Мистер Кейзер сел, его место занял мистер Шварц. Мистер Шварц заметил, что ему вряд ли удастся выжать из себя хоть сколько-нибудь подобное речи, поскольку все вопросы кампании будут подробно разобраны в блестящем выступлении господина из Нью-Кастла, и публике, конечно же, очень хочется его услышать. Поэтому он, мистер Шварц, ограничится рассказом маленькой истории, которая, на его взгляд, способна проиллюстрировать то, что он мог бы сказать в своей речи, после чего поведал мою занимательную историю номер семь, делая при этом вид, будто был закадычным другом коммодора Скаддера и лично знал человека, у которого тот приобрел свое ружье. Я был потрясен, обнаружив, что он лишил меня истории номер семь и следовавших из нее выводов. Дело начало принимать серьезный оборот. Две моих лучших истории и три набора первоклассных аргументов приказали долго жить.

   Когда мистер Шварц сел, вперед протиснулся человек по имени Крамбауэр. Он был немцем, и председатель объявил, что он будет выступать на своем родном языке, к вящему удовольствию тех, кому язык этот был знаком. Крамбауэр начал говорить, и толпа ответила ему дружным хохотом. После очередного взрыва неподдельного веселья, я спросил человека, сидевшего рядом со мной, который, казалось, жадно прислушивался к спикеру.

   - О чем говорит мистер Крамбауэр? Должно быть, он первоклассный шутник?

   - Так оно и есть, - отвечал тот. - Речь идет о голландце, жившем в графстве Беркс, Пенсильвания, который спутал даты.

   - Какие даты? - ахнул я, чувствуя, как волосы у меня на голове поднимаются дыбом.

   - Четвертое июля. Он пропустил семь или восемь лет праздников, и решил ликвидировать задолженность всю разом. Прекрасно, не правда ли?

   - Прекрасно?!! Еще бы! Это была моя самая лучшая история... Ха-ха-ха...

   Катастрофа! Мне хотелось придушить Крамбауэра, а затем изрезать на мелкие кусочки. Земля, казалось, ускользает у меня из-под ног; основа моей речи была утрачена. Но я решил сделать все возможное, полагаясь на удачу для достижения счастливого результата.

   Однако до меня очередь пока еще не дошла. Настал час мистера Уилсона, и мне показалось, я вижу демоническую улыбку, скривившую губы игрока на барабане, когда Уилсон сказал, что он не в состоянии произнести длинную речь; он оставляет это право за блестящим молодым оратором, который прибыл сюда из Нью-Кастла. Он скажет пару слов, и освободит ему место. Так он и сделал. Уилсон быстро снял сливки моих аргументов из частей второй, пятой и шестой, а затем полностью ликвидировал часть номер четыре. Мои волосы встали дыбом, когда Уилсон поклонился и освободил место. Что мне оставалось делать? Мои аргументы были произнесены; из подобающих смешных историй осталось только две, и мой ум бешено работал, в поисках каких-либо других мало-мальски подходящих аргументов, предложений, намеков или смешных историй, которые можно было бы использовать. В агонии отчаяния, я повернулся к человеку, стоявшему рядом со мной, и спросил, не моя ли очередь сейчас выступать.

   Он ответил, что нет, что сейчас его очередь.

   - А о чем вы собираетесь говорить? - подозрительно осведомился я.

   - Да так, ни о чем, - ответил он. - Я не хочу говорить долго; я просто расскажу им коротенькую забавную историю и тут же освобожу место вам.

   - И что же это за коротенькая забавная история? - спросил я.

   - Ничего особенного, так анекдот о фермере, который женился на женщине, утверждавшей, что может поколоть четыре вязанки дров, но она этого не могла.

   Мои худшие опасения подтвердились. Я повернулся к нему и сказал, еле сдерживаясь:

   - Могу ли я узнать ваше имя, мой друг?

   Он сказал, что его зовут Гамбс.

   - Могу ли я узнать ваше христианское имя?

   Он ответил, что оно было Уильям Генри.

   - Так вот, Уильям Генри Гамбс, - воскликнул я, - взгляни на меня! Похож ли я на человека, способного хладнокровно лишить жизни другого человека?

   - М-м-м... нет, не похожи, - ответил он, после того как критически меня осмотрел.

   - Но я именно таков! - воскликнул я с яростью. - Именно таков! И я предупреждаю вас, в тот момент, когда вы начнете рассказывать анекдот о жене фермера, я отправлю вас в мир иной. Клянусь!

   Мистер Гамбс вскочил, в мгновение ока перемахнул через перила и скрылся в толпе. Он стоял там, указывая на меня случайным прохожим, и, вне всякого сомнения, рассказывал им, что я представляю собой необычного сумасшедшего, у которого в любое мгновение может случиться припадок, а потому лучше всего держаться от него на расстоянии.

   Председатель огляделся в поисках мистера Гамбса и, не обнаружив его, подошел ко мне и сказал:

   - Вот для вас, сэр, прекрасная возможность продемонстрировать толпе ваше искусство. Мы, как смогли, проложили вам путь. Идите, и сделайте все возможное.

   - О, конечно, конечно, но не могли бы вы занять собравшихся в течение нескольких минут? Дело в том, что я не совсем готов. Попросите пока выступить кого-нибудь другого.

   - У нас нет никого другого. Вы - последний выступающий, народ ждет вас. Идите и говорите, обрушьте на них всю мощь своего красноречия.

   Легко сказать, "обрушьте мощь своего красноречия", поскольку обрушивать мне было совершенно нечего. Хорошую дорогу они проложили для меня, нечего сказать! Славные речи произнесли! Я находился в состоянии отчаяния, граничащего с безумием, один на один с толпой, состоявшей из тысячи людей, ожидающих моей блестящей речи, в то время как в моей голове не имелось ничего, кроме жалкой истории об огнетушителе и еще более жалкой - о жене фермера. Я издал внутренний стон; мне захотелось очутиться где-нибудь далеко-далеко, посреди дикарей, понятия не имеющих о массовых митингах, и чей язык состоит из такого ничтожного количества слов, что ни о каких речах, прошу прощения за тавтологию, не может быть и речи.

   Но председатель был неумолим. Он схватил меня за руку и потащил вперед. Он представил меня толпе в лестных, но, в то же время, возмутительно несерьезных выражениях, после чего прошептал мне на ухо: "Всыпьте им как следует, старина, как следует!", и отошел.