Минуло десять дней после того, как я очнулся, и вот я уже стою в довольно нелепом больничном халате, который был мне отчаянно короток, у окна и разговариваю с доктором Хирой. Сингалезец пришел сообщить мне, что о Шоукроссе до сих пор нет никаких известий.

В порту царили шум и суматоха. С рассвета тощие малайцы сновали по причалу и рассовывали свои пожитки в одну из рыбацких лодок. Мое прибытие на Роув Айленд явно запустило какой-то механизм. До людей, похоже, дошло, что компания, занимавшаяся горными разработками, не вернется еще очень долгое время, и рабочие решили перебраться на Яву — хотя знали о том, что там творят японцы. Мне было жаль малайцев. Их лодка, вероятнее всего, утонет, не успев проплыть и нескольких миль.

Растерянный, я отвел взгляд от окна и взглянул на доктора Хиру:

— Правительство должно было бы помочь этим людям. Послать им снабжение или еще что-нибудь. Хотел бы я, чтобы проклятый радист наконец появился.

— Я думаю, что у правительства сейчас довольно много затруднений. — Хира сидел на моей кровати и вертел в пальцах стетоскоп. В его голосе зазвучали почти довольные нотки. — Я не знаю, когда мы увидим Шоукроса. Он часто исчезает подобным образом. Прячется, наверное, в одной из шахт.

— Я мог бы сам попытаться заставить рацию работать, — сказал я. — Всяко лучше, чем сидеть сложа руки. Я достаточно здоров, чтобы покинуть комнату. Если бы вы мне могли ссудить какой-нибудь костюм…

— Думаю, подберем что-нибудь вашего размера. Но Шоукросс запирает контору. Он постоянно это делает. Он у нас непреклонный. Это поднимает его кредит в отеле.

— В каком отеле?

— У Ольмейера. Отель королевского аэропарка. Раньше он был одним из самых больших, сегодня — единственный. Думаю, Ольмейер содержит его исключительно из сентиментальных соображений.

— Я бы хотел все же прогуляться туда. — Меня гнало любопытство, и я хотел поближе осмотреть остров.

— Почему бы и нет? — отозвался Хира. — Вам следовало бы познакомиться с местностью. В конце концов, очень может статься, что вы задержитесь здесь на какое-то время.

Он выглядел так, точно втайне забавлялся.

Пока я натягивал на себя предложенный мне костюм, Хира занял мое место у окна. От порта доносился гомон голосов. Малайцы готовили судно к отплытию. Доктор покачал головой:

— Нет сомнений в том, что они все пойдут ко дну.

— Почему же никто их не остановит? — Я надел пиджак. Льняной костюм был изумительно хорошо сшит, как и белая рубашка, предоставленная мне Хирой. — Разве здесь нет какого-нибудь губернатора? Вы упоминали кого-то…

— Бригадный генерал Л. Г. А. Несбит, официальный представитель правительства уже с 1920 года. — Хира пожал плечами. — Ему восемьдесят семь лет. Вот уже минимум десятилетие, как он пребывает в полном старческом маразме. Вероятно, поэтому он и остался, когда все остальные сбежали. Весь его штаб состоит теперь из одного камердинера, такого же почтенного старца, как и он сам, и секретаря-бенгальца. Тот все свое время проводит за составлением бесконечных сводок о положении на острове и с начала войны не покидал своего бюро. Ну, есть еще, конечно, молодой лейтенант Оллсоп, который командует вооруженными силами острова, сплошь туземными. Не думаю, что Оллсопа погрузит в искреннюю скорбь бегство десятка его подопечных.

— Малайцы представляют проблему, не так ли?

Я примерил панаму, лежавшую на кровати. Она великолепно подходила.

Хира устало махнул рукой:

— Здесь торчат по меньшей мере тысяча малайцев и китайцев. Малайцы преимущественно магометане, а китайцы — буддисты или христиане. И когда им больше нечем заняться, они критикуют образ жизни друг друга. А сейчас им как раз нечем заняться. Когда рудник закрылся, они потеряли работу и живут теперь плодами земли и моря, насколько у них это получается.

— Бедняги, — сказал я.

Он одарил меня своей странноватой улыбкой.

