А галлюцинация все не желала исчезать; она становилась больше и росла по мере того, как я приближался. Позволив себе обмануться прекрасным видением, я совершенно забыл о своей боли.

Я направил лодку прямо в ослепительно белые скалы, вздымавшиеся из пучины моря. Добравшись до берега, я увидел пальмы, которые, точно в молитве, клонились с острого края скалы, обрызганного пеной. Видение было таким «реальным», что даже коричневый краб поспешно выскочил из-под камня. Я видел траву и кустарники; морские птицы ныряли в воду и снова взмывали ввысь, держа в длинных клювах сверкающую чешуей рыбу. А что, если этот остров все же существует в действительности?

Затем я обогнул коралловый риф и обнаружил, наконец, последнее доказательство тому, что я полностью свихнулся. Потому что там поднималась высокая бетонная стена; это была стенка дока, заросшая ракушками, кораллами и крошечными водорослями на высоте, которой достигала вода. В своей архитектуре она следовала естественному изгибу маленькой бухты. А над стеной я увидел крыши и верхние этажи домов, какие могли бы появиться в любом городишке на английском побережье. И — последний аккорд! — здесь торчала мачта, на которой гордо развевался рваный и выцветший от непогоды «Юнион Джек»! Фата Моргана была само совершенство. Я выстроил себе настоящую рыбацкую гавань прямо посреди Индийского океана.

И снова я попытался засмеяться. Лопнула иссохшая кожа губ. Неприятное чувство, но я почти не заметил этого. Теперь мне оставалось только направиться в гавань, сойти на то, что я принимал за сухую землю, и благополучно утонуть. Приятный способ умереть. Я выдавил хриплый безумный смешок, дивясь сам себе, и полностью отдался своим фантазиям.

Я направил лодку вдоль стены и нашел причал. Частично он был забит мусором, оставшимся от развалившегося парохода. Проржавевшие трубы и мачты торчали из воды. Вода была прозрачной, и, проплывая мимо, я видел, как утонувший корабль лежит на розоватой коралловой банке, и пестрые рыбки снуют сквозь люки и иллюминаторы. Название все еще можно было прочитать: «Джеда, Манила».

Теперь я совершенно отчетливо видел маленький городок.

Здания были построены в скромном викторианском или неоклассическом стиле и производили довольно убогое впечатление. Они выглядели запущенными, а некоторые были явно заколочены. Что же, я даже пару жителей не могу сотворить перед смертью? Даже один или два оборванца были бы лучше, чем ничего, потому что теперь я понял, что создал типичный внешний пост великой державы. Это были колониальные постройки, а не английские, и среди них ютились прямоугольные, совершенно лишенные украшений жилища местных уроженцев.

На пристани в ряд стояло несколько сараев и контор. Самая большая из них была украшена выгоревшей вывеской: «Уэлланд Рок. Фосфаты». Очаровательная идея посетила меня, ничего не скажешь. Позади города возвышалась измельчавшая и покалеченная версия Эйфелевой башни. Полуразвалившаяся причальная мачта! Еще лучше!

Посреди пристани я увидел каменный мол. Он был предназначен для сухогрузов, однако теперь там стояла на якоре только пара довольно убогих рыбацких лодок. Они имели откровенно немореходный вид. Я направился к молу. Я еще и хрипло орал при этом слова песни, которой не пел в последние дни еще ни разу:

— Правь, Британия, морями!

Привлеченные моим пением, на набережную набежали малайцы и китайцы. Они отчаянно жестикулировали, и их коричневые и желтые тела блестели в солнечном свете. Они носили разноцветные набедренные повязки и саронги, и широкополые шляпы кули, сплетенные из пальмовых листьев, скрывали их лица. Я даже слышал, как они оживленно лопотали.

Я засмеялся. Лодка уткнулась в причал. Попытался встать и обратить к удивительным созданиям моей фантазии хотя бы одно слово. Вероятно, я чувствовал себя чем-то вроде Бога-Творца. Обратить к чадам своим речь было последнее, на что я еще был способен.

Я раскрыл рот и распростер руки.

— Друзья мои…

И мое изголодавшееся тело предало меня. Я рухнул на спину в лодку и ударился плечом в пустую канистру из-под бензина, где хранил питьевую воду.

