найти.

Джереми секунду смотрит на меня, а потом говорит:

— Я так и думал. А может, и не было его там. Джереми протискивается мимо меня.

— Я посмотрю вокруг. — Он направляется к комнате Верити, но, подойдя к её двери,

оборачивается и останавливается. — Спасибо, что помогла ему. — Он улыбается, но это игривая улыбка. — Я знаю, как ты была занята сегодня. — Джереми подмигивает мне, прежде чем войти в комнату Верити.

Я закрываю глаза и позволяю смущению проникнуть внутрь. Я это заслужила. Он, наверное, думает, что я только и делаю, что пялюсь в окно кабинета.

Я, вероятно, должна принять два Ксанакса после такого.

Когда я возвращаюсь в офис Верити, солнце уже садится, а это значит, что Крю скоро примет душ и ляжет спать. Верити останется в своей комнате на ночь, и я буду чувствовать себя в безопасности, потому что по какой-то причине боюсь только Верити в этом доме, и мне не нужно быть рядом с ней ночью. На самом деле, ночь стала моим любимым временем здесь, потому что редко вижу Верити и больше всего Джереми.

Я не знаю, сколько ещё смогу убеждать себя, что не влюблена по уши в этого человека. Я также не уверена, как долго я смогу убеждать себя, что Верити лучше, чем она есть на самом деле. Я думаю, прочитав каждую книгу в её серии, я начинаю понимать, почему еёприключенческие романы так хорошо воздействуют на человека, потому что она пишет их с точки зрения злодея.

Критикам это в ней нравится. Когда я слушала её первую аудиокнигу по дороге, мне понравилось, что её рассказчик казался немного психованным. Мне было интересно, как Верити могла так проникнуть в сознание своих противников, но это было до того, как я узнала её.

Я всё ещё не знаю её формально, но понимаю Верити, которая написала автобиографию. Очевидно, что то, как она писала остальные свои романы, не было уникальным подходом для неё.

Ведь говорят, пиши то, что знаешь. Я начинаю думать, что Верити пишет со злодейской точки зрения, потому что она такой и является. Быть злой — это всё, что она знает.

Я сама чувствую себя немного такой, когда открываю ящик и делаю именно то, что поклялась себе больше не делать: читаю ещё одну главу.

ПУСТЬ БУДЕТ ТАК

ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ

Они были полны решимости жить, и я даю им это.

Ничего из того, что я пробовала — не сработало. Попытка самостоятельного аборта, случайные таблетки, «случайное» падение с лестницы. Единственное, к чему привели мои попытки, был маленький шрам на одной из щёк ребёнка. Шрам, за который, я уверена, несу ответственность. Шрам, о котором Джереми не смог молчать.

Через несколько часов после того, как они привезли меня в палату после родов — кесарево сечение, слава богу — педиатр зашёл проведать девочек. Я закрыла глаза, делая вид, что дремлю, но на самом деле мне было просто страшно общаться с ним. Я боялась, что он увидит меня насквозь и поймёт, что я понятия не имею, как быть матерью.

Прежде чем выйти из палаты, Джереми спросил доктора о шраме. Доктор отмахнулся, сказал, что это не редкость, когда однояйцевые близнецы случайно царапают друг друга в утробе. Джереми не согласился с таким ответом.

— Но она слишком глубокая, чтобы быть простой царапиной.

— Возможно, это рубцы от фиброзной ткани, — сказал доктор. — Не беспокойтесь.

Царапина начнёт исчезать с течением времени.

— Меня не волнует, как это выглядит, — сказал Джереми, почти защищаясь. — Я боюсь, что это может быть что-то более серьёзное.

— Это не так. Ваши дочери совершенно здоровы. Обе.

Доктор, медсестра ушли, и остались только Джереми, девочки и я. Одна из них спала в стеклянном боксе — не знаю, как это называется. Джереми держал другую. Он улыбался ей, когда заметил, что мои глаза открыты.

— Привет, Мама.

Пожалуйста, не называй меня так.

