«Хоть что-нибудь…»
Эти слова бьются в голове у Кризанты, наводя на мысль о поступке, который в данной ситуации кажется единственно-правильным. Разве что этот поступок должен быть сделан с согласия обеих сторон. «Да к черту все», – неожиданно решает для себя Кризанта. Она ведь может сделать это «хоть что-нибудь», воистину может. Знания о собственной магии дают ей преимущества перед самой Смертью, новые знания, о которых она прежде не подозревала.
Кризанта поднимается и, медленно шагая, приближается к распростертому на пыльной земле мужчине, опускается на колени и осторожно проводит кончиками пальцев по его щеке, покрытой сетью царапин. Кожа еще теплая, но это обман, обжигающий холодом, от него становится тошно, но Кризанта не отступает. Дыхание смерти, пытающейся ее отпугнуть, ей не страшно. Она перетерпит. Она должна. Обязана. Ради этого невозможного человека.
- Я не умею воскрешать мертвых, – произносит Кризанта ровным голосом. Наташа затихает, поднимая на нее глаза, Старк позади переминается с ноги на ноги, не издавая ни единого звука. – Я не умею воскрешать мертвых, – повторяет она, – но я умею кое-что другое, – Кризанта смаргивает слезы и опускает одну ладонь на солнечное сплетение Клинта, туда, где багровеет липкая вязкая кровь, а вторую – между ключиц, на ткань разорванной куртки.
Мир вокруг замирает.
Все застывает в безмолвии, погружаясь в выжидающее молчание. Кризанта сглатывает комок в горле и прикрывает веки.
Тихий напев, старый и привычный, расплывается в пасмурном весеннем вечере.
- Солнца златого цветок,
Сияй и сверкай огнем.
Время обрати ты вспять,
Верни то, что было мое…
Раны ты исцели,
Судьбы замысел измени,
Сохрани и верни мне то,
Верни то, что было мое…
Что было когда-то мое… [1]
Привычное полыхание цвета золота зарождается в сердце и выплескивается наружу, просвечивает из-под кожи, искрится в растрепанных спутанных волосах и расплывается в разные стороны, нарастая и нарастая, становясь все жарче, светлее, окутывая две фигуры сияющими вихрями.
И вместе с этим сиянием где-то в глубине души золотое одинокое дерево, что никогда не цвело, вдруг вспыхивает ярким светом, разлетаясь в разные стороны мириадами сверкающих звезд, и хлынувшие за ними солнечные реки, наполнившиеся жизнью, стремительным потоком взмывают наверх, переплетаясь между собой и превращаясь в волшебный цветок.
Хотя нет, не один цветок. Теперь их было два.
*
Тонкий запах белых лилий, которые Она сжимает пальцами, вызывает забытое чувство нетерпения и восхищения. Шлейф шелковой вуали, подобно ее волосам, течет по полу следом за ней. Она чувствует теплоту рук своего отца, который идет бок о бок с Ней, а Она волнуется так, как никогда в жизни. И с каждым шагом Она все ближе к Нему. К человеку, который показал ей жизнь, открыл ей глаза, спас ее из золотой клетки. Она знает, что Он – все для нее. И когда священник произносит речь, а Они смотрят друг другу в глаза, им обоим ясно, что они будут любить друг друга всегда, не смотря ни на что.
Время прекращает свой бег в этот момент, все вокруг останавливается, и больше никто не двигается. Все застыло. Он и Она тоже. А Кризанта, неслышно двигаясь по мягкому лиловому ковру, подходит к ступеням и останавливается, глядя на свое прошлое. И, сравнивая себя и Ее, понимает, насколько Она изменилась. Мечтательная девушка растаяла тенью в солнце жизни, Она повзрослела, стала сильнее, закаленнее. Она – не так, кем была тогда, не та, кем была до Того Дня. Она теперь другая.
Люди, рассевшиеся на длинных скамьях и затаившие в ожидании дыхание, море цветов, украшающих огромный зал, лучи дневного светила, льющиеся через большие окна, все знакомые лица… Кризанта окидывает их медленным взглядом и делает резкий вдох, сжимая кулаки. Она – в своих порванных джинсах, в безнадежно заляпанной обуви, в потемневшей от застывшей крови футболке и с буро-красными разводами от запястий до локтей, – совершенно не вписывается в полную радости и счастья картину. Ей тут не место. Она здесь быть не должна. И от осознания этого становится только хуже.
Кризанта, мотнув головой, отворачивается, собираясь быстро выйти через проход, за которым колеблется свет – путь из воспоминаний обратно в реальность – и, подняв голову, замирает, на несколько секунд забывая как дышать.
