Часть первая

Поселок мертвецов

Сколько может вынести женская психика? Она, будто резиновый канат, привязанный к ногам: позволяет лететь головой вниз, в пропасть, неизбежную гибель. От страха рвется сердце. Душа из пяток ввысь, насовсем. Ты готов, успеваешь подумать – скорей бы! Смерть, зевая, распахивает пасть…

Лучше бы камень к ногам.

Резинка подбрасывает вверх и забавляется, заставляя болтаться между небом и землей. Ты ни живой, ни мертвый. Зависишь от адекватности того, кто наверху: вернет к исходной, или перережет канат? Ничего от тебя не зависит. Начинай молиться.

А я и не прекращала. Обратилась к небу сразу, как вышла из пункта «а». Не налегке в путь отправилась.

Дар, проклятье, крест… Не задавалась вопросом. Тащила. От грыжи не щекотно. Нимб – не фонарик, в темноте не светит. Страх гонит. Смех, чаще истерический.

А дорога до конечной «б» – через лабиринт. В тупики билась лбом. На углах заносило. Через колдобины и выбоины – уже ползком. Где-то, на очередном повороте потеряла надежду. Вот тут психика с моста… Состоянье пограничное.

Я расскажу, с чего началось. Может, пойму, когда закончится.

– Лизка!

Не оборачиваясь, я сиганула через невысокий забор. Широкий сарафан раскрылся, как парашют, и зацепился за штакетину. Я зависла. Пару раз дрыгнулась, занозив спину о шершавую деревягу и замерла.

– Че ты творишь! – визгливо возмущалась тетя Рая, надвигаясь на меня. – Во, так и надо!

Она, улыбаясь, заглянула мне за спину:

– Вот оставлю тебя висеть, заместо пугала огородного будешь.

Легко подняла меня над забором, потрясла, как куклу, поставила на землю, шлепнула пониже спины:

– Все родителям расскажу!

Я переминалась с ноги на ногу, готовая провалиться сквозь землю вместе с двумя кривыми морковками, вырванными из грядки соседского огорода.

– Иди уже, – тетя Рая пошла вдоль забора, продолжая ворчать: кому рассказывать? Отец в дитятке души не чает. Мать, чуть солнышко пригреет, на курорты несется. Это мы тут, задами кверху на огородах…

Из кустов, как двое из ларца поднялись Мишка с Сашкой. Они тихо ржали, поглядывая во след тете Рае.

– Ко мне на день рождения не приходите! – крикнула я, запустив в них морковкой и убежала.

Это они позвали меня «забить козла» в соседском огороде. Если бы не бабочка с бархатными крыльями, севшая мне на руку. Не сарафан-предатель. Фиг бы кто меня поймал.

Назавтра я проснулась от головной боли и холода. Меня морозило. Папа с градусником в руках пошутил, скрывая тревогу:

– Придется тебе побыть зеленым мухомором, Лисичка.

Вежливо постучав, в дверь вошел дядя Коля с пузырьком зеленки и кистью:

– Распишем, в хохлому твою… – спохватился, улыбнулся: – под жост не получится.

Неделю подкрашивалась сыпь на моем теле.

– Заметь, – шутил папа, радуясь скорому выздоровлению: – тебя расписывает сам Николай-Чудотворец!

Так звали дядю Колю на селе. За многие чудачества и потому, что художник.

День рождения. Желтое платьице новое, атласное пузырится пеной кружев. А ноги, руки и лицо в бледных следах зеленки. Я закрылась в комнате, наотрез отказываясь выйти.

Папа с дядей Колей пели под окном, плясали под дверями, зазывая на веселье. На лавочке за забором, томились в ожидании мои друзья. А я не впустила даже подругу.

Дядя Коля попросил ее:

– Дочка, беги на улицу. Если что, позовем.

– Хорошо, папа! – отозвалась Катюха. Нагнулась, шепнула в замочную скважину: – Ну и зря, – и удалилась.

Я, то плакала, то крутилась перед зеркалом. К вечеру слез не было. В доме стояла обидная тишина. Темнело рано. Август густой, теплый. В дверную щелку, у противоположной стены центральной комнаты, разглядев не расправленный праздничный стол, я заскулила.

С улицы в окно тихонько постучали. Створки, распахиваясь плавно поплыли внутрь. Я занырнула под шторы. Вглядываясь в темноту, подтянулась на руках, потянулась наружу.

