— Вы знакомы с Кирьяном?

— Мы не враги с ним, — медленно сказал муж, водя нашими руками по стенам, будто лаская их. — Мне нравится этот парень, он отличный Ловчий и человек неплохой.

— Он Браенг, — заметила я.

Мне была приятна его близость. Он прижимался ко мне со спины, одной рукой обнимая за талию, а другую прижав своей ладонью к серому камню.

— Какая разница? У меня нет ненависти к Браенгам, — пробормотал Максимилиан, утыкаясь носом в изгиб моей шеи. — Хотя нет, не так. У меня нет неприязни ни к Кирьяну, ни к тебе, мышка. А знаешь, короткие волосы — это даже эротично.

Он взъерошил мой затылок, приподнял чуть отросшие локоны и прижался губами к впадинке у основания черепа. Я дернулась, как от ожога. Да у него зубы удлинились, и этими зубами он сейчас слегка царапал шейные позвонки!

— Так что ты хотела мне сказать наверху, любезная супруга? — его слова обдавали мой затылок жаром.

Я наклонила голову, подставляя шею его губам, и оперлась на стену ладонями, чтобы устоять на подгибающихся ногах.

— Слуги… увидят, — выдохнула я. — Неприлично.

— Мне плевать, — прикусил мое ухо Оберлинг. — Пусть видят. Мы супруги!

— Не слишком-то вы радовались этому факту ранее, — дернулась я.

— Да ты тоже не выражала особого восторга, — заметил мужчина, оставляя в покое части моего тела.

Он отпустил меня (нет, я вздыхаю не от разочарования, а от озноба — его тело больше не греет).

— Меня выкрали со свадьбы! — надеюсь, это прозвучало достаточно возмущенно.

Мы медленно преодолеваем то небольшое количество ступеней, которое нам оставалось. В конце концов Оберлинг, очевидно, раздраженный моей медлительностью, подхватывает меня на руки, закидывает на плечо и тащит в свою спальню. На глазах у Анны, выходящей из моей комнаты с охапкой белья. Хорошо — слугам будет, о чем посплетничать. Этого я и хотела. Дверь Оберлинг открывает пинком ноги — руки-то заняты. Закрывает тоже ногой.

— Отпустите меня, — требую я. — Нас всё равно уже никто не видит!

Максимилиан кидает меня на кровать довольно грубо, на его лице разочарование и злость.

— По-твоему, это был спектакль? — спрашивает он.

Я одергиваю задравшуюся юбку, прикрывая ноги.

— Мне не нравится, что слуги обсуждают нашу личную жизнь, а точнее, ее отсутствие, — пробормотала я смущенно. — Это недопустимо.

— Слуги всегда будут сплетничать о своих хозяевах, — пожал плечами Максимилиан. — Ничего в этом постыдного нет.

— В таком случае пусть сплетничают о том, что в наших отношениях всё в порядке, — опустила я глаза. — А не о вашей мужской несостоятельности.

Конечно, я понимала, как подобные слова воздействуют на мужчин. Они должны сразу же пожелать доказать обратное. Оберлинг же только расхохотался, прыгая рядом со мной на постель. Я насупилась.

— Сколько тебе лет, мышка? — весело спросил он. — Какие глупости тебя волнуют! У меня магия выгорела, Милослава. Я словно рук лишился. Ты думаешь, мне не плевать, если бы я лишился еще и мужской силы?

— Это-то как связано?

— Я неполноценный, мышь, — вздохнул Оберлинг, убирая с моего лица волосы. — Инвалид. Одним дефектом больше, одним меньше!

— С третьей женой вы говорили по-другому, — задумчиво сказала я.

Максимилиан только фыркнул.

— Третью жену я сам выбирал. И от жениха я ее не похищал. Жених-то тебя искать будет поди?

— Жених не будет.

— Любовник будет? — понимающе улыбнулся Оберлинг. — Ой, вот только не надо краснеть. После брачной ночи признаков невинности я не увидел. Кто тебя ищет, Мила? Мне стоит бояться?

— Никто меня не ищет, — хмуро ответила я.

— Тогда что ты ломаешься как девочка?

— Другого люблю.

— С башни прыгать собираешься? Нет?

— Я же не малолетняя дурочка, — обиженно ответила я. — Я просто по весне сбегу.

— Куда? К родителям? Примут они тебя? Зачем им в доме взрослая девка с брачными метками?

