- Нет, – хрипло выдохнул Ремус. – Я скажу. Скажу.

Он не хотел этого делать. Когда он готовился к охоте, у него мелькнула мысль сказать это, если его поймают с Лакримой. Но тогда он надеялся, что выдержит допрос. Глупый, самоуверенный слабак.

- Я взял наркотик не для себя, – прошептал он. – Я взял его для Финна.

- Для Финна? – угрожающий рык прозвучал в голосе Гвилта. – Ты хочешь сказать, Финн – наркоман?

- Нет… Он убийца.

Боль мешала ему сосредоточиться. Задыхаясь, он продолжил:

- Я знал Марлин МакКиннон. Мы учились вместе. Были друзьями. Твои оборотни убили её. Я увидел, что на Урсуле её свитер. Спросил, откуда. Она сказала… сказала, что Финн принёс его. И я подумал… что это Финн… убил Марлин. Я решил отомстить ему. Подбросить ему наркотики, чтобы ты… наказал… его. Это всё. Это правда. Прошу, дай мне встать на ноги.

Гвилт молча стоял и смотрел на него. По его лицу нельзя было прочитать, что он чувствует. Что хочет сделать с оборотнем, который хотел подставить его сына. Но когда он снова заговорил, его голос звучал спокойно:

- Тогда почему ты спас Финна от смерти сегодня ночью?

- Я не хотел его спасать. Я спасал только… себя…

Он чуть не сказал: «и Дэна». Но вовремя замолчал. Не надо подставлять его, Дэн и так пытался вступиться за него там, в лазарете. В отличие от Жирного Стю или Лосося, которым он помог. А ведь Дэн предупреждал его. Говорил, что они не защитят его, когда он попадёт в беду. И что он ответил? «Я постараюсь не попасть в беду». Какой же идиот. Какой самоуверенный идиот…

- Значит, поэтому ты здесь? Потому что хотел отомстить за свою подругу?

Он шагнул чуть ближе, глядя ему в глаза. Ремус с трудом держал глаза открытыми, веки налились свинцом, ресницы слиплись от слёз, но сквозь туман он всё равно видел, как сверкают в полутьме эти серые глаза, и не мог заставить себя отвернуться или опустить веки, хоть как-то защититься от этого пронизывающего взгляда. Ему казалось, что Гвилт видит сквозь его одежду и кожу, что он видит всё. Каждую сломанную кость. Каждое растянутое сухожилие. Каждое багровое облако внутреннего кровотечения. И каждую мысль, каждое воспоминание, каждый усталый взгляд Дамблдора, каждое слово древнего валлийского языка, чернеющее на иссохшем пергаменте под изображением Верного Когтя.

- Что ещё? – спросил Гвилт. – Что ещё привело тебя сюда?

- Я хотел отомстить, – проговорил Ремус, с трудом узнавая свой голос, еле различая слова сквозь хриплое рваное дыхание. – Тебе. Ему. Всем вам. Мне больше нечего сказать. Отпусти меня или убей.

Губы Гвилта слегка изогнулись, и Ремус не смог разобрать, была то улыбка или гримаса злобы. Он поднял руку, в которой сверкнул нож. Не Верный Коготь – обычный широкий нож.

Одним ударом он рассёк верёвку, привязанную к цепи. Ремус рухнул на пол, всё тело пронзила боль. Гвилт наклонился над ним, всё ещё сжимая в руках нож, и перерезал верёвку на запястьях. Ремус вздохнул от радости и тут же застонал от боли – кровообращение начало восстанавливаться, и он почувствовал себя так, словно его руки окунули в крутой кипяток. Не говоря ни слова, Гвилт взял его на руки и отнёс на ту самую скамью, с которой наблюдал за пыткой. На несколько секунд у Ремуса помутилось в голове. Когда он снова пришёл в себя, то понял, что лежит на скамье, а Гвилт, приподняв ему голову, подносит к губам фляжку. Ремус сделал несколько жадных глотков, и только потом понял, что это не вода, а огневиски.

- Пей, пей, – повторял Гвилт. И Ремус послушно выпил всё до дна, хотя алкоголь нестерпимо обжигал сорванное горло, хотя он знал, что жажда станет только сильнее.

По телу разлилось блаженное онемение. Наконец-то стало тепло. Он ещё чувствовал боль в вывихнутых пальцах и запястьях, в сломанном ребре и многочисленных синяках, но теперь эта боль притупилась, и за это он был благодарен Гвилту. Так благодарен, что на глазах снова выступили слёзы. Он понимал, что именно этого и добивался Гвилт, что он так обрабатывает и ломает своих оборотней. Наказанный будет ненавидеть Лосося или кого-то ещё, того, кто калечит, но не того, кто лечит. Ремус понимал это. Но всё равно был благодарен, и прошептал:

- Спасибо.

