А’рсе нелегко было признать свою болезнь и умирать не хотелось из-за любви — наполовину к магии, наполовину к этой полуэльфке. Поэтому, когда он узнал, сколько лет он пробыл в артефактной компрессии, ему стало вдвойне горше из-за осознания того, что любимой девушки давно нет в живых…

Телепортация в Каэр Морхен прошла в полном молчании. Лишь когда Эскель присел на пол около разожжённого камина на кухне, то сказал эльфу:

— Теперь у нас только записи Гинэля. Нет ли там чего-нибудь про внезапные сумасшествия?

— Изучать, — только и ответил А’рса.

А в крепости чувствовалось грозовое напряжение: дулись и не разговаривали друг с другом Ламберт и Пантея. Зная их характеры, Эскель этому не удивился. Хорошо ещё, что один не прибил другого. Только спустя некоторое время ведьмаку удалось узнать, из-за чего поцапались его приятель и подопечная: Ламберт сказал, что у Пантеи нет ни единого шанса отомстить Геральту за смерть отца, с чем, конечно, девочка не была готова смириться.

— Ведьмака только ведьмак одолеет, а ты даже не Исток, как Цири. Соплячка! — говорил ей Ламберт и напоминал об этом всякий раз, когда у девочки что-то не получалось на тренировках. Утирая слёзы и пот кулачком, Пантея продолжала тренироваться с мечами и цедила иногда сквозь зубы:

— Нет, перед Геральтом я убью сначала тебя! — подразумевая вредного Ламберта.

Только к концу зимы А’рса окончательно разобрал и осознал записи сумасшедшего калькарского мага. В них была обоснована теория о ещё одном Сопряжении сфер и дана рецептурная раскладка ведьмачьих мутагенов и этапов их применения, так как утверждалось, что ведьмаки должны быть готовы, если появятся новые виды монстров.

Узнав об этом, Эскель почувствовал себя человеком, который выбросил нелюбимую вещь на помойку и сказал всем, что потерял её, а кто-то через время принёс её обратно со словами: «Вот, нашёл твою пропажу!» Со смертью Весемира умерли и знания о ведьмачьих мутациях, и это стало хорошим предлогом для того, чтобы не штамповать новых ведьмаков. По крайней мере, так думалось до этого момента.

Откуда ещё не старый маг мог обладать такими знаниями? Не был ли он причастен к Саламандрам, которые похищали записи ведьмачьих секретов? В конце концов, не подлог ли всё это? На эти вопросы автор уже не ответит…

Помимо чёртова корня, иовлевых слёз, мятлика и пырея Эскель услышал в зачитываемых рецептах несколько новых компонентов.

— Дилетант… — сказал он, обрадовавшись этому факту. — Приплёл кучу всякого сора.

— Гинэль утверждать, что здесь лучше старый мутации, — ответил ему эльф, ткнув пальцем в одну из страниц рукописи.

— Чего?

А’рса вздохнул из-за того, что не смог сформулировать мысль, как хотел.

— Твой мутация старый, Vatt’ghern. Рецепт — обновить его.

— Чего? — Эскель насупился и почесал шрам на щеке. — Хочешь сказать, что это… как надстройка над моей мутацией?

— Так.

Ведьмак вспомнил о рассказе Геральта, нашедшего в Туссенте лабораторию профессора Моро, который, мечтая превратить сына из ведьмака обратно в человека, наоборот, усилил его качества. Белый Волк рискнул применить рецепты из дневниковых записей профессора на себе — и не прогадал. Значит, в теории если один профессор-маг допёр до способов улучшения ведьмаков, то и другой мог допереть тоже. Что там говорил Геральт про основной мутаген? … Эскель напряг всю свою память.

— Прочти-ка ещё раз…

Среди вновь перечисленных эльфом ингредиентов была вытяжка из яйца Бледной Вдовы — и тут ведьмака пронзили сразу два воспоминания: первое — из рассказа Геральта о пещере с какими-то редкими белыми сколопендроморфами; вторым была реплика Гинэля про бледную вдовушку, потерявшую мужа. Эскель поджал губы и упёрся локтями в колени, положив голову на руки. «Не верю», — только и крутилось у него в мыслях.

— Нет ли там в записях чего про то, откуда Гинэль взял яйца Бледной Вдовы?

