Вступление.

Дождь лил весь день, не переставая. Он лил размеренными каплями, поблескивающими в свете фонарей, и оставлял на лужах затяжные пузыри. Дом в три этажа из темно-красного кирпича смотрел на широкую дорогу, ведущую в центр города, а двор его был спрятан в поросли тополей и сирени. Листья уже давно облетели и сейчас, размокшие от воды, они превращались в грязно-желтую жижу. Это был столетний дом, построенный еще до революции. Здесь такие дома называли «колчаковскими». Сюда селили военных белой армии, а в народе поговорили, что под одним из таких домов покоится пропавший клад Колчака.

Он явился раньше положенного срока и стоял под узким козырьком дома, сделанным, по большей части, ради приличия. Ботинки его растворились в глубокой луже, а спина вымокла насквозь. В положенное время дверь отворилась, и он вошел. Спустился по каменной неосвещенной лестнице и оказался возле входа в зал. Дверью служил плотный кусок красного бархата. Рукой он отодвинул занавес, и за ним влетели тысячи песчинок пыли, в свете ярких лучей они кружили, словно надоедливая мошкара.

Зал был вытянутый, прямоугольной формы, плотно заставленный столами для игры в покер. Он заметил свободное место в конце комнаты и присоединился к компании троих мужчин, лиц которых не запомнил. В таких заведениях не принято знакомиться, и он инстинктивно прятал глаза. Перебирал фишки, сбрасывал карты – игра не клеилась. От запаха подвальной сырости, смешенного с запахом перегара, дешевого одеколона и сигарет ему стало тошно. В надежде отвлечь себя, он начал оглядывать комнату. Ничего кроме печати порока, застывшего на лицах собравшихся, ему отыскать не удалось. «И я один из них», подумал он. Но продолжал сидеть.

Через три, а может четыре часа бездумного перекидывания фишек, ему стало казаться, что в противоположном конце зала сидят фигуры некогда знакомых ему людей. Сквозь густоту табачного дыма он разглядел вытянутое бледное лицо, обрамленное тяжелой копной светлых волос. По правую руку сидела она – болотная нимфа, зеленые глаза которой светились не хуже маяка. По левую руку – всегда улыбающееся лицо со вздернутым носом, а рядом – прямой, будто выточенный из камня облик белокурой девушки.

К выходу он направлялась ни с чем, потеряв время, не заработал ни копейки. Показавшийся ему знакомым стол был пустым. Фигуры людей растворились вместе с сигаретным дымом.

Дождь слегка моросил и по улице разливался сладчайший мокрый запах прибитой пыли и размокшей листвы. Он шел по ночному городу, фонари слепили глаза, а за ним неспешно неслись его призраки – видения, которые явились ему сегодня.

Домой он вернулся уже за полночь. Ветер, влетавший в открытое окно, подергивал занавески и наполнял комнату ночной прохладой. Ему не спалось. Закрывая глаза, он все сильнее погружался в прошлое: во времена удачи, алых рассветов и теплых ночей, наполненных любовью.

Прав ли был Сартр, говоря, что наше самосознание скрывается в глубине других людей? Он бы с ним согласился. Ведь мы состоим из бесконечной череды встреч с кем-то, воспоминаний о ком-то, кротких взглядов, брошенных на кого-то, невыполненных обещаний, данных кому-то, смеха, от чьих-то шуток, слёз, пролитых по кому-то, надежд, построенных с кем-то. Как бы мы ни старались казаться индивидуальными и особенными, в наших глазах всегда отражаются другие. Это незнакомцы, которых мы выбираем среди тысяч и миллионов других, чтобы вместе идти вперед, чтобы падать и спотыкаться. Кому-то улыбается удача, и они делят дорогу жизни с сильными, добрыми и честными людьми. Так повезло и ему. Уже начинало светать и от ощущения того, что в нем пребывает отражение каждого из них, ему стало легко и спокойно. Воспоминания вылетели в раскрытое окно и он, наконец, заснул.

Глава 1.

