— Это она сама рассказала?

— Да, вот утром только.

Славомир задумчиво посмотрел на Пантею и попробовал не дышать дымом на неё. Девочке запах дыма, впрочем, показался даже вкусным.

— Никогда мне никто про это не рассказывал. Тогда ясно.

— Но ведь это же не вы виноваты!

— О, для обиды, ребёнок, часто разницы нет.

Староста потушил самокрутку.

— Мастер Эскель-то где?

— На холм пошёл разведывать.

— Да чего там разведывать… Говорю же, раньше полнолуния не явится.

— Дядя Славомир, а мне самокрутку не дадите? Она так вкусно пахнет!

— Ну нет, ещё я ребёнку этой дряни не давал! — возмутился и одновременно растерялся от девчачьего вопроса мужчина, отводя подальше за бедро кисет с табаком.

— Почему же тогда курите, если это дрянь? — Пантея почесала в затылке.

На это староста не нашёл что ответить, но и самокрутки девчонке не дал.

Эскель в это время обошёл холм вдоль и поперёк. Нашёл в трещине коры одного дерева клок шерсти, оставленный в прошлое полнолуние. Он подсказал, что оборотню должно быть чуть больше сорока лет. Странно: зверюга регулярно появляется около деревни в течение такого длительного срока, а озаботились его существованием только сейчас. Почему? Он всё-таки стал причиной чьей-то смерти, но староста предпочёл скрыть это? Зачем?

На одном из деревьев были глубокие заметки от когтей, делались они там регулярно и яростно, потому что кора была доведена до состояния мочалки. Возможно, так вымещалась часть звериного гнева.

Внизу холма Эскель нашёл также горсть костей. Человеческих среди них не было, только оленьи, заячьи и от одной овцы. Значит, убийства людей всё-таки не было.

Самой интересной находкой стал след от сапога, почти поросший травой. Других следов не сохранилось, а этот уцелел, потому что был оставлен на грязи, которая потом хорошо присохла. Эскель оглядел его тщательнее: размер был явно мужской, внутренняя часть небольшого каблука была стоптана больше внешней — значит, человек ходит, стараясь разводить носки ног, чтобы не косолапить.

Ведьмак подвёл итог: в волколака обращается мужчина, который стесняется ходить косолапо. Оборотень из него достаточно миролюбивый, на людей не нападает и вымещает гнев на дереве. Максимум может покуситься на крестьянскую живность. О чём это говорит? Скорее всего, о том, что он несмотря на обращение в зверя обладает достаточным разумом и самоконтролем. Таких существ Эскель обычно не убивал.

Не давал покоя ещё один вопрос: почему только староста говорит о волколаке? Если зверь живёт рядом с деревней так долго, наверняка его видел кто-то ещё. Ведьмак привстал с корточек и направился обратно в деревню, чтобы расспросить местных жителей. Попутно осматривал сапоги мужиков и старался определить походку.

На его вопрос, не видали ли они каких-нибудь чудовищ в округе, люди обычно отрицательно кивали головами. Кто-то говорил, что единственное чудовище — это он сам, ведьмак. А один охотник всё-таки вспомнил, как однажды видал что-то странное в лесу. Оно было большое, зыркнуло на него зелёными глазами и поторопилось спрятаться в чаще. Впрочем, в тот день охотник был, как он сказал, «шибко пьяненький», поэтому ему могло привидеться.

Эскель решил поговорить со Славомиром ещё раз, на всякий случай посмотрел и на его сапоги тоже. Тот внимательно выслушал отчёт ведьмака и сильно разволновался за овечьи кости: выходит, чудище сначала овец перетаскает, а там и на людей может перекинуться. Эскель возразил: если за столько лет не было ни одной человеческой жертвы, значит, оборотень просто не заинтересован в них. Староста в ответ только выпустил очередное кольцо дыма и сказал, что всё-таки хотел бы избавиться от чудовища. Он так решил, и от решения своего не отойдёт — за людей боязно. Только предупредил, что ему надо будет на пару дней съездить в соседнее село договориться насчёт закупки зерна, поэтому, если он ещё не вернётся, когда с волколаком будет покончено, деньги можно будет взять из свёртка за печкой.

Эскель не стал с ним препираться. В конце концов, надо дождаться полнолуния, а там можно будет договориться с оборотнем, чтобы он просто покинул это место и нашёл себе новый дом.