Тяжёлая жёсткая ладонь вновь погладила его по голове.

- Ты молодец, что признался, Ремус. Да, ты совершил преступление. Ты присвоил себе часть добычи. Ты планировал оклеветать Финна. Но сегодня ты заплатил за это достаточно. Никто в стае не посмеет требовать от тебя больше.

Его голос был полон ласковым и успокаивающим. Подняв волшебную палочку, вожак прикоснулся сначала к его левой руке, затем к правой. У Ремуса уже не осталось сил кричать, и он только вздохнул, когда вывихнутые суставы сначала пронзила боль, а потом – счастливое чувство избавления от неё. Точно так же Гвилт заставил срастись его рёбра, потом легко поднял его на руки и вынес из церкви.

Снаружи было холодно и сыро. Влажный, пахнущий снегом ветер свистел в верхушках леса, шевелил волосы Ремуса, обжигал синяки и раны на лице.

- Куда ты меня несёшь? – прошептал он.

– Полежишь денёк в лазарете. Тебе надо набраться сил перед полнолунием.

Ремус напрягся. Его снова охватили тоска и страх, и вожак это почувствовал.

- Зверь живёт в каждом человеке, Ремус, – заговорил он. – У большинства звериное начало выражается мерзко и грязно. Похоть, алчность, садизм – вот что он даёт слабым душам. Но мы – другие. Мы избранные. Нам этот зверь даёт кое-что другое. Ты знаешь, о чём я говорю?

- Нет…

- Мощь. Сила. Могущество. Только оборотням под силу жить со зверем в своей душе. Не покорить его, не покориться ему – жить с ним. Принять его. Ты всю жизнь убивал своего зверя. Травил его, запирал, мучил. А в ответ он мучил тебя. Прими его, Ремус. Осознай, что это часть тебя. Ты бы не был самим собой, если бы не был оборотнем. Пойми: вся твоя боль, все твои мучительные полнолуния, вся твоя неспособность контролировать себя после обращения исходит только от того, что ты не принимаешь своего волка. Ты не виноват. Тебя никогда этому не учили. Эта гнусная скотина Фенрир обратил тебя насильно, а все остальные годами лгали тебе, внушали, что ты чудовище. Всё кончилось, Ремус. Всё позади. Теперь ты со мной. Ты свободен.

- Что же мне делать? – прошептал Ремус. – Что случится в полнолуние? Ты заставишь меня убить? Убить человека?

- Нет, – судя по голосу, Гвилт улыбался. – Не человека. Оборотня.

8 ноября 1981 года. 23:01

В свою первую ночь в деревне Квентин и Джин долго не могли уснуть, просто лежали обнявшись, молча глядя в темноту. Не разговаривали – за соседней стеной был Адам, они были уверены, что он услышит каждое слово. Сегодня Адама не было, но они всё равно молчали. И только крепче обнимали друг друга, сжимая в кулаках одежду, стискивая зубы, глядя в никуда застывшими от ярости взглядами, ожидая, когда из разрушенной церкви послышатся крики.

Урсула была с ними. Она сидела на ящике, закинув ногу на ногу, скрестив руки на груди, время от времени проводя пальцами по губам – хотелось курить. Но нельзя. Грегор почувствует запах и рассердится. Он хочет ребёнка. Он не знает, что она уже беременна, и что больше всего на свете хочет избавиться от этого маленького чудовища, которое медленно вызревает внутри неё.

Джин подняла голову, вытерла слёзы, посмотрела вопросительно на Урсулу. Та бросила короткий взгляд на часики на запястье и повернула руку так, чтобы Джин смогла увидеть циферблат.

- Два часа прошло, – пробормотала Джин. Квентин мягко отстранил её от себя, вышел из комнаты. Через несколько секунд вернулся:

- Лосось уходит.

Стукнула дверь. Вслед за Квентином в комнату вошёл Дэн. Он окинул всех троих усталым, помертвевшим взглядом.

- Что, чёрт возьми, вообще случилось? – в голосе Дэна звучала сдавленная ярость, он переводил взгляд с равнодушного лица Урсулы на залитые слезами щёки Джин, на крепко сжатые, побелевшие губы Квентина. – Вы что-то планировали, верно? Он запретил вам троим видеться и разговаривать, но вы всё равно…