Раздалось несколько возгласов на пиджин-инглиш, и коричневая фигура в пятнистых белых шортах спрыгнула в лодку, которая теперь сильно закачалась и вышибла последние искры рассудка из моей головы.

Белые зубы скалились в широкой улыбке.

— Теперь-то вы о’кей, cap!

— Этого не может быть, — сказал я.

— И все, все теперь-то о’кей, cap.

И меня окутала красноватая тьма.

В открытой лодке я предполагал одолеть свыше тысячи миль от Австралии. Я сделал едва ли две сотни и большинство из них — в неверном направлении.

Было 3 мая 1941 года. Я провел на море примерно сто пятьдесят часов. Разрушение Сингапура Третьим Флотом Имперской Японии произошло три месяца назад.

То, что разрушили японцы, было своего рода утопией.

Задуманный как модель для других больших поселений, которым предстояло в будущем возникнуть на Востоке, Сингапур с его изящными белыми небоскребами, одноколейной дорогой, снабженной светофорами, комплексом безупречно функционирующего аэропарка был своего рода образцом для граждан нашей Империи — символом того благоденствия, которое британское господство должно было, в конце концов, принести своим народам.

И вот Сингапур сгорел. Я был, вероятно, последним европейцем, ставшим свидетелем его уничтожения.

Прослужив два месяца на португальском воздушном торговом судне «Пальмерин», я нашел еще несколько случайных заработков — обычно я замещал заболевших или ушедших в отпуск. В конце концов я застрял в Рангуне[46], не имея ни малейшей надежды найти себе работу. Там у меня вышли все деньги, и я был уже готов взяться решительно за любую работу, вплоть до того, что хотел завербоваться наемником в какую-нибудь армию. Тогда-то один из моих знакомых по бару рассказал мне о том, что нынче вечером освободился один из офицерских постов.

— Чифа прибили в драке возле чайного домика, — сказал он и мотнул головой в сторону выхода. — Затеял потасовку капитан. Платит он плоховато, зато вы, по крайней мере, выберетесь из Рангуна, что скажете?

— Скажу, что вы правы.

— Вот он там как раз и сидит. Представить вас ему?

Я выразил согласие. И вот таким образом я оказался в Сингапуре, пусть даже не вполне на том корабле, на который завербовался.

Вечно засаленный киприот, командовавший «Андреасом Пападакисом», родом из какой-нибудь гнусной портовой дыры, торговал напропалую любым товаром, если тот сулил хоть малую прибыль. Поначалу мы направлялись в Бангкок, но во время шторма, когда наша система связи вышла из строя, машины отказали. Два дня нас мотало и болтало. Мы предпринимали попытки произвести ремонт, находясь в воздухе, вследствие чего потеряли двух матросов. Наконец наш старый воздушный мешок начал заваливаться и неуклонно пошел вниз.

«Пападакис» не был создан даже для малейшей непогоды, и даже при самой небольшой опасности на него нельзя было полагаться. Кабель гондолы и рулевая система требовали неотложного ремонта. Мы упустили момент, когда проплывали над водой и тем самым отказались от малого шанса приземлиться, не подвергаясь серьезной опасности. Капитан был занят тем, что напивался как свинья, и ни в какую не желал слушать моего совета; что до остальных членов экипажа, этого пестрого сброда подонков из всех портов Адриатики, то те впали в откровенную панику. Я прилагал все усилия к тому, чтобы уговорить капитана выпустить оставшийся газ, но он сказал мне, что лучше знает, что ему делать. И как следствие — мы падали, мы опускались все ниже и ниже, приближаясь к Малайскому полуострову. «Андреас Пападакис» стонал и вздыхал, как будто собирался лопнуть по всем швам.

Весь корпус дрожал. Капитан стоял у переднего окна, уставившись наружу, и лицо его не выражало абсолютно ничего. Мне показалось, что он тихо препирался по-гречески с силами судьбы, которых считал ответственными за постигшее нас несчастье. Он, похоже, вообразил таким образом найти выход из неизбежного и намеревался выторговать себе спасение. Я крепко держал рулевое колесо и пламенно молился о том, чтобы наконец показалось море или, по меньшей мере, река, но мы падали над густыми джунглями. Я вспоминаю о море зеленых ветвей, об отвратительном хрусте ломающегося металла и дерева, об ударе по ребрам, который отбросил меня назад в объятия капитана, который немедленно отозвался отборной бранью.