- Конечно, учитель. А потом, если вы не возражаете, я пойду домой и сделаю небольшую уборку в ваших покоях.

- Моя комната подождёт, - живо откликнулся Отогар. – Иди к себе и отдыхай, тебе пора в постель. Ты хорошо поработал.

Гармилу всё стало ясно: улику отдавать Стольму нельзя, но и выбрасывать пока не нужно. Её надо припрятать, и не в покоях Отогара, а в своей комнатке, куда точно никто не зайдёт. Он снова улыбнулся, отвесил поклон и тихо вышел из комнаты.

Рогриан вздохнул и откинулся на подушки. Какой пакостный случай, и в его городе, где он служил столько лет… Глухой гнев разрастался в нём, когда он думал обо всём, что услышал от Гармила. Он никогда не любил шегонцев, этих высокомерных южан с их огненно-чёрными глазами и мурлыкающим акцентом. Пусть творят что угодно в своём графстве, но как они посмели устроить такое в Тирле?

- Надеюсь, виновных найдут как можно скорее, - проговорил он, глядя в окно. Голос всё ещё оставался глухим и хрипловатым, но Отогар сказал, что теперь его горло почти в порядке, и он может разговаривать. Просто ему нужно ещё полежать, пока не пройдёт слабость от потери крови.

- На это брошены все силы, - задумчиво произнёс Отогар и снова поднёс к губам трубку.

- Мерзавцы, - сдавленно сказал Рогриан, морщась от боли и потирая шею. – Убили невинных людей ни за что… Напали на благородного человека за то, что он выполнил свой долг!

- Иногда я думаю, что присоединение Шегонии было лишним, - усмехнулся Отогар. – Нужно было подождать, пока эти варвары станут достаточно развитыми и сами присоединятся к нашему королевству. Бедные невежественные ублюдки обожали своего графа. Они даже называли его своим королём. А этот Ги Эллеран и вся его семейка просто играли их чувствами.

- У них есть только один король – его величество Гордиан! И другого быть не может.

- Разумеется. Король Гордиан, король Рудвиан – нам с тобой это не важно. Мы служим короне и государству. Но чернь наивна и глупа. Простые люди уверены, что есть власть плохая и власть хорошая. И служить хотят только хорошей. Как те повстанцы, с которыми ты сражался на Западном рубеже. Ещё одни наивные идиоты, решившие, что их земле будет гораздо лучше под властью короля Бернии, и поднявшие мятеж против своего законного властелина. И сколько уже длится этот мятеж? Двести лет, Рогриан, двести лет, со времён Лигурда Седьмого, Лигурда Жестокого. То затихает, то разгорается вновь. Наш король против короля Бернии за столом переговоров, а на поле боя тонианцы убивают тонианцев. Ты от этого не устал, Рогриан?

- Что? – непонимающе переспросил мушкетёр.

- Ты не устал от этого? Воевать со своими согражданами, мучиться от ран, и не получать ничего за свою пролитую кровь? Тебе не хотелось бы оставить эту жизнь позади? Навсегда?

- Магистр, - тихо сказал Рогриан, - я уже много раз говорил тебе, что я не могу бросить службу. Мой замок… всё, что у меня есть… практически мне не принадлежит. Мне нужны деньги, очень много. Ты платишь мне хорошо, лучше, чем я заслуживаю. Но я не могу бросить службу. Не теперь, когда решается судьба моей сестры.

Красивые брови Рогриана слегка сдвинулись: он снова вспомнил о бедственном положении семьи Ги Ванлай. Когда-то его семья была одной из богатейших во всём Тонском королевстве, но те времена прошли. Уже при дедушке Рогриана родовой замок был заложен. Отец и мать были людьми расточительными, и, когда они умерли, дети остались фактически ни с чем. Остатки фамильного благосостояния ушли на обучение младшей дочери в пансионе, после которого у неё был неплохой шанс стать фрейлиной при королевском дворе и удачно выйти замуж, а самому Рогриану пришлось вступить в полк мушкетёров, служба в котором не приносила ему ни радости, ни денег, ни карьерного роста. Полгода назад он был вынужден принять предложение Отогара и стать его телохранителем, и, хотя плата за новую работу позволила ему оплатить часть своих долгов, он по-прежнему сомневался, правильно ли он тогда поступил.

Отогар тем временем шустро перескочил на другую тему:

- А сам-то ты жениться не собираешься, Рогриан? Мне весьма не хотелось бы иметь телохранителя, обременённого семьёй.

Рогриан невольно рассмеялся:

- Что такое вы говорите!.. Да какой отец решится отдать за меня свою дочь? Я всего лишь солдат, без состояния, без перспектив…

- И наследник знатного рода, - ввернул Отогар.

