В условиях однополярности мир в известном смысле приобретает некоторые черты единого мирового протогосударства, управляемого из единого центра. Тогда целесообразно исследовать этот мир через выявление природы этого правления, его форм, регулирующих механизмов, преобладающих режимов управления, правил и практик.
Целесообразен комбинированный подход, с помощью которого проще ответить на вопрос о природе современной международной иерархии, поскольку с позиции и структурного, и режимно-институционального подхода руководящим звеном таковой де-факто признаются США как единственный лидер современного мира, хотя де-юре это не признается одними и оспаривается другими важнейшими акторами международных отношений.
Если говорить о новых элементах в правилах поведения между государствами в международном порядке, то их, прежде всего, характеризуют постулаты: право гуманитарной интервенции, нелегитимность авторитарных режимов, применение двойных стандартов в международных отношениях.
В ходе конфликтов на территории бывшей федеративной Югославии (Босния в 1996 г. и сербский край Косово в 1999 г.) США и страны НАТО стали упорно добиваться легитимизации практики гуманитарных интервенций. Планировалось через цепь прецедентов, санкционированных международными организациями, создать своего рода новую универсальную, общепризнанную норму международной жизни, подкрепив ее, прямо или косвенно, решениями ООН.
В 1999 году из-за противодействия России, учитывавшей развитие ситуации в Боснии, добиться принятия в ООН резолюции для легализации вмешательства в Косово странам НАТО не удалось. Но они смогли постфактум добиться одобрения результатов этой интервенции резолюцией Совета Безопасности от 12.06.1999 № 1244. Тем не менее говорить о легализации прав гуманитарной интервенции по-прежнему преждевременно.
Еще сложнее обстоит дело с легализацией принципа нелегитимности авторитарных режимов. Появление таких прецедентов в международной практике привело к утверждению в международных отношениях нового принципа – принципа избирательной легитимности правительств суверенных государств (события в Ираке и Ливии).
Эта тенденция идет вразрез с принципом невмешательства laisser-faire, на который со времен Вестфальского мира опирались отношения между государствами. Этот принцип сегодня оспаривается, прежде всего, США и западноевропейскими странами. Но широкий круг других государств отказывается признавать законность его нарушения, ссылаясь на множество международных документов, включая Устав ООН, в которых этот принцип закреплен. Российская Федерация не признает уместности отказа от принципа государственного суверенитета и невмешательства во внутренние дела. Поэтому можно говорить о тенденции к преодолению принципа суверенности государств как об одной из черт международных отношений, имея при этом в виду, что в качестве локальной, то есть не универсальной, не всеобщей, нормы преодоление суверенитета признается легальной нормой в отношениях между странами – участницами европейской интеграции. Применительно к международным отношениям в целом принцип суверенитета и невмешательства остается основополагающим.
Часто вопрос о легитимности увязывается с правами человека. Однако подобный вопрос мог ставиться теми или иными государствами международного сообщества для обоснования необходимости вмешательств и по иным основаниям.
В 2001–2003 годах мотивации интервенций расширились. Помимо вмешательств по гуманитарным мотивам, как в 1996–1999 гг., США стали практиковать пенитенциарные интервенции («интервенции возмездия») и превентивные вмешательства. Предпринимая первые, США одновременно заявили о стремлении наказать и одновременно побудить исправиться страны, против которых была направлена акция. Начиная вторые, ссылались на секретные заключения американских спецслужб, согласно которым страна – будущий объект вторжения занималась деятельностью, способной угрожать безопасности других стран (например, разрабатывала оружие массового поражения). Поэтому превентивная интервенция против нее осуществлялась «в целях профилактики опасности». Примером первых была война за свержение режима талибов в Афганистане (2001–2002), поскольку талибов обвиняли в укрывательстве руководителя международной организации террористов У. бен Ладена, примером второй – иракская война 2003 г., поводом для которой послужили подозрения в отношении стремления Ирака создать ядерное и химическое оружие.
На базе подготовки и проведения обеих интервенций США в 2002 г. разработали свою новую внешнеполитическую доктрину, получившую название «стратегия смены режимов». Она предусматривала выделение среди стран международного сообщества «неблагонадежных» государств (rogue states, позднее – states of concern), применительно к которым провозглашалось необходимым открыто добиваться отстранения стоящих у власти правительств путем разнообразных методов, в том числе при помощи вооруженной силы. В случае согласия с ней других членов международного сообщества американская доктрина смены режимов фактически могла оказаться в роли универсальной нормы поведения в рамках современного международного порядка.
Сильные страны не раз практиковали ограниченное (точечное и очаговое) применение оружия против более слабых государств, ссылаясь на необходимость наказать их по тем или иным конкретным обвинениям (поддержка терроризма, например). Все эти шаги предпринимались в обход ООН.
Таким образом, группа влиятельных стран международного сообщества предпринимает попытки дополнить свод правил и принципов, на которых основывается международный порядок, за счет внедрения в него на правах общепризнанных норм трех новых регулирующих принципов: гуманитарной интервенции, «интервенции возмездия» (пенитенциарной интервенции) и превентивного вмешательства. Ни одно из трех этих нововведений сегодня не является в полной мере легитимным, но они оказывают практическое влияние на международные отношения.
За последние 20 лет произошли изменения в структурах мироуправления: наряду с универсальным по охвату и официальным по статусу ооновским механизмом вырос полузакрытый (по избранности допущенных в него членов) и неформальный (по типу принятия решений) механизм, в первую очередь государства групп G7 и G20.
Отметим, что члены «семерки» фактически остаются более влиятельными отчасти благодаря принадлежности шести из них к блоку НАТО, который в отдельных случаях способен выступать инструментом защиты интересов этих стран при помощи силы. К началу 2000-х гг. коалиция «семерки» с блоком НАТО по практическому воздействию на мировую политику стала почти вровень с ООН. Между двумя этими ветвями мирополитического регулирования – формальной (ООН) и неформальной (члены «семерки» и НАТО) – развернулась настоящая конкуренция, в которой вторая обладала рядом преимуществ.
Неформальная ветвь была оперативнее в принятии решений. Члены «семерки» представляют собой достаточно однородные в политико-идеологическом и экономико-социальном отношении государства, им проще согласовывать свои интересы, чем разнородным субъектам, составляющим большинство в ООН. Они, как правило, имели возможность заранее согласовывать свои позиции по важнейшим международным вопросам, а затем коллективно отстаивать их в ООН. Другим преимуществом механизма неформального регулирования является его замкнутость на военную организацию НАТО. Организация Объединенных Наций не имеет собственных вооруженных сил, в силу чего любое потенциальное решение Совета Безопасности о силовых санкциях грозит перерасти в громоздкое многоканальное согласование, способное отсрочить действия на неопределенный срок. Члены «семерки», напротив, в принципе, могут мобилизовать свои военные ресурсы быстрее, руководить ими слаженнее, применять их, учитывая собственные политические интересы.
Страны НАТО предпочитают по возможности действовать с санкции ООН, но, как показал мировой опыт, получение мандата ООН не является категорическим императивом, если речь идет об интересах США или группы стран НАТО. Более того, сформировалась уже довольно длинная цепь прецедентов, способных стать вешками на маршрутах утверждения практики принятия международных решений в обход ООН.
