Предисловие

Возле ларька с шавермой было как всегда многолюдно. Это меня не удивило, ведь здесь делали один из вкуснейших «свёртков» в городе.

– Заказывай! – в приказном порядке обратилась ко мне смуглая кассирша.

За несколько лет жизни в Москве я поотвык от радушного петербургского сервиса. Впрочем, когда в твоё заведение выстроилась очередь из десятка человек, можно не растрачивать силы на дежурные улыбки.

Я заказал шаверму в пите и пол-литра «Балтики». Пиво налили сразу, шаверма требовала ожидания. Предвкушение, как известно, только способствует аппетиту.

Лучший столик, в углу у окна, на удивление оказался свободен. Сколько предпохмельных утренних часов я провёл за ним в былые времена. Сколько литров бодяжного пива впитала его гладкая поверхность. Сколько небритых пьяных морд искали спасение в его освежающей прохладе. Этому столику будет, что вспомнить перед огненной пастью утилизационной печи.

Контингент данного заведения радовал своим многообразием. Потрёпанные жизнью работяги и вертлявые азиатские гастарбайтеры мирно соседствовали с владельцами дорогих автомобилей, припаркованных у входа. Все деловито кушали и сладко выпивали под старательные завывания отечественной попсы. И на каждом из этих непримечательных лиц можно было разглядеть незаметную жителям других регионов особую петербургскую породу. В их осанке чувствовалась львиная стать, а в глазах готовность к любым приключениям.

Петербуржец это не просто место проживания. Петербуржец это судьба. Где бы ты ни был, чем бы ты ни занимался, могучая тень города всегда будет стоять за спиной. Ты не просто отдельный индивид, ты часть города. И не важно, нравится тебе это или нет.

– Одна в пите готова! – послышался равнодушный голос кассирши.

Я направился за долгожданным «свёртком», а когда вернулся, за моим столиком нагло восседал мужчина в сером пальто и с непроницаемым выражением лица потягивал моё пиво.

– Что это значит? – возмутился я.

– Добро пожаловать домой! – улыбнулся мужчина, повернув голову в мою сторону. Один глаз у него оказался закрыт чёрной повязкой.

Тут меня осенило, я уже пересекался с ним…

Голоса

1

В первые годы жизни твои контакты с обществом ограничены. Ты ещё не успел обзавестись громоздкой сетью друзей, знакомых, одноклассников, друзей знакомых, знакомых одноклассников, продавцов соседних ларьков, учителей, преподавателей различных секций и т.д. и т.п. В самом начале твой мирок состоит из небольшого количества людей, как правило, это родители и ближайший круг общения мамы и папы. Но в Петербурге моего детства частенько встречался необычный социальный институт, некий промежуточный вариант между семьёй и враждебным обществом, назывался этот институт – коммунальная квартира.

Многие ошибочно полагают, что коммунальная квартира это изобретение большевиков. На самом деле, «коммуналки» в Петербурге были всегда. С начала восемнадцатого века в городе появляются многочисленные доходные дома, где, зачастую, в малюсеньком жилом помещении теснилось сразу несколько семей с внушительной армадой детишек. Вспомните хотя бы жилище Мармеладовых из романа «Преступление и наказание»: «…Огарок освещал беднейшую комнату шагов в десять длиной; всю ее было видно из сеней. Все было разбросано и в беспорядке, в особенности разное детское тряпье. Через задний угол была протянута дырявая простыня. За нею, вероятно, помещалась кровать. В самой же комнате было всего только два стула и клеенчатый очень ободранный диван, перед которым стоял старый кухонный сосновый стол, некрашеный и ничем не покрытый. На краю стола стоял догоравший сальный огарок в железном подсвечнике. Выходило, что Мармеладов помещался в особой комнате, а не в углу, но комната его была проходная. Дверь в дальнейшие помещения или клетки …была приотворена. Там было шумно и крикливо…»

Город разрастался, открывались многочисленные промышленные предприятия, для которых требовалось много рабочих рук. Так в Петербурге появился обширный класс пролетариата. Даже неприхотливому русскому рабочему для выживания необходимы четыре стены и крыша над головой. На окраинах столицы стали возводиться деревянные бараки, где условия были не лучше, чем у несчастных Мармеладовых. Кто знает, возможно, именно жилищный вопрос в Петрограде сыграл роль детонатора в русской революции.