— Упоминаться торговец из Зеррикания.

Не Туссент, значит. Значит, Гинэль никак не связан с профессором Моро. Эскель уже думал, что нашёл объяснение — и оно растаяло, как снег в тёплых руках.

— Пёс его знает… — ведьмак снова крепко задумался. — Как думаешь, стоит ли проверить эти «надстройки»?

— Так. Магия изменённая. С Сопряжение Гинэль оказаться прав — я проверить расчёт по звёздам.

— Летом попробуем собрать все необходимые компоненты.

Наступила весна, и Эскель отправился на ведьмачий промысел на этот раз один. Пантею наконец-то было на кого оставить, хотя она и упрашивала взять её с собой в дорогу. О пути в Туссент речи пока идти не могло: слишком опасно было перемещаться по миру, в котором чёрт знает что произошло. Покинул крепость, к великому счастью девочки, и Ламберт. Пантея осталась с А’рсой и продолжала учить с ним Старшую Речь, в том числе на примере записей Гинэля — там часто можно было найти слова, которые не встречались в учебнике Элис.

========== У семи нянек… ==========

Эскель вернулся ближе к разгару лета. Он привёз для новых ведьмачьих эликсиров и мутагенов ингредиенты, которые нельзя было найти в окрестностях Каэр Морхена, самое главное — добыл у спекулянтов несколько яиц Бледной Вдовы. Привёз он с собой и свежую историю о контракте на Полуночницу, но всё никак не мог найти время, чтобы рассказать её Пантее: был занят с А’рсой реализацией рецептов Гинэля. К этой работе хотела подключиться и девочка, только тут Эскель строго запретил ей даже смотреть в комнату эльфа, плавно перетёкшую в состояние лаборатории, и отправлял то на кухню, то на улицу тренироваться с чучелом. Это разжигало в Пане дополнительный интерес. Она выклянчивала у товарищей ответ и однажды, так и не дождавшись его, подслушала под окном разговор ведьмака и мага. Она поняла из этого разговора, что Эскель готовится к улучшению своих ведьмачьих качеств, не нашла в этом ничего секретного, пробурчала под нос: «Подумаешь, тайна… Я-то думала, там что-то совсем такое, что ахнешь!» — и отстала от ведьмака и эльфа с расспросами.

И тут в крепость возвратился Ламберт. Увидев его первой, так как тренировка шла на улице, Пантея тихонько сматерилась себе под нос, пользуясь тем, что больше никого рядом не было, и стала озлобленнее рубить чучело мечом.

Как выяснилось за ужином, товарищу Эскеля не очень-то везло с заказами, поэтому он решил вернуться домой раньше осени. Житья Пантее от него не стало: на каждое её движение при тренировке был комментарий, что оно неправильное, и суп-де у неё всегда пересоленный, и чего она вообще в Каэр Морхене делает, ничего не умея. Девочка огрызалась и иногда нарочно пересаливала Ламберту суп, а однажды, когда он её особенно допёк своими замечаниями, спрятала его меч в конский навоз, прикрыв сеном. Возмущённый мат ведьмака, нашедшего свой меч, вполне мог сотрясти Синие Горы и вызвать лавины.

Эскель старался притереть конфликтёров друг к другу, но в любом конфликте всегда есть элемент, о который разбиваются все внешние усилия: желание сторон послушать друг друга и помириться. В данном случае это был недостающий элемент. Даже желания не задевать друг друга не наблюдалось: Пантея не была способна держать язык за зубами в силу и возраста, и характера, Ламберт — только в силу характера, который, как когда-то давно сказала девочка, «на базаре не купишь».

Конфликт мог разгореться абсолютно на ровном месте. Так, в один летний вечер Эскель засел с приятелем играть в гвинт, Пантея пристроилась рядышком. Играть ей не разрешали, карт у неё не было, зато желания наблюдать за игрой — хоть отбавляй.

Отдав второй раунд Эскелю, Ламберт с каменным лицом кинул на стол карту с Геральтом.

— А вот тебе нашего старика!

Эскель почесал шрам и выставил на последний ряд требушет.

— А чего его морозом нельзя? — возмутилась Пантея.

— Это карта героя, на неё не действует, — объяснил Эскель, ожидая хода противника.