Несчастная женщина расплакалась, и неизмеримая нежность наполнила мою грудь:

- Грисельда, Грисельда! Где Алисия?

- После стычки с Баррерой меня отделили от нее и продали турчанке. Она, должно быть, сейчас на Ягуанари. К счастью, я научила ее, как вести себя. Я не оставляла ее в течение всего пути; если мы сходили с плота, то сходили вместе; если спали на берегу, то спали, прижавшись друг к другу, под одним одеялом. Баррера вел себя грубо, но не осмеливался приставать к ней. Однажды в лодке он откупорил бутылку и хотел напоить нас. Мы ничего не принимали от него, и он приказал гребцам вышвырнуть меня за борт, а сам хотел изнасиловать Алисию, но она разбила бутылку и одним ударом оставила на лице этой гадины восемь порезов.

Пока Грисельда рассказывала это, я обломал свои ногти о стол; мне казалось, что пальцы мои - кинжалы. Именно тогда я заметил, что правая рука у меня потеряла чувствительность. Восемь порезов! Восемь порезов! Пылающим взором я искал негодяя Барреру в комнате, чтобы расправиться с ним, чтобы искусать его, чтобы загрызть его...

Грисельда умоляла меня:

- Успокойся, успокойся! Едем за ней на Ягуанари!

Она - честная женщина! Я могу поклясться, что ее не продали; теперь она уже не годится для работы: она беременна!

При этих словах я потерял представление о том, что делаю. Как далекое эхо, достигал моих ушей голос мадонны:

- Едем, едем! Фидель и Рыжий встретились мне сегодня утром, они на барже! Мы помирились!

Судя по всему, я тревожно застонал; в дверях появились Рамиро и мадонна.

- Что случилось? Что случилось?

Грисельда, видя, что я не двигаюсь с места, твердила:

- Едем, едем! Гребцы говорят, что нас может застать Кайенец!

Сораида, грубо покрикивая на свою рабыню, принялась хлопотливо собирать вещи. Рамиро растерянно подошел ко мне и пощупал пульс. Женщины возились, связывая узлы, и вскоре мадонна спросила меня, выглядывая из-под широких полей шляпы:

- Ты возьмешь что-нибудь с собой?

С трудом указывая на развернутую на столе книгу, где я записал эту бессвязную, дикую повесть, - книгу, над листками которой дрожала моя рука, - я едва сумел пробормотать:

- Это! Это!

И Грисельда унесла книгу.

- Скажи, ты подвел счета, о которых я тебя просила? Не упустил ничего? Я покажу их сеньору консулу! Ты видишь - Баррера остался мне должен. Он обманул меня, подсунул поддельные драгоценности. Отдай мне на сохранение деньги, если они у тебя остались! Подпиши мне вексель! Что тебе сказала эта женщина? Едем, мне страшно!

Рамиро крикнул, указывая на дверь:

- Кабан проснулся, он на террасе!

Я не в состоянии описать то, что испытал в эти мгновения: то мне казалось, что я уже умер, то, что я еще жив. Теперь для меня ясно, что только в области сердца и в левом боку теплилась жизнь, остальное же тело не принадлежало мне; ноги, руки, пальцы - все онемело, все было посторонним, странным, ненужным; все это одновременно отсутствовало и присутствовало, причиняя мне невыразимое неудобство, какое может чувствовать разве только дерево, на живом стволе которого еще держится сухая ветвь. Но мозг четко выполнял свои функции. Я думал. Что это - галлюцинация? Нет! Симптомы нового каталептического сна? Тоже нет. Я говорил, говорил, я слышал свой голос, и меня слышали; но мне казалось, что меня закопали в землю и по моей ноге, опухшей и бесформенной, поднимается, как по корням пальмы, горячий, мгновенно застывающий сок. Я хотел двинуться, но земля не выпускала меня. Я испустил крик ужаса. Я покачнулся. Я упал.

Рамиро, наклонившись надо мной, воскликнул:

- Дай, я пущу тебе кровь!

- Удар! Удар! - повторял я в отчаянии.

- Нет! Первый приступ бери-бери!

Я проплакал все утро в обществе Рамиро, который молча сидел рядом со мной в гамаке. Свежее дыхание зари восстанавливало мои силы, и жар покинул меня, выйдя через ранку, проделанную в руке ланцетом. Я попробовал пойти, но парализованная нога волочилась за мной, нарушая равновесие тела; будучи в действительности тяжелой, мне она казалась легче пера.

Теперь я понимал, почему некоторые гомеро при первых симптомах бери-бери, обезумев, вырываются из рук товарищей, отрубают топором нечувствительную ступню и бегут, истекая кровью, в барак, где и умирают от гангрены.

- Я никому не позволю уехать отсюда, - повторял Кабан в соседнем бараке, споря с мадонной.- Я пьян, но я во всем отдаю себе отчет. Я вам еще покажу!

- Слышишь? Рискованно думать о побеге, - сказал мне Рамиро. - Я по крайней мере не решусь на него.

- Как, ты думаешь остаться здесь, где твоя робость кует тебе цепи?

- Робость и рассудительность - как раз то, чего тебе не хватает. Можешь прибавить еще другие причины: неудачи, разочарования.

- Но разве тебя не воодушевляет мысль о свободе?

- Этой мысли недостаточно, чтобы сделать меня счастливым. Вернуться в город пришибленным судьбою, нищим, больным? Тот, кто покинул родные пенаты в поисках богатства, не должен возвращаться к ним и просить милостыню. Здесь по крайней мере никто не знает о моих злоключениях, и нищета принимает вид добровольного отречения. Уходи один. Жизнь замесила нас из разного теста. Нам не по дороге. Если ты когда-нибудь увидишь моих родителей, не говори им, где я. Пусть забвение падет на того, кто сам их никогда не забудет!

Я заплакал, услышав эти слова; Рамиро прощался с своей мечтой и молодостью. И все ради любви к той Марине, чье нежное имя судьба написала между двух слов:

"Всегда и никогда!"

- О чем они спорят? - спросил я Рамиро, когда он вернулся на следующее утро.

- Из-за каучука на складе. Кабан утверждает, что недостает полутораста арроб 1. [1 Арроба - равна 11,5 кг.] Он говорит, будто их украли и погрузили без его разрешения. Мадонна обещает, что ты возьмешь ответственность на себя.

- Что же делать, Рамиро?

- Это ужасное осложнение.

- Посоветуем мадонне вернуть на склады каучук и бежим. Или нет, похитим Кабана! Позови с баржи Фиделя и Месу. Прикажи им принести ружья.

- Баржа причалена на том берегу. Оттуда переезжают сюда на курьяре.

- Что же делать, Рамиро?

- Подождем, пока Кабан не заснет после обеда.

- Но ты поедешь со мной, не правда ли? Раздели мою судьбу! Плывем в Бразилию! Будем работать пеонами там, где нас не знают и не будут преследовать! Плывем с Алисией и товарищами! Она - прекрасная женщина, и я потерял ее! Но я спасу Алисию! Не упрекай меня за это намерение, за это желание, за это решение! Не осуждай того, что она моя любовница; теперь Алисия только мать; она ждет свершения чуда. Сколько людей в мире покоряются судьбе и живут не с теми женщинами, о которых мечтали,- материнство освящает все! Вспомни, что Алисия ни в чем не виновата, это я в порыве отчаяния очернил ее! Едем, и ты увидишь наше примирение над трупом соперника! Едем искать ее на Ягуанари! Никто не покупает ее, потому что она беременна. Мой сын охраняет ее в материнском чреве!