После прихода к власти большевиков, начался знаменитый этап уплотнения. Большинство из нас знакомо с ним по произведению Михаила Булгакова «Собачье сердце». В книге уплотнение показано, как абсолютное зло. В реальности ситуация выглядела не так однозначно. В большинстве случаев квартиры не принадлежали людям, которые в них проживали, будь это высокий государственный чиновник или знаменитый на весь мир профессор. Львиная доля жилья находилась в руках малочисленного количества арендодателей, безбедно живущих на получаемые со сдачи квартир доходы. Вот у этих капиталистов и были экспроприированы квадратные метры, после чего и было проведено знаменитое уплотнение. Для небольшого процента людей это действительно ухудшило жилищные условия, но огромному числу рабочих семей позволило выбраться из гниющих бараков.

То лихо проносились, то нескончаемо тянулись годы советской власти. Во время НЭПа кое-где была восстановлена частная собственность на жильё. Но НЭП оказался мерой недолгой, и уже в 29-ом году все квартиры стали коммунальными. При этом из-за быстро шагающей по стране индустриализации и вызванному ей притоку сельского населения, санитарная норма жилья в Ленинграде только сокращалась. А потом была война и блокада, здесь было не до жилищных проблем. Ближе к концу 50-х годов, наконец, был поднят вопрос массового строительства. На окраинах Ленинграда активно заработали жилищные комбинаты, но и приток населения на невские берега не становился меньше. Так что к моменту крушения Советской империи огромная часть населения Ленинграда по-прежнему проживала в коммунальных квартирах, и не только в центре города, но и в спальных районах.

Одна из таких коммунальных квартир на северо-западе Санкт-Петербурга стала первым домом для меня и Никиты. Это была трёхкомнатная квартира в типовой многоэтажке. Никита с Людой (его мама) проживали в большой комнате. Нам с мамой досталась комнатушка поменьше. В ещё одной маленькой комнате жила татарка по имени Альфия. Пять человек – совсем неплохой вариант для коммунальной квартиры. Петербург начала 90-х годов славился своими необъятными «коммуналками», в некоторых могло одновременно проживать по несколько десятков человек. Недаром Санкт-Петербург получил неофициальное звание – «Коммунальная столица». На фоне этих человеческих муравейников наша квартира казалась царством простора. Благодаря этому мы избегали привычных для «коммуналок» скандалов из-за очереди в туалет и прочих бытовых неурядиц.

Никиту я знал всегда. Ну если и не всегда, то уж точно с того момента, когда начал осознавать себя частью окружающего мира. Я был старше его на год. Не секрет, что в детстве даже такая незначительная разница довольно ощутима. Когда я уже вовсю бегал по квартире, представлявшейся мне целым миром, Никита только начинал вяло ползать по огромной тахте. Зато когда мама тащила меня, закутанного в несколько слоёв одежды, в ясли, Никита мирно посапывал на всё той же излюбленной тахте. Естественно, я не упускал возможности воспользоваться своим преимуществом в физической силе. Если мне, например, нравилась Никитина соска, то я с наглым нахрапом вытаскивал её изо рта младшего товарища и употреблял по назначению добытый трофей.

Со временем мы подружились. Нам нравились одни и те же мультики, у нас были одинаковые увлечения, мы даже совершали совместные преступления. У Альфии в комнате всегда хранился пакет с конфетами, которые предназначались для угощения уважаемых гостей очередного из многочисленных татарских праздников. Этот пакет на протяжении нескольких лет служил для нас манящей сладостной наградой. Чтобы добраться до него приходилось составлять хитроумные планы, некоторые из них заканчивались успехом. Уходя из дома, Альфия закрывала комнату на ключ, так что добыть сладкий приз можно было, только когда она покидала свои жилые метры для краткосрочных вылазок в туалет, ванную или на кухню. В такие моменты Никита отправлялся в караул, а я пробирался прямиком в комнату, где выхватывал из заветного пакета несколько конфет и, сломя голову, нёсся в безопасное место, где мы с Никитой делили добычу.