Вытягивая вперёд большой лопух, с горкой полный опятами, Пантея вышагнула из кустов и раскрыла уже рот, чтобы обрадовать Эскеля своей добычей, но увидела, что ведьмака на месте нет. Девочка огляделась по сторонам — куда исчез? Ведь здесь сидел, среди кустов невысокой рябины с ржавыми ягодами!

Первая же мысль больно обожгла: неужели он всё-таки оставил её здесь одну? Пантея чуть не опустила руки и ощутила, как в горле появился ком. Но заставила себя его сглотнуть: нет, выводы делать рано. Надо сперва осмотреть место, где сидел Эскель.

На примятой траве осталась небольшая раскрытая книжица, вся истрепанная, замызганная и перечирканная. Это были стихи. Нескладные, с досадными ошибками в некоторых словах. Пантея пригляделась и прочитала то, что было написано последним:

Как описать тишину

И ветер, который редко

Не приносит запах чудовищ?

Даже ещё не стих, а намётка, мысль для него. «Чьи это? И зачем описывать тишину? В ней же ничего нет», — подумала Пантея.

Эскель, вытирающий ведьмачий меч от зелёной крови, вышел из кустов неожиданно, рваным движением подхватил книжицу с травы и на миг отвёл глаза.

«Его стихи!» — догадалась Пантея, заметив это отведение глаз.

— Тут кикиморы недалеко… были, — ведьмак во что бы то ни стало уводил разговор подальше от книжки. — Это у тебя опята?

— Ага! — с радостью ответила девочка и поднесла лопух ближе к ведьмаку. — Как думаешь, в Жнецах местные продадут нам немного картопли?

— Поглядим.

Дальше пошли молча, но Пантея немного иначе уже смотрела на Эскеля. Никак не вязался его суровый вид с теми обрывками стихов, которые он втайне набрасывал в книгу. Любопытно было, о чём он писал ещё, но к книге теперь доступа не было. Пришла соблазнительная мысль утащить её, когда ведьмак заснёт, и от этой же мысли Пантее стало гадко на душе: нет, раз человек не хочет показывать что-то, значит, есть на то причина. Мама бы точно не одобрила, чтобы она взяла вещь без спроса. Вспомнив о маме, Пантея вздохнула. Потом вспомнила то, что успела прочесть, и задумалась: «Нет, ну что такого в этой тишине? Чего он хочет её описать?»

Дорога вывела из леса на поле — мирное море спелой тяжёлой пшеницы. Среди колосьев выделялись несколько невысоких берёзок и часто качали алыми головками маки, над которыми кружили бабочки. Невидимые, стрекотали в жёлто-красном море кузнечики. Поле жило — тихо, незаметно и… красиво. Пантея это почувствовала и поняла. Это хорошо, когда поле не вытоптано, не сожжено, не истаяло от морозов или болезни. Хорошо, когда по нему не мчится какой-нибудь гуль. Только одна пышноволосая девушка в длинном платье и большом маковом венке легонько рассекает это море хлеба — будто плывёт по нему. Девушка повернула голову в сторону двух путников, и Пантея добродушно помахала ей рукой. Эскель заметил это, посмотрел на девушку и вынул меч.

— Прячься!

— Чего?

Силуэт девушки очень быстро полетел в сторону ведьмака с девочкой, и раздался женский крик, слишком пронзительный для человека.

Пантея без разговоров нырнула в рытвину, поросшую пшеницей, и прижала голову руками к земле. Прямо перед её глазами прыгнул и сел на траву большой коричнево-зелёный кузнечик. Эскель уводил нечто страшное дальше: женские крики удалялись, всё глуше доносились удары меча — такие, будто им плашмя бьют по мешку с соломой. Иногда раздавался лёгкий хрустальный звон, но от чего он исходил, Пантея из-за пшеницы и маков не видела.

Кузнечик вытянул одну зелёную лапку, другую, размял крылья, но не торопился ускакать. Девочка наблюдала за ним и думала, как он спокойно относится к тому, что недалеко происходит сражение.

Потом сражение удалилось настолько, что наступила тишина. Стал доноситься шелест колосьев — какой-то пустынный и успокаивающий. Солнцепёк, тёплый ветер и спокойный шелест хлеба разморили, девочка закрыла глаза и провалилась в полудрёму.

Неизвестно, сколько Пантея так лежала в рытвине, но наконец стали приближаться шаги Эскеля — грузные, торопливые, от которых дрёму как руками сорвало. Солнце уже склонялось к западу.

