Президент Ганди поднял брови и прикусил губу, вздохнув.
— Надеюсь, не в этом случае, — сказал он. — Все ваши протесты мне понятны. Я знаю, что вы должны чувствовать. Однако я обязан следовать голосу моей совести. Я обязан предпринять попытку поговорить с генералом Гудом.
Капитан Капони отвернулся.
— Хорошо, говорите с ним, и вы увидите, какая от этого польза. Разве можно вести переговоры со смерчем? С разозленным носорогом? Но вы поговорите с ним, президент Ганди, и попросите его беречь безопасность вашей страны!
С этими словами он быстро покинул помещение.
Один или два других офицера пробормотали схожие слова. Все мы любили президента Ганди, однако у всех нас также возникло чувство, что он позволил надеждам обманывать себя.
Наконец он сказал:
— Итак, господа, надеюсь, что некоторые из вас согласятся присутствовать на банкете, который я хочу дать в честь генерала Гуда. Если вы поддержите меня своими аргументами, то, как и я, будете знать: мы с вами сделали все возможное…
С этим он нас отпустил. Мы расходились с тяжелым сердцем и непрерывно строили всевозможные предположения о том, как повстречаем генерала Гуда собственной персоной и как он будет реагировать, когда — или если — он нас встретит.
Сам я испытывал смешанные чувства. Не всякий день предоставляется возможность отобедать с легендой во плоти, с тираном, завоевавшим почти весь мир, с человеком, которого можно поставить в один ряд с Чингиз-ханом и Александром Великим. Я решился принять приглашение президента. Кроме того, должен признать, что жизнь в Бантустане начала казаться мне немного скучноватой. Прежде всего, я был солдатом, человеком действия. Я был обучен делать в жизни лишь одно, да и от природы был всегда не слишком вдумчивым и мало интересовался интеллектуальными предметами. И если уж ничего не происходит, то визит генерала Гуда мог на время немного разогнать мою скуку.
* * *
Неделю спустя черный флот появился в небе над Капштадтом. Кораблей было от двадцати до тридцати — большие воздушные суда стояли на якоре у специально изготовленных мачт. Они слегка покачивались в теплом западном ветре; на каждом имелся знак различия так называемого Нового Государства Ашанти[38], созданного Черным Аттилой: черный, поднявшийся на дыбы, рычащий лев в багряно-красном круге.
Гуд выдавал себя за потомка знаменитого короля ашанти и первоначально формировал свою армию на Золотом Берегу: он начинал с маленькой группой националистов ашанти и фанти[39], которые свергли первое туземное правительство страны Ашанти (как она начала называться после получения независимости). Хотя черные орды состояли из людей, принадлежавших множеству африканских, а также неафриканских народов, название «ашанти» каким-то образом закрепилось за ними — возможно, подобно тому, как Римская Империя еще долго сохраняла свое название, хотя давно уже утратила все связи с Римом. Кроме того, народ ашанти пользовался большим уважением во всей Африке, и поскольку Гуд утверждал, что их король был его прямым предком, то сохранение имени «ашанти» было вполне логичным.
Многие из тех горожан, кто поклялся не иметь со всем этим ни малейшего дела, не выдержали и повысыпали на улицы и балконы, чтобы поглядеть, как Цицеро Гуд со своей свитой покинет флагман (который из дипломатических соображений был назван «Чака»)[40]. «Чака» покачивался прямо над главным соединением.
Впервые мы увидели знаменитую Львиную Гвардию Гуда — рослых, великолепно сложенных воинов с кожей как полированное эбеновое дерево и гордыми прекрасными лицами. Этих молодых людей собрали со всех африканских племен. На головах у них красовались стальные шлемы с длинными красными и оранжевыми страусиными перьями. С их плеч свисали короткие плащи из львиных шкур с гривами. На них были шитые золотом и серебром короткие безрукавки иссиня-черного цвета, похожие на те, что носят французские зуавы, и сходные по цвету узкие рейтузы. На ногах — черные блестящие кожаные сапоги. Каждый был вооружен двумя символами новой и старой Африки — на плече современный карабин, а в правой руке — длинное копье с широким наконечником. Когда они стояли в открытых гондолах, и ни один мускул их великолепных тел и их прекрасных неподвижных лиц не шевелился, они, без сомнения, казались самыми впечатляющими гвардейцами мира. Их гондолы образовали точный круг вокруг гондолы самого генерала Гуда, расписанной ослепительными красками. Над ней развевался черно-красный флаг империи Черного Аттилы.
