Литмир - Электронная Библиотека

– Я назвала её «девственность». Если научить себя ждать, то можно познакомиться не просто с привычными и понятными эмоциями, а с чем-то бОльшим. Можно почувствовать, как врасплох застаёт что-то непонятное, неконкретное и непривычное, оно заставляет чувствовать дискомфорт, словно ты сильно похудевший надел старую рубашку, в которой придётся идти на свидание. Это не любовь и не ненависть – это что-то пограничное. Это нельзя ни упорядочить ни хроногрофировать, потому что оно неподатливо. Среди людей это никак не называется, поэтому они не придают этому значения. Я часто задумываюсь о том, чему ещё не придумали название. Или может быть о том, что таких названий иметь никогда и не будет. Человечество живёт столько веков, а всё ещё пользуется ограниченным набором категорий для описания собственных чувств… Спектр ощущений, кажется, намного больше этого набора. И если бы мы были с ним лучше знакомы, отношения стали бы от этого только понятнее… – она также небрежно откинула вторую работу в сторону к первому полотну и расслабившись забросила назад голову.

Я прервала тишину: – Мне нравится. Обе.

Каталина встала, подошла к груде наваленного мусора, и раскидав его в стороны, достала целую бутылку бурбона: – А я думала, что здесь ничего полезного уже не найти! – сделав пару глотков, она поставила бутылку мне под ноги, глазами сделала приглашение выпить и продолжила:

– В основе первой картины травма восьмилетней давности. Всё произошло в то время, когда я уехала из Парижа. В Париже училась на художника, но не закончила. Люди, которые меня там окружали при воспроизведении спустя время вышли вот такими, какие они изображены – размытыми. Я действительно не могла понять их. Не могла определиться: плохие ли они, добрые, нужны мне или нет. Всё было так, будто на незастывшую на бумаге краску капнули водой. Впрочем, так и случилось. Разорение отца было не просто каплей – ведром воды, вылитым на мою голову, а, следовательно, на творчество. Ты когда-нибудь переезжала? – Каталина вдруг вырвала находившуюся к тому времени в моих руках бутылку.

– Глобально дважды.

– Куда?

– Из России во Францию, потом снова Россия, потом – Англия.

– А я уезжала из Парижа в другие города: Тулон, Ницца, снова Тулон, Марсель.

– Как разорение отца повлияло на твои работы?

– Если коротко, я не стала заниматься ничем, что могло бы принести деньги. Сначала они были в излишестве, а потом как-то хватало на всё, и всё. Я не захотела оставаться учиться в Париже и смотреть, как после каждого судебного заседания члены семьи рвут на себе волосы. Как они смотрят в ожидании чуда на заблокированные счета. Бросила всё и уехала. – она так замахала руками, будто возрастная испанка рассказывает соседке за бокалом сангрии, как её дочь выбрала себе в женихи парня с дурной репутацией. В том же духе она продолжила: – Ах, да, ещё какое- то время решила покататься по Лос-Анжелесу. Попала в жуткую компашку. Они выдавали себя за творческую элиту, хотя на самом деле только прикрывали этим слабости. Все глупости легко оправдывались творческим началом. Можно было не винить себя за то, что позволил лишнего или чего-то не сделал. Но я проснулась однажды и начала себя жалеть, что очередной день встречаю только ближе к полудню, и тот на жёстком диване в заблёванном холе. Жалела, что нахожусь в городе, где не знаю, как называется кофейня за углом, покуда просто не знаю, на какой улице нахожусь. По обыкновению, чтобы не доводить себя до состояния исповеди, надо было продолжать искать очередную тусовку. Но я поняла, что карусель пора останавливать. Один день должен стать самым тяжёлым в жизни, чтобы сотни других стали легче. Так родилась вторая картина. Вот эта – с цветами. – Каталина тем временем давно курила и безжалостно стряхивала пепел на полотно. Он словно снег рассыпался по зелёным стеблям цветов. Она, кажется, ждала, чтобы он вдруг вспыхнул и загорелся, или хотела его просто прожечь в каком-нибудь месте, но ничего не получилось. – И вот я собрала вещи, и словно не знавшая греховных утех, вернулась во Францию. Вернулась за девственностью – она так хохотала, что и меня заразила смехом. А потом пришла моя очередь отвечать: – Отчего вернулась ты?

