Пришлось ехать и в Степь. Завезти Айшу, взглянуть на строительство первого города. Максимилиан — военный инженер, ему любопытно. Тем более, славцев не пускали — границу патрулировали конные отряды. А нас не просто пустили, нас звали.

Несмотря на перемены, хан по-прежнему жил в своем старом жилище. На этот раз степняки стояли возле реки. Стан был такой же, каким я знала его всегда — множество круглых разноцветных шатров, ханский — некогда белый с горизонтальными цветными полосами — с самого края, чуть на отшибе. Нас ждали. Таман стоял, широко расставив ноги, молча глядя на меня своими черными глазами. Он теперь одевался роскошно, несмотря на теплое солнце: расшитый камзол, шальвары, сапоги. Не босой и в безрукавке на голую грудь, как я привыкла его видеть ране. Некстати вспомнилось, что в отцовском доме я хранила его жилетку. В замке Нефф, в «трофейном», как насмехался мой супруг, шкафу висел его теплый черный бархатный камзол с яркой вышивкой. Рядом с камзолом принца Эстебана, кстати. Муж предлагал их выбросить или вернуть владельцам, но я не позволила. Пожалуй, это, действительно, мои трофеи.

Я не могла прочитать лицо хана. Рад ли он мне? Равнодушен ли? Ненавидит ли за последнюю встречу? Полог цветного шатра откинулся, и оттуда вышла молодая женщина. Я ее знала давно — это Наймирэ. Она всегда крутилась рядом с Таманом, будто младшая сестра, я охотно возилась с ней, когда приезжала. Она и тогда была прехорошенькой, а сейчас и вовсе стала красавицей. Значит — она его жена. Сердце кольнуло ревностью. Наймирэ легко полюбить за ее черные глаза, тонкие черты лица, мягкий нрав и острый ум.

Если выражение лица степного хана и его молчание было мне совершенно непонятно, то в глазах Наймирэ ясно читался страх. Она знала, кто я такая. Она видела, что я вернулась с мужем и ребенком. И, тем не менее, она боялась потерять своего мужчину.

Виктории надоело сидеть смирно, и она, вывернувшись из моих рук, спрыгнула на траву и принялась ловить какую-то бабочку. Время словно сгустилось вокруг нас. Тишина была оглушающей: замерли все, наблюдая за маленькой девочкой в розовом кружевном платьице — и за мальчиком лет трех с раскосыми черными глазами, который появился перед ней из высокой травы. Я увидела, как глаза малыша удивленно расширились, становясь почти круглыми. Моя дочь, моя маленькая птичка, мой солнечный лучик протянула сыну Тамана сорванный цветок.

Я бы закричала, если б пальцы Оберлинга, больно впившиеся в мой локоть, не отрезвили меня. Я знаю этот взгляд — парень нашел свою шабаки. Кажется, слабость к женщинам моей семьи передается по наследству. Наймирэ тоже в отчаянии смотрит то на сына, то на меня. А губы Тамана кривятся в горькой усмешке.

— Такова судьба, — говорит мне вполголоса Максимилиан. — Смирись.

— Это твоя дочь тоже, — шиплю я. — Ты видишь, как он на нее смотрит?

— Это ты виновата, — напоминает Макс. — Богиня всегда своё возьмёт.

Он знает, как вывести меня из себя, я трясусь от злости, а супруг только ухмыляется. Хотела стукнуть его кулаком в бок, но он разгадал мою задумку и перехватил руку. Будто бы от моих резких движений, время вырывается из плена, на голову обрушиваются звуки природы: вновь ржут лошади, щебечут птицы, шумит трава, Наймирэ с улыбкой приседает возле детей, кажется, помогая им познакомиться. В шатре заходится истошным воплем младенец.

Черноглазая маленькая степнячка, подхватывая обоих малышей под мышки, тащит их в тень. На лифе ее тонкой рубашки влажные пятна — мне это знакомо. Молоко прибыло. Ей пора кормить ребенка. Оберлинг отпустил мои руки, которые сжимал слишком сильно — на них остались следы от его пальцев — и отошел к лошадям.

Я сделала шаг вперед одновременно с Таманом. Как всегда в присутствии этого мужчины, у меня закружилась голова и ухнуло в животе. Как бы ни были мы с ним далеки — но и близки тоже остались. Мы любовники — пусть и мысленно, пусть только в мечтах. Но этот факт оставил клеймо в наших сердцах. Он подносит руку к моему лицу, убирая волосы со щеки, и я едва сдерживаюсь, чтобы не поймать его ладонь губами. Я совершенно отчетливо представляю, как мне может быть хорошо с ним в темноте шатра. Оберлинг отучил меня стесняться своего тела и своих желаний.

— Руки убери от моей жены, — раздается грозный рык, и супруг притягивает меня к себе, обхватывая руками. — Еще раз прикоснешься к ней — копыта выдерну.

— Волк, — уважительно склоняет голову степняк. — Я узнал тебя.

— Жеребенок, — холодно отвечает Максимилиан. — Ты мне должен.

Я удивленно верчу головой — как, они знакомы? Отчего же я не знала об этом?

— Еще раз посмотришь на него ТАК, — говорит мне муж. — И я заберу дочь и уеду домой. А ты оставайся, коли он так люб тебе.

— Ревнуешь? — склоняю голову набок я.

Это неожиданно и даже приятно.

— Ревную, — признается Оберлинг. — А что, зря?

— Не зря, — признаюсь я. — Таман — огромное искушение для меня.

В моем голосе проскальзывают мечтательные нотки. Кто знает, может быть когда-нибудь я поддамся этому искушению. Когда-нибудь… но не сегодня.

А сегодня мы оставляем детей с безотказной Наймирэ (вторую жену Таман так и не взял) и едем смотреть Ур-Хагал — первый город, родившийся в степи. Город, где, возможно (сохрани ее богиня от этого!), будет жить моя дочь. Он пока мал — всего десяток домов и временный дворец, маковками похожий на храм Пресветлой. Во всяком случае, у Тамана есть еще время на возведение даже и не одного города. Он всегда получает то, что хочет. Кроме своей шабаки.