Король Воздуха добыл титул и престол, высоко подпрыгивая и совершая двойное сальто-мортале, прежде чем приземлиться; кроме того, он умел балансировать на канате, стоя на одной ноге и держа в руках шест. У меня не было ни малейшей охоты претендовать на его скипетр или воспользоваться его популярностью, поэтому свернул флаг, надвинул шляпу на глаза и перестал вставать и раскланиваться.

   ---------------

   * Перевод стихотворения Вальтера Скотта (переводчик - Сергей Кутателадзе - ?).

   До гостиницы мы добрались к ужину, и, едва вошли, председатель пригласил всех в один из кабинетов, где было приготовлено угощение для всей группы. Мы вошли под звуки марша, исполняемого оркестром, застывшим затем в углу. Как только ужин был закончен, я с тревогой заметил, что председатель встает и готовится произнести речь, после чего намеревается передать слово другому присутствующему. Я знал, что этим другим присутствующим в конце концов окажусь я, и меня ожидал нелегкий выбор: пожертвовать своей великолепной речью по совершенно незначительному случаю, или подвергнуться насмешкам и позору. Мне казалось, что председатель должен бы догадаться - у меня одна-единственная речь, и если я начну выдавать ее порциями, то к моменту начала митинга от нее совершенно ничего не останется. Я отчаянно старался выкрутиться из сложившейся крайне неприятной ситуации. И поэтому решил, что если председатель предоставит слово мне, то я приведу пару рассказов и столько же положений, опустив их в вечернем выступлении.

   Так он и поступил. После того, как произнесли свои речи два или три человека, председатель предложил дать слово "вечернему оратору", что было встречено бурными аплодисментами. Далее он произнес:

   - Я делаю это, испытывая особенное удовольствие. Поскольку это предоставляет моему юному красноречивому другу возможность проявить себя с самой лучшей стороны, не ограничиваясь ничем, и продемонстрировать присутствующим, что искусство, которым славились Уэбстер и Клэй, приводившее в восхищение многих, не утрачено, - оно сохранилось и пышно расцвело в лице джентльмена, находящегося сейчас среди нас.

   Дело приобретало серьезный оборот. Любимец муз с холодным взглядом сидел вместе с оркестром и выглядел так, словно вот-вот его ожидает радостное событие, несоизмеримое ни с каким из прежде случавшихся.

   Я встал и произнес:

   - Господин председатель, джентльмены, я слишком устал, чтобы быть многословным, а кроме того, мне хотелось бы сохранить остаток сил на предстоящее выступление, поэтому я расскажу вам историю человека, которого я знал лично, по имени Хотчкисс. Он жил в Нью-Кастле, и однажды, ночью, вдруг подумал, что было бы совершенно невинной шуткой слегка напугать собственную жену, бросив в каминную трубу, выходившую в их комнату, пару кирпичей. Он тихонько выскользнул из постели, одетый только в ночную рубашку, скрытно поднялся по лестнице и выбрался на крышу. Мистер Хотчкисс, господин председатель и уважаемые джентльмены, бросил вниз один за другим девятнадцать кирпичей, каждый из них упал со страшным шумом, но его жена не издала ни звука.

   Всем показалось, что история на этом заканчивается; раздался дружный смех, хотя я не досказал до конца, а соль истории заключалась в том, как мистер Хотчкисс, потерпев неудачу, попробовал вернуться обратно, но с удивлением обнаружил, что люк, через который он пробрался на крышу, закрыт. Дело в том, что все это время миссис Хотчкисс тайно наблюдала за ним, и, как только он закончил бросать кирпичи, люк закрыла, так что следующие четыре часа мистер Хотчкисс провел на крыше, в одной ночной рубашке, принизываемой холодным ветром. Но, тем не менее, все смеялись и переговаривались; руководитель оркестра, должно быть, решил, что настало его время, взмахнул руками и раздалось "Привет, Калифорния!", причем человека с тарелками и барабаном, казалось, обуяло дьявольское ликование.

   Я попытался объяснить председателю, что моя история не закончена.

   Он ответил, что ему тоже так показалось, предложил разъяснить это собравшимся и рассказать ее заново.

   Я, с угрюмым видом, намекнул, что если он попытается это сделать, то я размозжу ему голову из самого большого пистолета, который только попадет мне в руки.

   Он согласился, что лучше оставить все, как есть.

   Митинг должен был начаться в восемь часов. В половине восьмого я отправился на телеграф и послал сообщение в Уилмингтон следующего содержания, опасаясь, что когда митинг закончится, телеграф будет уже закрыт.

   "Довер, 18... Сегодня вечером здесь состоялся массовый митинг, участники были охвачены необыкновенным энтузиазмом. С зажигательными речми выступили несколько видных джентльменов, и среди них отличившийся красноречием молодой оратор мистер Макс Аделер, чьи энергичные аргументы, вперемежку с искрящимися юмором историями, неоднократно прерывались бурными аплодисментами. На митинге присутствовало пятьсот человек, а, возможно, и тысяча".

   В восемь часов, действительно, довольно большая толпа собралась перед передним входом одного отеля. Говорившие разместились на балконе, всего лишь на несколько футов приподнимавшегося над мостовой, там же присутствовал целый ряд лиц, связанных с различными политическими клубами города. Я немного нервничал; но был уверен, что вполне справлюсь со своей ролью, даже не смотря на то, что моя речь лишилась поэтического вступления и пары смешных историй. Я присел на крыльцо и стал ждать, пока оркестр исполнит одну-две мелодии. Оркестр расположился прямо перед нами на тротуаре, и на меня скорбным взглядом взирал барабанщик, занявший для этого самое выгодное положение.

   Председатель начал короткой речью, в которой изложил почти все, что я собирался сказать во вступлении; поскольку я уже использовал поэтическую вставку из него, то, решил начать сразу со второй части, когда придет моя очередь.

   Председатель представил собравшимся мистера Кейзера, который был встречен аплодисментами. Он был выдающийся оратор, и начал, к искреннему моему сожалению, с истории, которую я собирался поведать третьей, после чего использовал некоторые из аргументов моей шестой части, завершив своей выступление замечанием, что исполнительный комитет в Уилмингтоне прислал красноречивого оратора, который находится здесь же, на балконе, и который разовьет далее его мысли так, как он сам развить не надеется.