Где-то там, где всегда шумно и людно, все еще светились огни, играла музыка, жужжали и сигналили машины, веселились люди… Где-то. А здесь… Здесь царица-ночь все укутала своим темным покрывалом. И речушку-невеличку, что протекала на краю города, и старый, едва подсвеченный мостик, словно кот, горбом перекинувшийся через нее, и берег с ивами, покорно кланявшимися матушке-реке.

Водная гладь, приятно прохладная и тихая в эту безветренную ночь, медленно и бережно, будто мать младенца, несла ранние опавшие листья. А в небе, в небе над рекой, над городом, над всем миром стояла бледнолицая красавица-луна. Скромно, не в пример солнцу, сияя на небесах, она рисовала силуэты: и берега с ивами, и моста, и речки, в которой она отражалась во всей своей красе. Тихим светом, словно острым ножом, она бесшумно разрезала ночную тьму, как бы желая вырвать умиротворяющий пейзаж из темного царства ночи.

И во всей этой удивительно тихой гармонии пронзительно отчетливо вырисовывался силуэт женского тела, парившего над гладью реки. Молодого, красивого женского тела, к несчастью, парившего совсем не долго. Ровно столько, сколько телу нужно, чтобы стремительно и неотвратимо упасть с самой высокой точки моста в реку, нарушив идиллию водной глади.

Удар, всплеск…

Чудовищная, нестерпимая боль пронзила все тело, сковав его раскаленными клещами. Аня даже ойкнуть не могла. Но боль быстро отступила, оставив после себя непроглядный туман в голове и вокруг. Туман был таким густым, что даже мыслей своих не было видно. Но постепенно туман начал рассеиваться. Сперва в голове.

Аня силилась вспомнить, что происходило с ней накануне.

Обычное утро, еще одно, когда вставать абсолютно не хочется, но к первой паре надо позарез. С самого утра копошащаяся мать, уже взвинченная утренними заботами. Под руку лучше не попадаться! Докучающий младший брат. Да, да, да, Аня и его тоже любила. Но на расстоянии. Достал. Бурчащий отец (хоть этим утром не напрягал). Переполненная маршрутка. Институт. Чертов патан1, нихрена не понятно! Хочется спать и выть от тоски. Столетняя булочка и холодный кофе в столовке… «Не то, не то!».

Вечер. Еще один теплый осенний вечер без Саши. И безо всякой надежды вырваться из удушающей клетки, уготованной ей, молодой и красивой студентке, коварным одиночеством. Что он там в вайбере черкнул? «Не доставай, все кончено»? Пожалуй, да, все кончено. Фотки в телефоне… их счастливые лица… Хотелось ногтями разорвать грудь и вырвать оттуда сердце вместе с душой, так было обидно, больно и безнадежно!

Аня так и не смогла в деталях вспомнить, как просидев в слезах до ночи, она вышла из дома, не потревожив никого. Зачем-то надела колечко, мамин подарок на двадцатилетие. Как в одной ночнушке и тапочках прошагала через весь город к «их» месту. Как влезла на самую высокую опору моста.

В голове четко и ясно была она, одинокая, брошенная и обиженная всем миром Аня, словно парившая в воздухе. И луна прямо перед ней. В мире не было ничего: ни моста, на котором она стояла, ни реки внизу, ни берега, ни центра города где-то далеко. Только она и луна – ее утешительница и спасительница. Она манила к себе, словно говорила: «Иди ко мне, дитя мое!», нежно гладила ее по головке своим бледным светом и утирала слезы, катившиеся по щекам.

Аня сделал шаг вперед. Вперед к луне. Но мир почему-то полетел вверх тормашками.

«Какой-то дурацкий сон», – думалось Ане.

Туман начал потихоньку рассеиваться вокруг, позволяя глазам осмотреться. Аня была в каком-то помещении, полностью залитым нежно-молочным светом. И снизу, и сверху, и с боков мягкий и обволакивающий свет струился с одинаковой силой, стирая контуры места пребывания. Казалось, что даже она лучится тем же светом, плавая в светящемся молоке и становясь частью этой молочной атмосферы.

Но молоко тоже рассеялось. Аня была в длинном, светлом коридоре, которому, казалось, не было ни конца, ни края. Буквально в десятке шагах от нее по коридору стояла стойка, словно ресепшен в отеле, с огромным шкафом вдоль стены. У стойки стоял какой-то невысокий и полноватый гражданин, что-то энергично доказывавший даме за стойкой.