— Интересно, будете ли вы говорить то же самое, если эти «бедняги» обратят свою разрушительную энергию против белых. Так долго продолжаться не может, знаете ли. В настоящее время они ненавидят друг друга больше, чем европейцев, но достаточно одного толчка, чтобы они устроили нам кровавую баню. Достанется всем. С формальной точки зрения, понимаете ли, сестры и я тоже принадлежим к белой расе.

— И вы будете работать здесь, покуда этого не случится?

— А что, мне возвращаться на Цейлон и лечить наших японских захватчиков?

— Австралия или Англия. Вероятно, врачи теперь нужны повсюду.

— Вероятно, я должен был выразить свою позицию более отчетливо. — Хира раскрыл передо мной дверь. — В своей практике я руководствуюсь несколькими принципами. Один из них состоит в том, чтобы не работать на европейцев. Прежде всего именно поэтому я и прибыл на Роув Айленд. До эвакуации белых этот госпиталь обслуживал только цветных, мистер Бастэйбл.

Выйдя из больницы, я поправил шляпу и остановился, чтобы посмотреть, как утлые суденышки отчаливают, как они лавируют, пробираясь мимо затопленного парохода. Палуба была битком набита мужчинами, женщинами и детьми с коричневой кожей. Мне это напомнило страшную картину гибели госпитального воздушного корабля, и мысль о том, что стало с ними всеми, была для меня непереносимой. Медленно я побрел по набережной, заросшей водорослями, мимо брошенных отелей, контор и складов, перед которыми стояли бесполезные машины, телеги и автобусы.

Несколько отчаявшихся малайцев тащили узлы назад по мостовой, потому что для них не нашлось места на борту. Им повезло, подумал я.

Я дошел до угла и свернул в узкую тихую улочку, тесно застроенную безликими серыми и коричневыми домишками рабочих. Там же стояли несколько заколоченных магазинов. Улица круто поднималась вверх, и теперь я понимал, каким слабым еще был, потому что каждый шаг стоил мне невыразимых усилий. Наконец я очутился на маленькой квадратной площади, где красовалась напыщенная статуя Эдуарда Третьего. Монарх торчал в центре пересохшего фонтана. Бетонная чаша фонтана была полна пустых бутылок, рваных газет и тошнотворного вида отбросов. Вокруг играли китайские ребятишки, их матери с застывшими лицами сидели в дверных проемах и неподвижно смотрели в пустоту. Я уселся на край колодца, не беспокоясь насчет источаемой им вони, и улыбнулся детям. Они тут же прервали игру и мрачно воззрились на меня.

— Тсо сун, — серьезно сказал я на кантонском. — Доброе утро.

Ни один из детей не ответил. Я слегка растерялся. Неплохо бы иметь что-нибудь такое, что можно бы им подарить. Какие-нибудь сласти, потому что деньги не имели цены на Роув Айленде.

Я снял шляпу и обмахнулся. Я начал сильно потеть, и солнце постепенно делало меня вялым. Лучше бы мне возвратиться в больницу, пока я еще могу ходить.

Затем я услышал стук копыт и удивленно обернулся, увидев всадника, несущегося галопом по площади. Он казался здесь удивительно не на месте — прямая, подчеркнуто высокомерная посадка; хорошо кормленная лошадь. Это был рослый белокурый англичанин лет тридцати в сверкающем белом мундире. Его сапоги, пояс, наплечные ремни и кобура были отполированы до безупречного блеска, как и значок на тропическом шлеме. Он увидел меня тотчас же, но сделал вид, будто не замечает. Погладив рукоятью своего офицерского стека светлые усы, он остановил коня.

Я огляделся, увидел пустые молчаливые окна. Что же здесь нужно этому блестящему всаднику?

— Уберите детей с дороги, фельдфебель!

Голос прозвучал резко.

В ответ на приказ из другого переулка выскочили шесть строго одетых гуркхов под предводительством фельдфебеля и прикладами ружей отогнали ребятишек. Штыки были примкнуты. На солдатах были темно-зеленые мундиры с красными нашивками, а за поясами торчали длинные изогнутые кинжалы. Не дожидаясь дальнейших указаний, женщины растащили детей по домам и захлопнули двери. Теперь из штатских на площади остался один я.

— Как поживаете, лейтенант? — осведомился я.