— Ты спишь, что ли? — удивился ведьмак, переводя дыхание. — Однако, нервы у тебя. Вставай давай.

Девочка потёрла глаза.

— Эскель, а что это было?

— Полуденница. Пошли, покажу, что от неё осталось.

На притоптанном участке, куда ведьмак привёл Пантею, лежали чёрные лепестки маков и кучка непонятной субстанции.

— Ничего себе! А где же она сама?

— Растворилась, как и полагается призраку. Долго я с ней возился: сильна. Сильнее, чем многие другие.

— Чего она на нас кинулась? Мы же просто мимо шли!

— Зашли на её территорию.

Эскель задумался.

— Вот что: на ней венок из свежих маков был. Это неспроста. Полуденницы не всегда носят венки, тем более такие, будто их только сорвали.

— Здесь много маков растёт. Может, из них и сплела?

— Глупость. Это тебе не человек. Но то, что здесь много маков и она защищала свою территорию, говорит вот о чём: она погибла здесь.

Пантея ещё раз оглядела поле, и ей стало не по себе от мысли, что где-то среди этих красивых колосьев лежит мёртвая девушка.

— Судя по её силе, погибла она давно… — продолжил свои размышления вслух Эскель.

— Но ведь… — девочка наморщила лоб, — венок же свежий?

— Именно. Значит, что-то её постоянно возвращает к жизни. Значит, я не убил её до конца.

— Это что, она тогда на местных нападёт?

— Возможно. Надо найти место её гибели. Посмотрим, пока солнце не зашло.

До заката Эскель ничего не нашёл: поле было очень большим, частью уходило в лесок.

Поужинали за пределами поля, чтобы колосья ненароком не поджечь, жаренными на костре опятами, остатками хлеба и заячьего мяса. На небе высыпали чистые звёзды, только сон не приходил: Пантея надремалась днём, а ведьмак чистил мечи и размышлял над поисками места, где погибла полуденница, и над тем, откуда она могла черпать силу.

— Эскель, а что мы должны найти?

— Кости, старый обрывок платья или фаты, обручальное кольцо… Полуденницы появляются из девушек… ну, которых убили перед свадьбой.

Глаза Пантеи увлажнились, а в голосе дрогнуло негодование:

— Это ж какой сволочью надо быть, чтобы невесту убивать!

— Эх, знала бы ты… — вздохнул Эскель, встречавшийся и не с такими зверствами. — Знала бы ты, сколько чудовищ было порождено самими людьми!

— Это как со Славомиром?

— Примерно, только чудовищем я его не назвал бы. Ты это, спи, что ли.

Девочка нехотя завернулась в плащ и вскоре в самом деле уснула. Снилась ей свадьба, на которой невеста утонула в пшеничном море, и была она в венке из крупных алых маков.

Днём Эскель нашёл в поле малоприметный пятачок, на котором земля была утоптана вокруг толстого невысокого шестка, а из-под неё торчали кости, но не человеческие, а козьи. Медальон на этом месте подрагивал.

— Кажется, это здесь.

— Ни фаты, ни кольца… — внимательно осмотрев землю, сказала Пантея.

Вроде место и нашли, а ведьмачье нутро подсказывало Эскелю, что что-то здесь не так. И дело было даже не в отсутствии каких-нибудь прижизненных предметов полуденницы. Они могли истлеть за много лет, а кольцо, если оно вообще было, мог кто-нибудь найти и украсть.

— Фух, жарко! — Пантея начала обмахиваться ладошками. — Я спрячусь в тенёк, пожалуй.

— Давай, вон берёза недалеко.

Ведьмак ещё раз осмотрел странный пятачок и задумался: «Здесь явно приносят жертвы. Может, от этого черпается сила? Тогда где останки самой полуденницы? Закопать их не могли, иначе бы она успокоилась. Значит, они не здесь? Тогда почему дрожит медальон?»

Первое, что понял Эскель, — то, что жертвы приносятся здесь очень много лет: кости козлят были самые разные по времени. Второе — что не может на такой почве пополам с песком так богато расти пшеница (он немного раскопал землю вокруг шестка, осматривая козьи кости, и, отряхивая руки, заметил, что в почве много песка). Жертвы наверняка приносятся к угоду хорошей урожайности, но это же какая сила должна принимать их, что на сухой земле растёт хлеб!