— О, на-настоящее чудо, — с пониманием, хоть и с запинкой, отозвался Азирафель.
Ну, ему хотя бы больше не нужно было ничего объяснять.
— Убейте их, они меня раздражают, — отмахнулся мистер Гармония.
Тридцать секунд истекли. Кроули ткнул пальцами в потолок, привлекая к себе внимание — и надеясь, что за оставшиеся мгновения, если Грета и всадит в кого-то пулю, то в него — как в самого раздражающего.
Послышался вой. Земля вздрогнула — где-то поблизости разорвалась бомба. Задрав головы к потолку, люди заворожённо слушали — будто до сих пор не верили в то, что он говорил чистую правду.
А когда поверили, было уже поздно.
Пыль оседала в воздухе, ложилась под ноги. Азирафель снял шляпу (зачем вообще надевал?), будто по привычке, в знак почтения к умершим. Кроули достал носовой платок, протёр очки. Рядом с ним медленно догорали бумажные клочья — Кроули понадеялся, что от Библии.
Это было чудо, что при взрыве его не задело испарившейся святой водой. Азирафель предусмотрительно прикрыл его? Или вода на редкость вовремя потеряла святость? В самом деле — все знают про святую воду, а вот про святой водяной пар или про святой лёд Кроули никогда не слышал.
Он стоял, дышал, наслаждаясь обретённым покоем. Как это, оказывается, было приятно — просто стоять, когда ничто не жжёт тебе пятки.
— Это было очень мило с твоей стороны, — заметил Азирафель после короткой смущённой заминки.
— Да заткнись, — с огромным удовольствием ответил Кроули, надевая очки. Как невыразимо приятно было послать его подальше после всех его «никакие мы не друзья, просто рядом стоим» и «нет у нас ничего общего, отродье зла» и «у нас тут трупы, это опять твоя демоническая работа, Кроули?».
— Ну, это всё-таки было кстати, — добавил Азирафель. — Никакой бюрократии, для начала…
Азирафель, возможно, собирался продолжить начатый список (и Кроули бы с интересом послушал, что там шло дальше, «для середины» и «для конца»), но полёт благодарной ангельской мысли был безжалостно прерван. «Бюрократия» — это бумаги, бумаги — это книги, а книги…
— О — мои книги! — горестно воскликнул Азирафель. — Ох!.. Я совершенно забыл про книги!..
У него дрогнул голос, он растерянно всплеснул рукой, чуть за голову не схватился. Казалось, ещё мгновение — и он прослезится.
Кроули шагнул в сторону.
— Их, наверное, разнесло в клочья… — продолжал причитать Азирафель.
Кроули, наклонившись, выдрал из мёртвой руки невредимый саквояж с книгами, которые мистер Гармония так предусмотрительно сложил перед самым взрывом. Развернувшись, протянул его Азирафелю.
— Маленькое демоническое чудо от меня лично.
Азирафель растерянно потянулся к книгам, взялся за ручку саквояжа. Кроули, не дрогнув, высвободил пальцы.
— Подкину домой, — он обошёл ангела и начал спускаться с груды обломков. Азирафель стоял, держа в руке саквояж, и смотрел ему в спину.
Кроули смахнул с Бентли каменную пыль, наклонившись, дунул на фары, чтобы сияли. Азирафель не двигался с места.
— Ангел? — нетерпеливо позвал Кроули, развернувшись к нему. — Потерял что-то ещё?
Азирафель, казалось, хотел ответить. Даже воздух глотнул. Выронил шляпу, присел подобрать. Начал какой-то жест — не закончил. Наконец он просто спустился, сел в машину.
Кроули молча завёл мотор.
Азирафель сидел, держа припылённый саквояж на коленях, смотрел прямо перед собой. Вид у него был крайне ошеломлённый. Возможно, контузило взрывом, — подумал Кроули, бросив на него косой взгляд.
Ехали молча. Кроули не о чем было говорить. Да, он опять спас ангельский зад от смерти, но это ничего не меняло. Он бы сделал это ещё не раз, если бы пришлось — но говорить им было не о чем. И незачем. Между ними всё было решено.
Он сделал то, что хотел, в благодарности не нуждался. Он просто уже не мог и не хотел иначе. Не мог представить себе жизнь на земле без Азирафеля. Да и кто бы смог, проведя с ним бок о бок столько тысяч лет?