– Ах, кого же я поймал! – папа выхватил меня из пустоты комнаты. – Лисичку рыжую, дочку вредную…

Он нес меня на руках. Я лицом ему в шею уткнулась. Улыбка до ушей. Не думала, куда идем, зачем. Папа, слегка запыхавшись, то шепчет, то будто колыбельную напевает, а то стишки поздравительные громко читает.

Вдруг сообразила: дымом пахнет, шашлыком с пряностями. Слегка отстраняюсь, оборачиваюсь…

Под нами, в несколько шагов с горочки, чуть в сторону от перекидного мостика, туда, ближе к речке – костер. Поодаль, на широком пригорке, на траву брошена скатерть-самобранка. Все на ней: шашлыков горы, соки-фрукты, конфеты. Не в посуде, так разложено.

Папа меня на землю отпустил. Я гляжу на него, на скатерку: нам двоим этого много! А он смеется и вдруг, голосом Деда Мороза:

– Где же гости дорогие!

Из-за кустов, из-под ивы плакучей:

– Здесь!!!

– Кто вы?

– Дети лунного солнца!

Я кручусь, гляжу туда, сюда. Как в кино, как в наступленье: бегут, выползают, соседи, друзья. Вся деревня! В купальниках, плавках. С цветами, даже будто с вениками березовыми, просто пучками травы. Меня засыпали. Отмахиваюсь, замечаю: руки, ноги, лица в горошинах зеленки у всех. Хохот, гомон. Кто-то собак от продуктов гоняет.

– Дочка! – окликает папа, разбегается и через костер: – Я люблю тебя, Лисичка! – бежит на мостик, отталкивается, вверх, как гимнаст делает дугу и уходит в воду.

А уже через костер, с моста в речку один за другим с криками: «Люблю!» бегут гости моего праздника. Пляшут под гармошку, веселятся дети лунного солнца.

Этот праздник для нашей деревни, под названием БОЛЬШАЯ ПЕТЛЯ, стал традицией. Спустя годы уже не вспоминали откуда пошло: мазаться зеленкой. Разрисовывались кто во что горазд. И, если для прыжков с моста, здоровья кому не хватало, окунался в воду, то шепотом, то в крик: «Люблю!». Вся деревня собиралась. Все – родные.

– Мы, дети лунного солнца!!!

Только мамы в этот день не бывало. Она отдыхала на курортах.

Возвращалась в начале осени, когда папа собирался на работу. Встречались и прощались до следующего лета. Папа уезжал на север.

Так я росла, взрослела, влюблялась. Сначала в Сашку, потом в Мишку. Потом снова в Сашку. Но, в Мишку, все-таки больше. Он как-то даже колечко мне подарил, на палец надел. Колечко пластмассовое, в форме дельфинчика. А я его потеряла. И не призналась Мишке в этом, даже когда, уезжала в город, на учебу. На всегда.

Получив диплом журналиста, я поступила на службу в областную газету. Время было сложное. Время контрастов: правда – кривда. Запрос на кривду перевешивал. Потому как у голода две потребности: хлеба и зрелищ! Второе, известно, отвлекает при нехватке первого. Выживая, пресса вынуждена была прибегать к темам эзотерики, оккультизма, экстрасенсорики. Ведьмы, ведуньи, колдуньи повылазили со всех щелей. Работать с этим материалом не хотелось. Но приходилось. Как бы оправдываясь, мы много шутили на эту тему. Однако, статьи готовились тщательно, профессионально. Именно, качество, в отличии от других СМИ, подачи материала на подобные темы, сыграло основную роль в получении дорогостоящего заказа.

Нам, журналистам областной газеты, было предложено приоткрыть завесу необычного проекта за более чем приличную оплату. Для чего предстояло сначала лететь на самолете, затем на вертолете: в глушь, в тайгу.

Стены в сверкающей броне белого кафеля, зеркального блеска мойка, остывший семейный обед под белой салфеткой, будто под саваном. Стол у окна, холодильник напротив, расстояние – руку протяни. А для супругов Сидоровых – недосягаемые горизонты. Пустота. Слова морозные выдувают в пространство. Чувством вины они вскрыты давно, как патологоанатомом-практикантом. За отсутствие признаков жизни, были приняты охладевшие друг к другу сердца.

Когда-то она решила, он протестовал слишком слабо. Их ребенок, кусками кошачьего корма был выскребен, сброшен в подставленный таз. В больничной карточке минутная процедура отмечена как искусственное прерывание беременности. Проще – аборт.