Кроули хотел возразить, что он-то как раз всю дорогу всё делал как надо, но у него не было желания спорить.

— Ты прав, — сказал он. — А это что? — он кивнул на клочок бумаги в руках Азирафеля.

— Выпало из книги Агнессы Псих, — Азирафель передал обрывок.

— «Ибо скоро играть тебе с огнем», — прочёл Кроули. — Это что, её последнее пророчество?

— Похоже на то.

— Думаешь, Адам… опять человек?

— Насколько я могу судить, да.

— Ангел… — Кроули приложился к бутылке, передал Азирафелю. — А что, если Всевышний всё так и задумал с самого начала? С самого Сотворения?

— Не исключено. От Него всего можно ожидать.

Ночь шелестела, щебетала, свистела — обыкновенная августовская ночь.

Последняя, что им осталась, потому что Кроули понимал — ничего не кончилось. За ними придут. Как только всё уляжется, как только те и эти придут в себя — они вспомнят, кто во всём виноват. Они спасли мир, но себя погубили, и эти часы — последнее, что им оставалось. Кроули твёрдо был намерен провести их с Азирафелем, не разлучаясь.

Ещё можно было делать вид, что всё сложилось к лучшему. Ещё можно было сидеть, пить вино рядом с ангелом и молчать. Не тревожить друг друга бесполезными жалобами и опасениями.

— О, вот и автобус, — сказал Азирафель. — Идёт в Оксфорд.

— Да, но он в любом случае поедет в Лондон. Просто не поймёт, почему.

— Наверное, ему стоит высадить меня у книжного магазина.

Кроули повернулся.

— Он сгорел. Помнишь?..

Он ненавидел эту печаль в глазах Азирафеля. Ненавидел напоминание, что прежней жизни больше не будет. Для них всё кончено — осталась малость до того часа, как за ними придут. За одним — ангелы, за другим — демоны. Придут и растащат по углам, и даже бежать бесполезно. Это личное. Они предали своих — тех, кто был «их». Этого им не простят ни те, ни другие.

— Можешь побыть у меня. Если хочешь.

Азирафель просветлел на миг — будто изнутри его озарило солнце. Будто для него имело значение, что Кроули — всё ещё — опять — зовёт его к себе, зовёт с собой. Потом набежала тучка, и свет погас.

— Не думаю, что моим это понравится, — признался Азирафель.

— У тебя больше нет твоих, — внятно сказал Кроули. Наконец-то это была правда. Горькая для Азирафеля, но — правда. — Ни у кого из нас нет. Мы теперь сами по себе.

Автобус притормозил возле них, с шипением распахнул двери. Они зашли. Кроули сел на свободное место, взял Азирафеля за руку, утянул на сиденье рядом. Азирафель сел, не отняв руки. Так и ехали — переплетя пальцы, глядя прямо перед собой. В салоне было светло, за чёрными окнами порой мелькали огни. На остановках двери шипели, раскрываясь и закрываясь, выпуская пассажиров во тьму. Потом цепочки разрозненных фонарей стали гуще, автобус выехал на магистраль, потянулись предместья Лондона.

Было по-человечески приятно сидеть, ощущая усталость в каждой клеточке тела, мечтая упасть в кровать и заснуть. Кроули медленно моргал, мелькающие за окном огни гипнотизировали его.

Вот так и жизнь, — думал он в приступе философской меланхолии. — Мелькает, а ты только и можешь смотреть. Огонёк за огоньком, год за годом. Ехал бы и ехал целую вечность, но у высших сил на тебя иные планы. Так ради чего было всё?.. Это всё? Чтобы спасти Землю? Было ли там, наверху, запланировано, чтобы они встретились? А чтобы влюбились?.. И было ли их чувство настоящим — или оно было дано свыше? Да что вообще в его жизни было своим?.. Чьей на самом деле была эта любовь?.. Или в сраном божественном плане даже его мысли сейчас были прописаны — заранее, миллион лет назад? И Господь ведал, что однажды Кроули сядет в этот автобус рука в руке с ангелом, которого полюбил по Его воле, и будет думать — хватит уже измываться, оставь меня в покое, я сделал всё, что Ты от меня хотел. Убери от меня Свои всеведущие очи, дай мне прожить этот последний день без надзора. Но даже этого ведь не узнаешь, убрал или нет…

Он очнулся, когда автобус остановился и распахнул двери, погасив свет в салоне. Азирафель вздрогнул, вскинул голову с плеча Кроули, хлопая глазами.