– Разница между нашими историями в целом-то лишь только в том, что я знала всего две кофейни в городе и, кажется, три улицы: где жила, где работала и где периодически ходила в магазин. Там тоже были люди, выдающие себя за элиту. И этим они многое себе оправдывали, например, безжалостную дотошливость или… – вдруг наш единственный источник света – пара небольших лампочек на потолке, начали попеременно мигать, и вскоре совсем погасли. Я тут же схватила сумку и включила на телефоне фонарик, Каталина снова засмеялась: – Кажется, всё окончательно накрылось. Тут никто ни за что не платит. Мы взяли всё, что могли…

Это показалось мне знаком – хватит сумасшедшего вечера, пора возвращаться на виллу. Воспользовавшись случаем, я предложила:

– Уже поздно. Я только сегодня прилетела. Надо бы возвращаться. Ты можешь переночевать у меня. – последнее пришло мне в голову, когда я увидела, что моя собеседница хорошо поднабралась и с трудом поднимается с корточек.

Глава II. Вторник ноября 2056

Недалеко от Лондона, в пригороде, располагается элитный пансионат для престарелых. Он считается одним из лучших во всей Англии. Простирается среди просторных загородных полей, территория составляет больше 10 гектар. Внешне, а также с учётом внутренних убранств, больше напоминает созданный первоклассными архитекторами и дизайнерами фешенебельный отель, чем дом престарелых в привычном понимании.

Главный корпус представляет собой огромное трёхэтажное здание, похожее на Лондонскую национальную галерею, только без купола на верхушке. На каждом этаже располагается несколько двух- или трёхкомнатных квартир, в каждой из которых проживает только один постоялец.

Пансионат может похвастаться роскошным садом, тянущимся по всей территории. Сад разбит в соответствии со всеми правилами английского ландшафтного дизайна: пруд, заселённый кувшинками, аккуратно постриженные лужайки, беседки для five-o’clock tea со скамейками из кованых ажурных элементов, многочисленные мощённые дорожки для прогулок, обрамлённые цветниками, в которых растения искусно подобраны друг к другу по цветовой гамме, при этом с безусловно доминирующим зелёным оттенком.

Романтика и гармония сада была закована во множество квадратов. Прочерченные словно по линейке дорожки создавали прямоугольники, в каждом из которых располагались небольшие белые отштукатуренные домики, отделанные тёмным деревом, обязательно с дымовой трубой-обманкой, выдавленной на главном фасаде. Архитекторы хотели приблизить внешний вид небольших домиков к тем, что строились во времена эпохи династии Тюдоров, создавая тем самым атмосферу средневековой английской деревни. Домики не были ни больше ни просторнее квартир в главном здании, скорее, в них было даже немного теснее. Но некоторые постояльцы принципиально не хотели расставаться с мыслью о том, что они больше не живут в собственном доме, окруженном милыми сердцу деталями, поэтому выбирали жизнь в небольшом прямоугольнике, а вход в дом окружали собственным палисадником, где с удовольствием возились по мере сил.

Все растения в саду пансионата были подобраны с учётом климатических особенностей страны. Умелые садовники и талантливые цветоводы делали всё, чтобы территория почти круглогодично сохраняла облик цветущего сада. Весной активно начинали цвести сначала тюльпаны и гиацинты, затем распускались ирисы и молочая, а ближе к лету всё завершалось пробуждением декоративных злаков. При этом треть всех растений в саду составляли лиственные и хвойные породы густых деревьев, поэтому почти всегда создавался эффект заполненности пространства зеленью. В жаркую погоду под листьями могучих деревьев можно было спрятаться от солнца и не промокнуть до нитки, если лондонский дождь вдруг застал во время моциона или за сплетнями на лавочке. До поздней осени работники только и делали, что бесконечно прищипывали, постригали и прыскали заигравший с весны ансамбль цветов и зелени.

8
{"b":"691216","o":1}