К дому Ханночки ведьмак вернулся порядком уставший. Старушка, поевшая щей из лебеды, мирно дремала на скамье у окошка, а Пантея пыталась что-то стряпать в горшке на печке.

— Эскель, если хочешь есть, остались щи из лебеды. Или подожди: я кашу из семян подсолнуха почти доварила… Или недоварила? — девочка скривилась и в недоумении пару раз ткнула ложкой субстанцию в горшке. — Леший знает, в первый раз пробую такую кашу готовить.

Ведьмак не отказался от обеда.

Всё время до полнолуния Эскель и девочка поправляли разлаженное хозяйство бабки: ведьмак переложил брёвна на колодце и сколотил хорошую крышку, чтобы хозяйка ненароком не свалилась в воду, потом заделал в стенах щели. Простуда Пантеи отступила быстро: организм у неё был крепкий. Поэтому она отскоблила большим ножом деревянные полы и скамейки, попробовала отстирать и починить, как могла, старушкину одёжу. Спать постояльцы ложились перетруженные, но довольные тем, что Ханне потом будет приятно жить в чистом тёплом доме. Сама хозяйка глядела на них и украдкой вытирала слезу: уйдут ведь, кто ей помогать и кормить будет?

Думала она о своём внучатом племяннике: чего ему, злыдню, надо, что он хлеб ей передаёт? Опомнился! Вот другие жители деревни ей то молочка, то яиц давали, а этот сидел, ждал чего-то. Ну, допустим, она и сама хороша — не хотела его видеть, но ведь он сам не из камня сделанный, чтобы спокойно на её беспомощную старость глядеть? В общем, злоба на родственника у Ханночки не утихала.

Когда на небо выкатилась полная луна, Эскель вышел из хаты и направился к холму. Пантея так натрудилась за несколько дней, что спала на кожухе около печки, как сурок. Это и к лучшему: неизвестно, чем закончатся переговоры с волколаком. Поэтому у ведьмака меч был заранее обработан маслом против проклятых, а в карманах лежали пузырьки с «Ласточкой».

Всё же в голове Эскеля была одна чудна́я догадка, вселяющая уверенность, что арсенал не пригодится.

Волколак уже сидел на холме, озарённый лунным светом, как его обычно рисуют в книжках. Ведьмак без труда подошёл к нему близко. Слишком близко — для чудовища, которое обладает тонким слухом и не собирается отдавать жизнь за так.

— Даже сопротивляться не хочешь? — спросил его Эскель. Затем сел рядом и отложил меч подальше.

— Не боишься садиться рядом вот так? — ответило чудище.

— А ты разве собираешься на меня напасть?

Волколак замолк на время.

— С каждым полнолунием всё труднее себя сдерживать. Могу и напасть. Не хочу, но могу. Поэтому давай закончим с этим поскорее… чтобы я никого не убил.

— Сорок лет никого не убивал, а тут начнёшь, Славомир?

Чудище привскочило на месте и уставилось на ведьмака зелёными глазами:

— Как догадался?

— По следам сапог у тебя около дома. Я такой же след нашёл здесь, рядом с холмом. Да и ведьмачий медальон рядом с тобой в последний раз подрагивал.

— Ты и впрямь хороший ведьмак, Эскель…

–… и как хороший ведьмак скажу, что проклятие ликантропии часто снимается. Зря ты помирать собрался и объявление на своё убийство написал. Ещё и про зерно в соседнем селе наврал. У вас нивы такие, что зимой можете питаться одними пирогами, да ещё на посев хватит.

Славомир приблизил волчью пасть к соседу:

— Как это — снимается?

— Если найти, отчего проклятие пришло, — легко.

Обе здоровые лапы обхватили косматую голову.

— Милосердные боги! … Я же, как в одиннадцать лет в первый раз обратился, жить перестал! Не женился — боялся, что дети переймут. С каждым полнолунием всё больше хотел крови. Овцу помнишь? Я же тогда в деревню вошёл, чтобы кого-нибудь из спящих людей задрать! Как раз было жарко, мужики ночью на улице спали. И овца эта была привязана к колышку. Не знаю, какие боги дали мне сил, но я заставил себя кинуться не на людей, а на овцу эту. Унёс её сюда и заставлял себя думать, что жру человека. А ты говоришь, это всё… снимается?!