С того места, откуда я смотрел (я стоял на крыше дома, где жил; со мной были почти все мои коллеги, в том числе и Корженёвский), я мог разглядеть, что в той гондоле находятся два человека; но расстояние было слишком велико, чтобы можно было рассмотреть лицо второго. И все же мне показалось, что один из сидящих в гондоле имел белую кожу!
Сразу же после приземления Гуд и его гвардия пересели в электромобили и начали долгий путь по улицам Капштадта, где их ждала восторженная встреча множества жителей (по большей части это исходило от черного населения). Со своего места я немногое мог увидеть.
Я спустился в бар на первый этаж как раз в тот момент, когда несколько других офицеров входили с улицы, где имели возможность наблюдать этот спектакль. На лицах немногих белых и довольно многих черных офицеров были написаны зависть и удивление, потому что не могло быть никаких сомнений: прибытие Гуда было великолепно отрепетировано. Офицер, знакомый мне лишь мельком, некогда командир индийского флота (его звали Лоуренс, насколько я помню), заказал себе двойной бренди и опрокинул его одним глотком; затем повернулся и заявил:
— Этот парень, скажу я вам, прицепил классную белую девчонку на буксир. Вот ведь дурь, верно? Его отвращение к нам, кажется, не распространяется на женские особи?
Другой мой знакомый по имени Хортон (до того, как Гуд захватил его страну, — офицер морского флота Сьерра Леоне) сухо заметил:
— По победителю и добыча, приятель. — Забавное выражение застыло на его коричневом лице, он подмигнул мне, наслаждаясь недовольством Лоуренса.
— Ну, лично я думаю… — начал Лоуренс, начавший понимать свою бестактность. — Я не хотел сказать…
— Вот так-то! — Хортон засмеялся и заказал Лоуренсу еще бренди. — Вы думаете, Гуд взял себе, так сказать, демонстративно, белую возлюбленную. Может быть даже, он находит ее настолько эффектной, что ему безразличен цвет ее кожи. Я слыхал о европейцах, которые влюблялись в африканских девушек. А вы — нет?
Следующий аргумент Лоуренса, без сомнения, был весьма обоснованным.
— Однако это были вовсе не те европейцы, которые испытывают глубочайшее презрение к черным, Хортон. Я полагаю, такое чувство потрясло бы основы его главного тезиса о том, что все мы страшные чудовища. Разве не так?
— Должен добавить, — бросил тут лейтенант, который начинал свою карьеру в морском флоте России и носил фамилию Курьенко, Курженко или что-то в том же роде, — что я не имел бы ничего против знакомства с ней. Такая красавица! Думаю, она — самая потрясающая женщина, какую я когда-либо видел. В этом отношении Гуду можно только пожелать счастья, вот что я вам скажу.
В том же роде разговор продолжался еще некоторое время, пока тем из нас, кто принял приглашение на банкет, не нужно было уходить, чтобы привести себя в порядок. Корженёвский, я и еще несколько «подводных моряков» отправились вместе. В простом белом парадном мундире морского флота Бантустана мы двинулись ко дворцу на большой машине — это была разновидность линейного экипажа на электрической тяге. Нас встретили на ступенях дворца и проводили в большой зал, где обычно заседали избранные представители народа Бантустана. Там были выставлены длинные столы, и на каждом месте стояла золотая и серебряная посуда. Мы были удостоены привилегии (если только в данном случае уместно это слово) сидеть за президентским столом и имели хорошую возможность вблизи разглядеть генерала, перед которым трепетал весь мир.
