Кристанран прижимался лбом к ки-стеклу иллюминатора, разглядывая пейзаж родной планеты, как она отдаляется, как становится маленькой…

Иногда вместе с чувством восторга от полёта и редких мгновений единения с близкими, к любопытству перед предстоящим путешествием, большим путешествием, примешивалось чувство ужаса или саднящее какое-то чувство тревоги…

Женщина приходила к лечебному отсеку. Вглядываясь в лицо неподвижного племянника. Бледное, будто неживое. Смахивала слёзы украдкой. Иногда долго стояла, смотрела, иногда быстро уходила, не выдерживая.

Сердце ей резала мысль, что супруга брата её мужа хотя бы смогла пожить несколько лет со своим сыном. Ну, как вместе? Она часто пропадала в экспедициях и исследованиях. Но у той хотя бы была возможность видеть лицо своего сына. А вот у неё… не было. Сама же и виновата. Не успела остановить…

Это, конечно, жестоко, завидовать судьбе погибших. Но их уже нет. А их сын остался живой. Он может выжить. Вроде бы может. А она своего сына никогда уже не увидит…

Кристанран застрял в беспамятстве. Где-то далеко отсюда.

Иногда он видел прошлое. Картины в целом хорошие. Его лицо разглаживалось, на губах появлялась улыбка.

Иногда его что-то тревожило. Он хмурился. Тонкие пальцы сжимались в кулаки. Тело ещё не полностью потеряло связь с душою. Но надолго ли?..

Иногда слышался будто бы страшный скрежет откуда-то слева, вскрик женский, запах крови. И… и больше ничего. Сознание старательно вытесняло ужасные картины сминающихся крыльев железной птицы, искорёженное лицо матери… боль… боли было много, так как поднялись они достаточно высоко, прежде чем упасть вниз…

Но тревога… она никак не стиралась. Она преследовала усталую душу, она терзала едва сохранившуюся психику, она не давала сердцу покоя…

И тело спало. Уже не первый месяц спало. Душа не хотела просыпаться. Как будто чувствовала, что родителей в жизни уже не будет. А может и знала?.. Может, успела что-то понять ещё во время падения?..

Женщина приходила, смотрела на него и уходила. Нет, всё-таки, ей было отчаянно жаль его, до боли. И она мечтала, что однажды племянник очнётся. Что он ей вместо сына будет. А, может, она и сама когда-нибудь решится родить?..

Она врала в дарина, будто они с мужем пытаются опять зачать ребёнка, сына, потому и бессовестно отсутствуют на разработках и совещаниях, камеры вот повыключали. Ей вроде бы поверили, даже прислали пару схем усиленных генов, которые могли бы пригодиться ему и ей, но…

Но сводки новостей межгалактической паутины о каких-то ускоряющихся и разрастающихся стычках между Системой 0075, Сари и Тринани заставляли сердце женщины мучительно сжиматься.

«Вернись, Хритар! – молила она по ночам, сжавшись под толстым и лёгким одеялом. – Вернись хотя бы ты один! Мне больше и не нужно ничего!»

И в один из дней уснула слишком крепко, даже не навестив лекарский отсек. Где по-прежнему неподвижно лежал и равнодушно смотрел куда-то над собой мальчик с синими глазами. Чужой сын.

Кристанран вскоре после уничтожения кролика сидел один в музее у Древнего озера, смотрел тоскливо на огромное, звёздное небо над руинами каменных и даже деревянных, в лёд вмороженных, чтоб сохранить, руинами старых городов. Точнее, ему казалось, что он смотрит на звёздное небо.

– Даже звёзды здесь ненастоящие! – мальчик вздохнул.

Подтянул колени к подбородку, обнимая правой рукой. Левой обломки ледяной крошки сердито ногтями оттолкнул. Смотрел отсутствующе, как улетают осколки, как катятся, скрипя, по древнему, толстому льду.

Застыл растерянно, услышав, как те останавливаются.

«Они остановились недалеко?»

Что-то за спиной его сдвинулось.

Сердце сжалось, от ощущения чьего-то присутствия. Чтоб сразу же забиться неровно, быстро… слишком быстро…

Кристанран вскочил, обернулся. Взметнулись по ветру длинные, чёрные волосы с синим отливом.