В начале девятого, когда солнце совсем скрылось за горизонтом, улицы освещали только редкие фонари да свет, льющийся из окон последнего этажа высотки. Район под названием Взлетка начали застраивать в девяностые годы, а в начале двухтысячных он приобрел статус нового бизнес центра города. На земле, где некогда располагался аэропорт, где после второй мировой войны хоронили пленных японцев и куда сливали остатки авиационного топлива, вырос район небоскребов, с рыночной ценой квартир за квадратный метр, не уступающей московским. Но вряд ли кого-то это бы смутило, ведь где только не находили свой последний покой заблудшие души, да и весь Красноярск был одним большим радиоактивным могильником. А авиационное топливо? Тьфу. Так может деревья будут расти выше, да трава зеленее? Но здесь не было ни парковых зон, ни цветущих аллей. Лишь череда высоченных каменных домов, изрешеченных узкими извилистыми тротуарами.

На последнем двадцать пятом этаже высотки располагалось три квартиры. Одна из них так и не была продана, вторую приобрел молодой бизнесмен из Екатеринбурга, чтобы не жить в отелях на время деловых встреч, за последний год он появился здесь всего лишь раз, дела не клеились, ну, а третья двухуровневая квартира принадлежала Максиму Бортнику – сыну олигарха Игоря Константиновича Бортника, некогда владевшему никелевой корпорацией “Сибирский никель», а сейчас строившего политическую карьеру в Москве.

Макс был натурой горячей, взрывной, любящей вечеринки. Квартира его стала пристанищем заблудших душ. Сюда не требовали приглашения, двери никогда не закрывались. Здесь всегда была еда и выпивка, место, где можно было прилечь, кресла, с видом на Красноярск, где можно неторопливо беседовать. Часть первого этажа занимали три стола с зеленым сукном для игры в покер, слева в углу была сцена – подиум с пианино и барабанной установкой, в центре стоял огромным п-образный диван, а напротив телевизор с диагональю в 75 дюймов, возле входа располагалась барная стойка, а все стены были заставлены книжными полками. Завсегдатаи его квартиры были и музыканты, и интересующиеся студенты, и золотая молодежь Красноярска; кто-то приносил домашних животных: собак, кошек, даже кроликов. В морозы к нему кто-то привел замерзающего старика, и он прожил у него целую неделю.

Сегодня квартира с улицы светилась пуще новогодней елки, гирлянды, словно звездная пыль осыпалась с небес. Макс праздновал своего двадцатипятилетие, и это была вечеринка, которой бы позавидовал даже сам великий Гэтсби.

Женя стояла возле подъезда и поглядывала на часы. Она подняла ворот пальто, пряча горло от ветра и поежилась, но скорее не от холода, а от осознания того, как неподобающе одета. Обычные джинсы, белая футболка и отсутствие макияжа. А вокруг сплошные блестящие от чистоты машины, туда-сюда снуют девушки на высоченных каблуках и в коротких юбках.

Скрип тормозов и старая девятка перекрыла вход в подъезд. Из нее вышел долговязый паренек, открыл капот, достал тележку и начал грузить туда ящики, ставя один на другой. Потом на минуту застыл, взгляд его упал на вмятое крыло, покрывшееся ржавчиной, он глубоко вздохнул и продолжил грузить.

– Мы никуда не опаздываем, – раздался сзади Петин голос. Он появился с сияющей улыбкой, которая никогда не покидала его лицо и на словах «дай помогу» подхватил тележку паренька и понёс по пандусу. Паренек от неожиданности вздрогнул, но со смиренным выражением на лице принял помощь.

– Последний? – спросил Петя, уже в лифте.

Паренек кивнул. Потом посмотрел на них с опаской и потрогал нагрудный карман куртки.

– Вы играть? – спросил он.

– Нет, – ответил Петя, – сегодня игр нет.

– Как? – Осел паренек. Он ведь только решился сесть за стол. Заходя в лифт, он надеялся только на то, чтобы за столом оказалось свободное место, а теперь все полетело к чертям. В его нагрудном кармане было двадцать тысяч, его последние деньги, которые он раздобыл, продав дедовский гараж.

Петя бодро похлопал его по плечу и добавил:

– Приходи на следующей неделе.

Двери лифта открылись с характерным звуком «дзынь». Площадка этажа больше походила на подъезд студенческой общаги, только чистый и без надписей на стенах. Дверь была настежь раскрыта, из нее лилась музыка, мигающий свет и люди. Они толпились возле входа, расползались по площадке, громко переговаривались, курили, били стаканы.