— Приехали.

Они вышли из автобуса, не разняв рук. Кроули только напоследок щёлкнул пальцами, уже из-за двери подъезда — и водитель, едва прикорнувший на руле, вскинулся — он вдруг почувствовал себя таким бодрым и полным сил, что готов был рулить хоть ночь напролёт. Хотя, конечно, чтобы добраться до своей конечной станции, ему потребовалось бы куда меньше времени. Но теперь он совершенно точно не заснёт за рулём и не попадёт в аварию. Было бы нелепо спастись от Апокалипсиса и погибнуть в обыкновенном ДТП.

Они не переглядывались с Азирафелем в лифте. Кроули не требовался ключ, чтобы открыть дверь — она распахнулась от мановения руки. Азирафель сделал шаг через порог, и они расцепили руки.

— Хочешь что-нибудь выпить? — спросил Кроули. — Я так да.

— Не откажусь, — бодрясь, сказал Азирафель.

Он покрутил головой, осторожно прошёл вглубь квартиры.

Он никогда не был здесь. Он никогда не бывал у него дома, потому что у Кроули раньше никогда не было дома. Азирафелю приходилось навещать те места, где Кроули спал или ел, но в них никогда не было ничего особенного — просто комнаты, обставленные по велению моды и для впечатления посетителей. А здесь Кроули жил. Здесь были его цветы, его статуи и картины, книжный шкаф, стойка с виниловыми пластинками, спальня.

Азирафель оглядывался с любопытством и определённой робостью человека, понимающего, что его впустили в очень интимное пространство. Он прошёлся от картины к картине, вышел к цветам, посмотрел на них, широко раскрыв глаза — видимо, их он совершенно не ожидал. Цветы замерли в страхе, не зная, что делать.

— Не разговаривай с ними, — бросил Кроули, широким шагом проходя мимо.

Он был смущён тем, что впускает Азирафеля сюда — буквально снимает шкуру и выворачивает её наизнанку, чтобы показать, что у него внутри. На самом деле он не очень-то хотел это показывать, но когда ты знаешь, что тебе осталось всего несколько часов, как-то иначе смотришь на вещи, которые раньше ни за что не стал бы делать.

Он просто хотел провести оставшееся время с Азирафелем, вот и всё. Он бы даже предложил ему сыграть в шахматы, если бы они у него завалялись. Но больше всего он хотел просто лежать, обнимая его, уткнувшись в него, держа его в руках, ухватив зубами за ворот — и молчать. Дышать своим мягким ангелом. И его бы совершенно не смутило, если бы так, в объятиях друг друга, их бы и застали те, кто придёт за ними. Терять всё равно было нечего.

Те, кто придёт — они не знают, что такое любовь. Они не поймут, что случилось, почему Кроули сделал то, что он сделал. И потребуют расплаты.

Азирафель оглядывался с возрастающим энтузиазмом — казалось, ему нравится то, что он видит. Нравятся эти голые бетонные стены, вид из окон, даже цветы. Кроули смутился ещё сильнее, рассердился на себя за смущение, поднял плечи.

— Здесь очень уютно, — сказал Азирафель. — Хорошее место, чтобы заползти и перелинять.

— Я не линяю, — раздражённо отозвался Кроули. Он не собирался сейчас обсуждать свою змеиную натуру.

— О, я не имел в виду… — начал Азирафель и сконфуженно замолк.

Потом заметил ангелов, подошёл к ним.

— Выкупил их у Лоренцо? — с любопытством спросил он, явно стараясь перевести разговор на более безопасную тему.

— Нет, — сказал Кроули. — Он упомянул меня в завещании.

— А я всё думал, куда они делись, — вполголоса пробормотал Азирафель.

— Ром! — крикнул Кроули уже из гостиной, звеня стаканами.

— Что, прости? — Азирафель отправился на его голос, остановился на пороге.

— Ром, — повторил Кроули, показывая бутылку. — Пойло такое. Берём сахарный тростник, сто мексиканцев с мачете, рубим в щепки, измельчаем, прессуем, выпариваем, специи по вкусу. Будешь?

Азирафель подошёл, отнял бутылку, отставил в сторону. Провёл ладонью по рукаву пиджака Кроули, будто хотел смахнуть гарь и копоть.