Но ни о чем из перечисленного выше он так и не узнал. Умер, когда Митя оканчивал пятый класс, причем отнюдь не отличником.

И отец не узнал. Вскоре после развода с матерью он разбился в автокатастрофе где-то на Кавказе. Много позже мама, ставшая к концу жизни очень набожной, утверждала, что так Всевышний покарал отца за грех прелюбодеяния.

Узнав о смерти отца, Митя не плакал. Но ему казалось, что от него отъединилась половина.

Левая половина. Та, где было сердце.

Ребенок, оставшийся с одним родителем, – полчеловека. А как же Вася, у которой нет ни одного?

4

В мае они съездили в Каменск вчетвером, с Хельгой.

Василису, одетую для прогулки, вывела в холл нянечка. Личико – чуть зарозовевший, туго свернутый бутон. Глазки смотрят в пол.