Я всё равно улыбнулась ему. Он хорошо выглядел как отец. Счастливый, и неважно, что его счастье не имело ко мне никакого отношения, но даже со своей ревностью, я могла оценить его по достоинству. Он, наверное, будет таким папой, который будет менять им подгузники, и помогать с кормлением. Я знала, что со временем буду ценить эту его сторону ещё больше. Мне просто нужно было привыкнуть к этому — быть матерью.

— Принеси мне ту, со шрамом, — сказала я.

Джереми скорчил гримасу, показывая, что разочарован моим выбором слов. Я думаю, это был странный способ выразить это, но мы ещё не назвали их. Шрам был её единственным опознавательным знаком.

Он поднёс её ко мне, и я заключила её в объятия. Я посмотрела на неё сверху вниз, ждала потока эмоций, но не было даже струйки. Я коснулась её щеки, провела пальцем по шраму. Наверное, проволочная вешалка была недостаточно прочной. Наверное, мне следовало использовать то, что не давалось так легко под давлением. Вязальная спица? Я не уверена, что это было бы достаточно долго.

— Доктор сказал, что шрам может быть царапиной. — Джереми рассмеялся. — Сражались ещё до того, как родились.

Я улыбнулась ей сверху вниз, не потому, что мне хотелось улыбаться, а потому, что это, вероятно, то, что я должна была сделать. Я не хотела, чтобы Джереми думал, что я не влюблена в неё так, как он. Я взяла её руку и обернула вокруг мизинца.

— Честин, — прошептала я. — Ты можешь выбрать себе имя получше, раз уж твоя сестра так плохо с тобой обращалась.

— Честин, — сказал Джереми. — Мне это нравится.

— И Харпер, — сказала я. — Честин и Харпер.

Это были два имени, которые он мне отправил. Мне они нравились. Я выбрала их, потому что он упоминал эти имена несколько раз, поэтому поняла, что они были в

верхней части его списка. Может быть, если бы он видел, как сильно я стараюсь любить его, он бы не заметил двух областей, в которых моей любви не хватало.

Честин начала плакать. Она извивалась в моих руках, и я не знала, что с этим делать. Я стала качать её, но это было больно, и я остановилась. Её крики становились всё громче.

— Она может быть голодна, — предположил Джереми.

Я была так увлечена мыслью о том, что они не переживут своего рождения со всем тем, через что я их заставила пройти, что буду делать дальше, не очень задумывалась. Я знала, что грудное вскармливание было бы лучшим выбором, но у меня не было абсолютно никакого желания наносить такой ущерб моей груди, тем более, что их было двое.

— Похоже, кто-то проголодался, — сказала медсестра, входя в палату. — Ты кормишь грудью?

— Нет, — тут же ответила я. Я хотела, чтобы она немедленно вышла отсюда. Джереми озабоченно посмотрел на меня.

— Ты уверена?

— Их двое, — ответила я.

Мне не понравилось выражение лица Джереми, как будто он разочаровался во мне. Мне было невыносимо думать, что всё так и будет. Он принял их сторону. Меня это больше не волнует.

— Это не сложнее, чем кормить их из бутылочки, — сказала гарцующая медсестра. — На самом деле так удобнее. Хотите попробовать? Видите, как это происходит?

Я не могла отвести глаз от Джереми, ожидая, что он откажет мне в подобной пытке. Меня убивало, что он хотел, чтобы я кормила их грудью, когда было так много других совершенно адекватных альтернатив, но я кивнула и потянула рукав своего платья вниз, потому что хотела угодить ему. Я хотела, чтобы он был счастлив, что я — мать его детей, хотя мне это и не нравилось.

Я приподняла грудь и поднесла Честин к своему соску. Джереми наблюдал за всем происходящим. Он видел, как она вцепилась в мой сосок. Он видел, как её голова двигалась взад и вперёд, как её маленькая рука прижималась к моей коже. Он смотрел, как она начала сосать.

Это было неправильно.

Этот младенец сосал то, что Джереми сосал раньше. Мне это не понравилось. Как бы он нашёл мою грудь привлекательной после того, как видел, как дети кормятся из них каждый день?