На блестящем льду он увидел Его.

– Ты почти как я! – глаза его расширились. – Но почему у тебя глаза синие, а не серые?

– Так получилось, – глухо сказал незнакомец, делая шаг к нему.

Кристанран невольно улыбнулся. Ступил к нему навстречу.

Ветер, летающий над Древним озером, взметнул и швырнул ему в лицо кончики длинных волос.

А когда мальчик проморгался и обернулся…

На льду огромного Древнего озера он стоял один.

Тускло и как-то даже равнодушно светило над озером, горами и руинами древних городов искусственное солнце.

Заплакав, Кристанран сел, где стоял. Подтянул к себе колени, уткнулся в них лицом, прячась от мира.

Хотя прятать от равнодушного мира слёзы смысла никакого нету.

На сверкавшем в тусклых лучах льду сидел одинокий, худой мальчик с серыми глазами и длинными волосами чёрными, отливающими слегка синевой.

Горы молчали. Навеки молчали руины прежних городов.

По просторному залу музея метался только ветер. Да утопали, заглушались в свистящих порывах и поднимающейся, клубящейся ледяной и снежной крошке чьи-то отчаянные, затихающие всхлипы…

Учёный вернулся ночью, когда его жена спала и улыбалась во сне.

Рядом с ним шёл кто-то худой и невысокий, кутающийся в тонкое одеяло с кистями, сшитое из странного какого-то материала, будто чешуйчатого, покрытого поверх некоторых чешуек и на стыке их причудливой сеткой узора и чужих письмён.

– Чуть отдохнём, – сказал странник.

И свалился в кресло домашней лаборатории. Как был, в запачканной, местами изорванной одежде, с окровавленным лицом и грудью расцарапанной, со спёкшейся кровью поверх ран.

Сказал лишь:

– Стой здесь, – и тут же провалился в сон.

Его спутник какое-то время стоял рядом. Тихо. Молча.

Ночное светило медленно ползло по небу, встречая своего собрата, более мелкого и более серого…

Одеяло сползло, тихо шурша и поскрипывая, когда свалилось на пол. Мальчик, скрывавшийся под ним, осторожно ступил в сторону. Огляделся. В лаборатории включилась лишь одна лампа, при входе, когда они вошли. Тот мелкий, серый, освещающий кристалл. Но, хотя пришедший никогда не видел таких, он рассматривал его недолго. Чуть погодя, сделал робкий шаг в сторону. И ещё один. Чуть погодя ещё один.

Он передвигался беззвучно. И вышел в коридор незамеченный.

Заслышав тихое шуршание приближающихся роботов, подпрыгнул, прижимаясь ладонями к потолку. И так и провисел там, прилипнув кожей рук к светлой, шероховатой поверхности, пока оба робота – уборщик и повар – прошли снизу, на некотором расстоянии друг от друга. Не оставляя на поверхности следа.

Новоприбывший сколько-то вглядывался в темноту – он хорошо в ней видел, чётко – и вслушивался. Убедившись, что роботы хозяина жилища ушли, отлепил ладони. И приземлился, ловко и бесшумно, не смотря на высоту в три человеческих роста. Если считать взрослых, здоровых мужчин.

Какое-то время мальчик шёл в одном направлении. Потом почему-то остановился. Замер недоумённо. И вдруг пошёл в другом направлении. На лице его застыло озадаченное выражение, но ноги шли туда, в левый коридоре… в третий коридор. И будто его туда магнитом притягивало!

Наконец он добрёл до большого помещения, погружённого в темноту. Вроде прихожей. Или, хм, склад запасной у хозяев? Но почему-то его никто не охранял. Светился чуть сбоку от второй половины куб ри-стекла лечебного отсека. Там, на операционном столе, лежал мальчик, неподвижно смотревший куда-то перед собой.

Мальчик…

Спутник учёного недоумённо приблизился, рассматривая неподвижное тело.

Если не считать бледной, слишком бледной кожи, да различной одежды, они… они были похожи! Худые. Длинные, тёмные волосы. А, нет, у того тоже чёрные. Просто структуру как-то странно восстановили. Штаны свободные и одежда до колен с длинными рукавами. Вязь ниток нарушена. Будто их сильно повредили, а потом восстанавливали из молекул.