Поскольку идти больше было некуда, Аня робким шагом потопала к стойке. Чувства постепенно вернулись, и она могла четко видеть и слышать все то, что происходило совсем рядом.

– Да как же так? – кричал гражданин у стойки, – третий раз уже!

– Не я ее сюда отправила, – спокойно отвечала дама за стойкой.

– И что делать будем, – на повышенных тонах продолжал гражданин, – снова в детский сад играть?! По головке погладим, сопельки утрем, попку обгаженную помоем? В дочки-матери играем, чесслово!

– Все, согласно предписанию, – сухо и спокойно отвечала дама на нападки нервного товарища.

– Да к херам собачьим твое предписание! – выпалил толстый псих.

– Я же попросила не выражаться! – уже несколько нервозно ответила дама, – мне еще раз напомнить?

– А ты мне тут моралей не читай. Я тебе не школяр какой! – парировал спорщик.

Они бы, может, и продолжали браниться дальше, но Аня подошла к ним совсем близко для спора без ее участия. Она лишь хотела спросить, где она и что тут вообще происходит. С одной стороны, ей было очень интересно, что творится вокруг и куда она попала. Но, с другой стороны, почему-то очень хотелось домой. Как никогда в жизни ей очень-очень хотелось домой: к маме, пусть и ругающейся за неопрятность и медлительность, к папе, что бубнящему, что кричащему одним и тем же суровым басом, к докучавшему непоседе-брату. Но как это сделать, Аня пока не знала.

– Явилась, не замочилась! – язвительно сказал гражданин у стойки, сместив акцент внимания уже на нее, на Аню, безобидную девушку в ночнушке и тапочках.

«Не замочилась?». Аня оглядела себя. С нее со всей почему-то капельками стекала вода, падая на пол и тут же исчезая без следа.

– Как полетала? – продолжал ерничать гражданин.

Это был невысокого роста мужчина, вроде средних лет, полноватый, с коротенькими ножками. Одет он был в какой-то дурацкий замызганный плащ, под которым виднелся растянутый донельзя свитер и штаны, явно на пару размеров больше. Туфли на нем были такого вида, будто ими только что мальчишки играли в футбол во дворе. Как-то все… «бе-еее», что ли? Запах от него исходил, как от пассажира, неделю проведшего в поезде с нерабочим туалетом. Он постоянно почесывал голову с грязно–рыжими, явно давно не мытыми волосами. Вся эта неряшливость, то ли напускная, то ли естественная, настойчиво напоминала кого-то. «Кого же, кого?» – силилась найти аналогию Аня. «Точно! Лейтенант Коломбо! Не-еее, Коломбо был старше. И ниже. И совсем не рыжий. И добрый. А этот злой какой-то, нервный. Рыжий-Коломбо? Нет, так длинно, пусть будет просто Рыжий».

– Ты закончила? – спросил уже вроде как успокоившийся Рыжий.

– Полетала? – робко спросила его Аня, так и не поняв предыдущего вопроса.

«Ах да, мост, река… Блин, я же с моста прыгнула!».

– Знатно плюхнулась! Всю рыбу распугала, – продолжал Рыжий, – рыбачок под мостом аж сигаретку из зубов выронил. Он-то тебя багориком и достал, ловко подцепив за ночнушку.

«Мамочки, я же с моста свалилась!» – с ужасом думала Аня, прокручивая перед глазами картину последних секунд жизни, словно бы не воспоминания это были, а явь.

«Последних секунд жизни?».

– Я погибла? – дрожащим голосом спросила мокрая, полуголая и беззащитная девушка.

– Нет, что ты! – с издевкой отвечал Рыжий. – Всего-то метров пятнадцать, плашмя в воду. Кто ж от такого погибает? Даже ноготь не сломала!

Сию же секунду Аня, будто чужими глазами, увидела, как ее безжизненное тело наспех грузили в реанимобиль знакомые ребята со скоряка2.

С мольбой в глазах Аня обратилась с тем же вопросом к женщине за стойкой.

– Не могу пока тебе ничего сказать, – ответила та.

Женщина за стойкой была на вид самой обыкновенной женщиной. Среднего роста, среднего возраста, обычного телосложения… Она была настолько средней, что ни глазу, ни уху зацепиться было просто не за что. Строгостью и чинностью, с которой женщина держала себя, она напоминала Ане ее классуху. Ту, которая едва не влепила «пару» Ане в аттестат. Вот такая, классическая училка. «Пусть будет Училкой».