Путь был не долгий, но извилистый. Дорогу пересекали завалы, одно здание рухнуло прямо на улицу, пришлось огибать. Кроули рулил молча, смотрел только вперёд. Позади выла сирена, впереди прожектора шарили по пустому небу световыми столбами, перекрещивались, расходились.
Азирафель сидел, плотно сжав колени, держал саквояж, будто щит. Тоже молчал. Только вздыхал время от времени.
Кроули вписался в очередной поворот, одной рукой вытащил из кармана портсигар, взял сигарету зубами. Не глядя, предложил Азирафелю, но тот только мотнул головой и промычал «мгмнет». Кроули не стал настаивать. Спрятал портсигар, щёлкнул зажигалкой.
Азирафель рядом вздохнул ещё раз-другой. Видно, никак не мог найти что-то критически важное — то ли слова, то ли кураж, то ли свою голову.
Они доехали до Сохо в полном молчании. Вильнув на встречную полосу, Кроули остановил машину прямо перед дверью книжного магазина, наплевав на дорожную разметку.
Азирафель торопливо дёрнул ручку машины, но та не открылась. Со смущённо-заискивающей улыбкой дёрнул ещё раз — с тем же результатом. Кроули потянулся через его колени, отжал ручку в другую сторону. Азирафель что-то пискнул с нервным смешком, выбрался из машины. Встал, неловко прижимая к груди шляпу. Улыбался своей рассеянной улыбкой — как всегда, когда его терзали сомнения и он не знал, что с ними делать — то ли поддаться им, то ли выкинуть их из головы. Кроули тоже вылез, посмотрел на него. Он ничего не ждал. Ни приглашения на чай, ни благодарности, ни даже вежливого прощания. Он привык ничего не ждать, привык ни на что не надеяться.
Он просто жил дальше. Видимо, с этим ничего нельзя было поделать. Его любовь к Азирафелю не поддавалась ни на какие попытки её задушить — она просто была, как дождь, как снег, как радуга, как восход солнца.
Азирафель смотрел и молчал, будто ждал, что Кроули заговорит первым. Будь Кроули на пару сотен лет наивнее, он бы углядел — захотел бы углядеть в этом взгляде какой-то намёк — или безмолвный вопрос, признание, просьбу. Но Кроули больше не хотел никаких намёков. Он больше не хотел ни о чём догадываться. У Азирафеля было всё, в чём он нуждался для выражения своих мыслей — и язык, и дар членораздельной речи, так что если он хотел что-то сказать, он свободно мог это сделать.
Азирафель молчал, перебирая в пальцах поля шляпы.
— Не болей, — бросил Кроули на прощание и сел в машину. Завёл мотор.
Уехал.
Азирафель стоял, глядя вслед чёрной машине — растерявшийся, будто до сих пор искал слова и не мог найти. Потом вздыхал, вспоминая, что говорить их уже некому — и снова начинал их искать, и снова вспоминал, что остался один.
Потом ему удалось — удалось одно слово. Тихое, неуверенное. Он сказал его почти шёпотом, будто оно нарушало табу и не имело права касаться праведных уст.
— Энтони, — окликнул Азирафель.
Посмотрел на опустевшую улицу — то ли ждал, что Кроули услышит и явится на зов, то ли искал подтверждения, что Кроули не спрятался рядом, не подслушивает — и не явится.
То ли хотел попробовать имя на вкус, то ли привыкал к звучанию.
Улица лежала, поблёскивая лужами от недавнего дождя. Молчали лужи, молчали мешки с песком, закрывавшие окна, молчали сияющие лучи прожекторов.
Азирафель надел шляпу, достал ключи, открыл дверь магазина. Войдя, снял шляпу, повесил на вешалку.
Заварил себе чай. Завёл патефон. Раскрыв саквояж, достал книги, осмотрел каждую — не нашёл повреждений. Перелистал, глядя на знакомые страницы. Вернул книги на полки.
Ничего не помогало. Впервые за долгие, долгие сотни лет ему отчего-то хотелось плакать.
Ему не было грустно. Наоборот. Он чувствовал себя так, будто получил нежданный, бесценный подарок. Будто нашёл на пороге единственное в мире издание пророчеств Агнессы Псих. Или что-то ещё лучше.
Он чувствовал страх — и счастье. Радость и горе. Ему очень хотелось плакать — тихо, без рыданий, без всхлипов, просто плакать, просто дать пролиться из глаз всему, что давно следовало пролить.