Потому что перед ней стоят те, кого тут тоже быть не должно.
- Юджин… Мама… Папа… – эти слова сами собой срываются с губ, и Кризанта судорожно зажимает рот рукой от волнения, широко открыв глаза, отказываясь верить. Ее родители, такие, какими она их помнит, смотрят на нее и улыбаются. Но взгляд все равно притягивается к Юджину, который в ту секунду предстал перед ней таким, каким она его впервые увидела там, в башне, в день, когда все изменилось. – Вы… Я не… я не понимаю… Вы же…
- О, нет, мы здесь, – веселый голос бывшего разбойника заставляет душу буквально ныть от щемящей радости. – Разумеется, мы здесь. Где же нам еще быть? Нет, не говори, что мы умерли, потому что это не так, – Юджин перебивает Кризанту прежде, чем мысль сказать это посещает ее голову. – Мы все еще живы. В твоем сердце. И мы всегда были там. И всегда там будем. И ты всегда можешь видеть нас, когда только пожелаешь, – он смотрит на то, как по щекам золотоволосой девушки неудержимо катятся слезы, и, приветственно разведя руки в стороны, бодро и непринужденно произносит: – Обнимемся?
И Кризанта срывается с места. Сокращая расстояние между ними до минимума, она стискивает его в объятьях, уткнувшись носом в его плечо, и рыдает, плачет так, как не плакала уже непозволительно давно, выплескивает все, что веками копилось внутри ее сознания, всю ту боль, отчаяние, горечь одиночества… До тех пор пока не чувствует долгожданное облегчение и лишь после этого ослабляет хватку, но лишь чуть-чуть, по-прежнему не отрывая глаз от таких родных ей черт лица, боясь, что оно исчезнет.
- Почему раньше я не могла?..
- Потому что тебе нужно было понять, – ее мать приблизилась к ней и нежно провела кончиками пальцев по лбу, аккуратно заправляя выбившийся локон за ухо.
- Понять что?
- Что нужно отпускать, – ее отец подходит с другой стороны, опуская ладонь ей на плечо.
- Что отпускать?
- Прошлое, Рапунцель, – голос Клинта накладывается на слова Юджина, звенит и буянит в ушах, как барабанный бой, и разбойник слегка отодвигается назад и наклоняется, уменьшая разницу в росте. – Да, оно бесценно, и никто никогда не сможет этого изменить, потому что это часть тебя. Но жить лишь прошлым, постоянно тоскуя о том, чего не вернуть, - неразумно. И это убивает, – слова раздаются эхом, словно бы их говорят не один, а сразу два человека. – Прошлое нужно отпускать, чтобы будущее смогло найти путь к тебе. Ты должна была сделать это, чтобы преодолеть ту ступень, на которой застряла. Теперь ты наконец совершила это, теперь ты готова продолжать свой путь. Ты снова можешь жить. И ты снова можешь любить. И пусть сомнения и страхи не мешают тебе, – Юджин подается вперед, целуя ее, и отстраняется. Ее родители отступают следом за ним, и Кризанта наблюдает за тем, как все вокруг начинает затапливать белый свет.
И в этом сиянии, окутывающем ее с ног до головы, Кризанта действительно понимает, что она готова. Она готова жить дальше.
[1] Мне захотелось перевести песню Рапунцель в своей манере, поближе к английскому оригиналу, просто он мне показался более… ну, более.
Ах да. Я типа того… вернулась. :)
========== Глава 24, в которой двое людей окончательно разбираются во всем. ==========
Клинт просыпался долго, неохотно выпутываясь из цепких объятий сна, который в последнее время с отупляющим упорством не приносил никаких сил, но сейчас почему-то все было иначе, не так как раньше. Он пошевелил пальцами, потом чуть согнул ноги в коленях, прислушался к своему телу. Нет, все было в порядке. В полном порядке. Даже удивительно. Ведь после базы…
Клинт резко открыл глаза и, рывком сев на уже знакомой ему широкой и слишком белой кровати, огляделся. Нет, не галлюцинация. Он тут. Он на авианосце, в медотсеке, и он… жив. Он дышит, и он жив. Он не мертв. Клинт явственно помнил, как после первого выстрела Кризанта упала, как подкошенная, и помнил, как после второго ощутил сильный болезненный толчок в груди. На этом все заканчивалось. Клинт задрал низ футболки с длинными рукавами – он едва успел удивиться отсутствию больничной рубахи – и ощупал то место, куда, как ему думалось, вошла пуля. Но там даже ссадины не было, не говоря уже о шраме.