Рогриан вновь рассмеялся, теперь совсем невесело:

- От моего знатного рода остались лишь имя и герб… Нет, мастер Отогар: боюсь, история семьи Ги Ванлай прервётся на мне. Видит Бог, не я виноват в этом.

- Рано ещё загадывать! – энергично махнул рукой Отогар. – Ты сегодня прекрасно себя проявил. Уверен, тебя наградят, и когда ты выйдешь в отставку, любая семья будет рада породниться с героем. Ты встретишь девушку, которой не будет дела до твоего состояния, которую ты полюбишь, и тогда…

- Это вряд ли произойдёт, - сопротивлялся Рогриан. – Не думаю, что я способен любить.

- Что ты говоришь, - встревожился Отогар. – Что ж ты сразу не сказал! Не волнуйся, мы тебя вылечим. Знаю я одно средство…

- Да нет же! – воскликнул Рогриан, заливаясь краской от смущения. – Я не про то, совсем не про то! Разумеется, я ходил в весёлые кварталы вместе с товарищами, и всё было нормально!

- А, ну хорошо, - успокоился Отогар. – Но ты сильно рисковал, знаешь ли. В этих весёлых кварталах можно столько всего подхватить…

- Потому я и перестал туда приходить, - мрачно сказал Рогриан. – Я нашёл другой способ зря спускать свои деньги и своё здоровье. Ты знаешь, о чём я.

- Да, да, - кивнул Отогар. – Только всё же я не могу понять: что ты имел в виду, когда сказал, что не можешь любить?

Рогриан посмотрел на него, словно удивляясь его непонятливости:

- То, что обычно именуют любовью, магистр. Восторг от вида любимого существа, желание слиться с ним, соединить с ним свою жизнь. Я никогда в жизни не испытывал ничего вроде этого. И не думаю, что судьба ещё когда-либо даст мне шанс. Я слишком стар для любви.

- Неужели ты никогда не страдал по какой-нибудь девице? В жизни не поверю, чтобы мушкетёр ни разу не поволочился за белошвейкой или лавочницей…

- Нет, Отогар, никаких белошвеек и лавочниц в моей жизни не было. Однажды, впрочем, я пережил что-то, похожее на любовь, но я знаю, что это любовью не было. Знаешь, как это бывает, когда неопытный юноша видит перед собой старшего товарища, который превосходит его во всём? У меня был такой товарищ, когда я только поступил на службу. Он был старше на пять лет, и он был всем, чем хотел быть я. Он был смелым, он был безрассудным, он умел пить, драться и стрелять так лихо, что у меня дух захватывало от восторга. Я хотел быть им. Это было похоже на любовь… на любовь к идеалу, к идолу, ты понимаешь?

- Понимаю, - с серьёзным видом кивнул Отогар. – Но что случилось потом?

- Как ты понял, что что-то случилось?

- Ты говоришь обо всём в прошедшем времени. Явно эта история осталась в прошлом. И в самом деле, сколько тебе тогда было лет? Восемнадцать? Девятнадцать? Твоему идеалу, должно быть, уже идёт четвёртый десяток, он лысеет, пьянствует, и прежней ловкости и силы в нём давно нет…

- Всё не совсем так, - глухо ответил Рогриан, вновь отворачиваясь к тёмному окну, за которым, гремя оружием, прошёл караул солдат. – История действительно осталась в прошлом… Мой друг – а он стал моим другом, и я был безумно рад этому – однажды отправился в какой-то подозрительный кабак. Разумеется, он был не один. С ним был я и ещё несколько мушкетёров. Мы здорово напились, но не безобразничали. А вот другая компания, какие-то чужаки, одетые по-шегонски – они вели себя преотвратно. Надрались, как свиньи, стали орать, задирать юбки служанкам… Девушки визжали от ужаса, а те наступали на них. Мы поняли, что надо вмешаться. Мой друг обнажил шпагу и велел буянам убраться, но они только сильней разъярились. Завязалась драка… Не дуэль, не сражение – настоящая, грязная, ужасная трактирная драка… Моего друга полоснули ножом – неопасно, лезвие лишь слегка задело щёку. Мы прогнали их, в конце концов мы это сделали. Они убрались, сыпя проклятиями. Один из них всё время пьяно хохотал и обещал, что мы пожалеем, что ввязались. Но мы не обратили внимания. Благодарный трактирщик принёс нам ещё вина. Я помню, как мой друг смочил платок в вине и промокнул им рану на лице. Он смеялся. Говорил, что всегда мечтал иметь шрам на щеке. Но через полчаса нам всем было не до смеха.