— В степь сбегу, — ответила я. — Там у меня… там…

Максимилиан приподнялся на локте и уставился на меня с изумлением.

— Я уж думал, ты разумная девица, — протянул он. — Кто в своем уме в степь сунется? Да хоть какой у тебя там любовник, в чем я, кстати, сомневаюсь, степняки никогда деликатностью не отличались… но идти третьей женой в шатер? Быть вещью, имуществом, как конь? Нет, хуже коня, дешевле!

— Он обещал, что я единственной буду, — пробормотала я неуверенно. — Любимой.

— Степняк? Обещал? Признавался в любви? Ты сейчас тех кривоногих косоглазых коротышек с желтой мордой имеешь в виду? Или у нас еще какие-то степняки завелись, которые умеют с женщинами разговаривать, а не просто закидывают их на коня и тащат в свой шатер? Давно я не был в степи, надо съездить.

— Если вы были в степи, то, наверное, слышали о шабаки?

— Шабаки, она же звездная кобылица? Хм. Это их степная баба, возведенная в ранг богини? Предположим. Тебя выбрали шабаки? Забавно, но бывает. Ну правильно, у них с умными и красивыми женщинами проблемы. Их быстро обламывают. А чужачка в роли шабаки даже интересно. Что, тебя прямо все признали богиней? Кто там хан нынче? Шуран был, сейчас… сын его, какой-нибудь, наверное.

— Внук, — сказала я. — Таман.

— Таман… что-то слышал, но не помню. Степь от Галлии далеко, и бес с ней. Допустим, статус шабаки даст тебе некую свободу, власть и почет. Допустим, ты станешь женой этого хана Тумана. А дальше что? Наложницы всё равно будут, куда без них? По статусу положено. А потом ты беременная ходить будешь — кстати, постоянно будешь беременная, родишь с десяток степнячков с красивыми серыми глазами и ровными ногами, твой Туман, думаешь, будет поститься? Зачем ему это, когда рядом десяток на всё готовых баб? Спустя десять лет и восемь детей ты будешь развалюхой, а девочки для хана всегда найдутся молодые. Милослава, ты на самом деле собралась в степь?

— А если он любит меня? — упрямо спросила я. — По-настоящему любит?

— Если по-настоящему любит, — серьезно сказал Максимилиан. — Если это та самая любовь, которая дается раз в жизни, то стоит рискнуть. Ты сама любишь его также сильно?

Я промолчала. Если б любила так же, как он — не лежала бы на кровати с супругом, поглядывая на него с интересом. Таман вон отказался брать жену, меня много лет ждал. А я и за Волчека собиралась, и вчера по своей воле в чужую спальню явилась.

Наверное, я бы полюбила степняка всем сердцем, если бы жила с ним. Моя любовь была бы отражением его любви. Женщины умеют быть благодарными. Исключая болезненную страсть, конечно. Сегодня, сейчас, в стенах такого теплого замка Нефф, рядом с красивым зрелым мужчиной, Тамана не было в моей душе.

— Уходи, — тихо сказал мне Оберлинг. — Уходи в темноту своей спальни. Я не трону тебя. Весной доедем до храма и разведемся.

— Будет большой скандал, — заметила я. — Браенги столько лет пестовали свою мечту…

— Тебе ли не плевать на Браенгов? И на Оберлингов тоже. Пусть хоть глотки друг другу перегрызут, нам-то что?

В тишине и одиночестве своей спальни я пыталась понять, какого рожна я хочу от жизни. Степь ли, замок Нефф, еще что-то?

За недолгие годы своей жизни я научилась привязываться не столько к людям, сколько к домам. Дома невероятно похожи на своих владельцев. Поместье моего отца, светлое, родное, дарящее покой и мир, всегда было местом, где я чувствовала себя защищенной. Что бы ни случилось внутри или снаружи дома — это всё моё. Была в том доме надежность, сила, но бывали и внезапные сквозняки, и скрипящие половицы.

Дом Браенгов был мне чужим, враждебным. Он казался крупным больным животным, огрызающимся на всех чужаков.

Бывала я раньше и в тереме Волчека. Высокий, стоящий на берегу лесного озера, из светлого дерева, с острой крышей и резными ставнями, он был хорош горделивой мальчишечьей статью — как его владелец.

Замок Нефф был мной. Одиноким, брошенным, но держащимся с достоинством. Или Максимилианом — холодным и закрытым от всех. Мне кажется, у замка Нефф было большое сердце. Просто надо услышать его тоску.