Кончики моих пальцев, испачканные соком накануне, пощипывало.

– Но это было только начало, – продолжала Селена. – Она взвилась, плечи ее выгнулись. Кожа стала серой, шея начала вытягиваться. И наконец исторгла пять новых голов с разинутыми зубастыми пастями.

Сестрицы с братьями ахнули, но я их слышала едва-едва, как отдаленный шум моря. Невозможно было представить описанный Селеной кошмар. И поверить: это сделала я.

– А Сцилла тем временем выла и лаяла, как свора бешеных собак. Я вздохнула с облегчением, когда она наконец нырнула в глубину.

Выжимая сок цветов в воду там, в бухте Сциллы, я не задумывалась, как воспримут ее превращение мои двоюродные братья и сестры, те, кому она была сестрицей, племянницей, любовницей. А если б задумалась, сказала бы, что они любили Сциллу и громче всех станут требовать моей крови, когда за мной явятся эринии. Но теперь, оглядываясь вокруг, я видела лишь сияющие, как наточенные клинки, лица. Склонившись друг к другу, они злорадствовали. Хотела бы я это увидеть! Нет, ты только представь!

– Еще раз расскажи! – прокричал кто-то из дядьев, и братья с сестрицами шумно его поддержали.

Тетка улыбнулась. Изогнула губы полумесяцем, как и сама изгибалась в небе. И рассказала все сначала: конечности, шеи, зубы.

Голоса моих сестриц и братьев взвились до потолка.

Она ведь с половиной дворца ложилась.

Хорошо, что я ее к себе не подпускал.

Голос одного речного бога возвысился над всеми. Конечно, она лаяла. Всегда была сукой!

Визгливый хохот впился мне в уши. Речной бог, клявшийся, что отобьет Сциллу у Главка, смеялся до слез. Сестра Сциллы завывала, притворяясь собакой. Даже бабка с дедом пришли послушать, стояли с краю и улыбались. Океан сказал что-то Тефиде на ухо. Я деда не слышала, но, поскольку знала его уже полвечности, могла прочесть по губам. Скатертью дорога.

Кто-то из дядьев рядом со мной опять кричал:

– Еще расскажи!

Но на этот раз тетка лишь закатила жемчужные глаза. От него несло кальмарами, да и вообще время пира давно настало. Боги потянулись к ложам. Наполнялись кубки, переходила из рук в руки амброзия. Губы богов краснели от вина, лица сияли как драгоценности. Тут и там потрескивал смех.

Это взбудораженное веселье было мне знакомо. Я уже наблюдала его, в темноте другого зала.

Двери отворились, вошел Главк с трезубцем в руке. Волосы его были зелены как никогда и развевались подобно львиной гриве. Глаза сестриц и братьев радостно сверкнули, раздался возбужденный шепот. Вот где и впрямь будет потеха! Они расскажут ему о превращении любимой, расколют его лицо, как яичную скорлупу, и посмеются над тем, что выйдет наружу.

Но прежде чем они успели заговорить, вмешался мой отец – широким шагом подошел к Главку и увел его.

Недовольные братья и сестры вновь оперлись на локти. Вредина Гелиос, испортил веселье. Ну ничего, Персеида потом все у него выспросит, или Селена. Они подняли кубки и продолжили развлекаться.

Я же последовала за Главком. Не знаю, как у меня смелости хватило, впрочем, разум мой замутился, словно бурлящее море. Я встала за дверью комнаты, куда отец отвел Главка. И услышала его тихий голос:

– Разве нельзя ее сделать прежней?

Всякий, рожденный богом, знает ответ с пеленок.

– Нет, – сказал отец. – Ни один бог не властен отменить сделанное богинями судьбы или другим богом. Но в наших дворцах сотни красавиц, одна другой спелее. Лучше на них посмотри.

Я ждала. Вдруг Главк все-таки вспомнит обо мне? Я бы вышла за него не раздумывая. Но оказывается, я надеялась и на другое, хотя еще вчера и подумать о таком не могла: что он всю соль из себя выплачет, лишь бы вернуть Сциллу, что будет держаться за нее, свою единственную настоящую любовь.

– Я понял, – сказал Главк. – Жаль, но ты верно говоришь: есть и другие.

Раздался тихий металлический звон. Главк постукивал пальцами по вилке своего трезубца.

– Младшая у Нерея хороша, – продолжил он. – Как ее зовут? Фетида?

Отец цокнул языком:

– На мой вкус, больно солона.

– Что ж, – сказал Главк, – благодарю тебя за превосходный совет. Последую ему.

Они прошли мимо, совсем близко. Отец занял свое золотое ложе рядом с дедом. Главк пробрался к пурпурным лежанкам. В ответ на какие-то слова речного бога поднял голову и рассмеялся. Тогда я видела его лицо в последний раз и запомнила жемчужный блеск зубов в свете факелов, синеву кожи.

В дальнейшем он и впрямь следовал совету отца. Спал с тысячью нимф, плодил детей с хвостами и зелеными волосами, которых очень любили рыбаки, ведь те частенько наполняли их сети. Я видела иногда, как они резвились, подобно дельфинам, меж гребней самых высоких волн. И никогда не приближались к побережью.

Воды черной реки катились вдоль берегов. Бледные цветы качали головками. Но я ничего вокруг не замечала. Мои надежды отпадали одна за другой. Я не проживу с Главком целую вечность. Мы не поженимся. Никогда не ляжем вместе там, в лесу. Его любовь ко мне исчезла, утонула.

Мимо проплывали боги, нимфы, в свете факелов и аромате благовоний текла их болтовня. Лица их, сияющие и оживленные, как всегда, вдруг стали казаться мне чужими. Громко, словно птичьи клювы, щелкали каменья их бус, широко растягивались, испуская смех, красные рты. Где-то там и Главк смеялся вместе с ними, но различить его голос в общем хоре я не могла.

Не всем богам быть одинаковыми.

У меня загорелось лицо. Я ощутила не то чтобы боль, скорее жжение, которое никак не проходило. Прижала ладони к щекам. Сколько я уже не вспоминала о Прометее? Перед глазами встал его образ: истерзанная спина, невозмутимое лицо, взгляд темных глаз, выражавший сразу всё.

Удары сыпались на него, но Прометей не кричал, хотя обливался кровью и сделался в конце концов похожим на золоченую статую. И все это время боги следили за ним глазами острыми, как молнии. Они бы сами с удовольствием взяли в руки хлыст эринии, представься им возможность.

Я не такая, как они.

Значит, не такая? Я услышала голос дяди, глубокий, звучный. Тогда думай, Цирцея. Чего бы они не сделали?

Кресло отца было устлано шкурами угольно-черных барашков. Я встала на колени подле их свисающих голов.

– Отец, это я превратила Сциллу в чудовище.

Голоса вокруг разом смолкли. Не знаю, смотрели ли с дальних лежанок, смотрел ли Главк, но все дядья уставились на меня, прервав сонную беседу. Я ощутила пронзительную радость. Потому что впервые в жизни хотела их внимания.

– Я взяла дурную траву, фармакон, и сделала Главка богом, а потом превратила Сциллу. Хотела изуродовать ее, потому что ревновала к ней Главка. Я сделала это из себялюбия, со злобой в сердце, и готова отвечать.

– Фармакон, – повторил отец.

– Да. Желтые цветы, что растут там, где пролилась кровь Кроноса, и являют истинную суть всякого существа. Я сорвала, наверное, сотню и бросила в купальню Сциллы.

Я думала, плеть принесут, призовут эринию. Прикуют меня к скале рядом с дядей. Но отец лишь наполнил свой кубок.

– Пустяки. В тех цветах нет никакой силы, больше нет. Мы с Зевсом об этом позаботились.

Я смотрела на него в изумлении.

– Отец, я это сделала. Собственными руками сломала стебли, намазала соком губы Главка, и он перевоплотился.

– Ты испытала предчувствие, это свойственно моим детям. – Голос отца оставался ровным и твердым, как каменная стена. – В ту минуту Главку суждено было перевоплотиться. Трава здесь ни при чем.

– Нет, – попыталась возразить я, но отец продолжал говорить. Возвысил голос, чтобы заглушить мой.

– Подумай, дочь. Если б так легко было смертного сделать богом, разве не стали бы все богини кормить возлюбленных этими цветами? И разве половина нимф не превратилась бы в чудовищ? Ты не первая ревнивица в этом дворце.