Сегодня мои нефтяные владения известны на весь мир, а теперь я и мои люди обнаружили один из крупнейших в мире нефтяных шельфов, который по праву принадлежал мне.

Немецкий оружейник — Отто Цундапп, с которым жизнь нас свела в не самое лучшее для меня время, работает теперь на меня, вместе со своими людьми, которым еще в самом начале подготовки нашего предприятия, плотно подсел на уши. Он привел мне не только довольно дешевую рабочую силу, но и киллера, которой оказалось возможным поручить любую работу.

Только сопротивлялась она сильно. Джей МакКинли могла бы стать для меня отличным компаньоном, стоило только обучить ее тому искусству лжи и манипуляций, которое я приобрел во время познания большого и — как мне казалось когда-то — понятного мира.

Но игра с МакКинли могла выйти за поставленные мною рамки, ведь как когда-то сказал мне Гаспаро — я падок на дорогих и дороговыглядящих женщин. А Джей хоть и выглядела броско и в какой-то мере эпатажно — не подходила она под мой формат. Но тем и была интересна.

Она жила приказами, у нее была «грязная» работа; она сама, черт возьми, была всего лишь подчиненной для меня, но что-то в ней зацепило.

Правила моей игры она приняла без робости и без страха, ни на секунду не задумавшись о том, что это нас обоих может довести до гробовой доски. Она в чем-то была на меня похожа — усмиряла собственное внутреннее пламя, не позволяя ему разгораться огромным, ярким, сжигающим все живое на своем пути костром. Пускай бы сейчас мы сгорели в нем вместе.

Моя задумка с Алинолом провалилась — я понял это еще в самом начале, когда на базе обнаружилось двое агентов Британской и Американской разведок. Так почему бы перед смертью не насладится остатками этой поганой жизни, в которой у меня не было ничего, кроме денег, заработанных воровством и сбытом контрабанды?

Умирать — так, конечно, с музыкой. Ведь если перед смертью надышаться невозможно, нужно сделать все, что в твоих силах, чтобы в последние минуты жизни захватывало дух…

От выпитого накануне голова раскалывалась, словно скорлупа ореха, по которой со всей силы ударили молотком. Джей с трудом разлепила глаза, тотчас же вперившись взглядом в дырку от пули на потолке. События прошедшего вечера и долгой, разгульной пьянки помнились обрывками, никак не связанными между собой.

В открытое настежь окно задувал прохладный, влажный от ночной грозы, но свежий ветер, колыша тяжелые шторы, которые были неплотно задернуты. Бушевавшая ночью гроза стихла, оставив после себя лишь легко волнующееся, еще, должно быть, холодное, море, да низкое, кажется, лежащее на, и без того больной, голове, серое небо, начинающее постепенно голубеть.

Киллер осторожно села на кровати и, убедившись, что цветные круги перед глазами не пляшут, неторопливо поднялась на ноги. На душе отчего-то скребли кошки и было так тошно морально, что похмелье заглушалось почти полностью.

Да как она посмела так надираться в обществе отпетых негодяев, многие из которых на нее до сих пор смотрят, как на женщину — сально и голодно, мечтая зажать где-нибудь в темном углу?! Что было вчера в ее голове, когда она соглашалась на предложение Карданвала выпить? Чертво благородство, которого и в помине-то быть не должно?

Ее совесть находилась в зачаточном состоянии, она никогда не строила планов и не отличалась особой амбициозностью. Так что же вчера произошло?

МакКинли закрыла лицо руками, однако, в ту же секунду отдернула ладони, почувствовав, шершавую тканевую поверхность пластыря, которыми были заклеены порезы от осколков лампы на щеке и над бровью. Кто-то позаботился о ней, пока она спала?

— Ваше утро можно считать добрым? — Джей резко обернулась на голос за спиной, отчего перед глазами все поплыло, а мысли, и так сумбурные и нечетко оформившиеся, пустились в пляс.

Карданвал являл собой образец человека, которого не коснулись ни тяготы похмелья, ни муки совести за совершенное по пьяни. Казалось, магнат светился изнутри, и чем дольше МакКинли на него смотрела, тем сильнее в ее душе вскипали ненависть и отвращение к этому мужчине.

Какой же он манерный, вышкаленный, правильный. Истинный, черт возми, джентльмен, некогда покорный слуга Британской Короны, предавший и страну, и родину, но не растерявший природного обаяния и какой-то отчужденной, ледяной чопорности, присущей всем, без исключения, англичанам. Только британцы умеют так держаться на людях.

От внезапного осознания масштабов очередной проблемы, которая начинала топить МакКинли с головой и снова затягивать на дно, в ледяную черную воду, вдруг стало еще тошнее. Один англичанин — такой же, казалось, правильный, с непомерной аристократической гордостью — уже один раз пустил судьбу Евы МакКиддл под откос, и она покатилась с таким нехилым линейным ускорением, как металлическая болванка. Повторения истории не хотелось.

— Мою жизнь в принципе нельзя считать хоть сколько-нибудь сносной, пока рядом находитесь вы, — спокойно и холодно отозвалась Джей, отворачиваясь к окну.

Майлз рассмеялся, подходя ближе, встал за ее спиной непозволительно близко, так, что ткань его изумрудного пиджака касалась ее обнаженных рук. МакКинли напряглась, чувствуя над ухом спокойное размеренное дыхание мужчины.

— Не дерзите, МакКинли. Вам не идет образ колючки, — сильные пальцы, обтянутые тканью перчатки сжались на женском плече, до боли сдавливая его.

Киллер обернулась, глядя на магната снизу вверх, едва заметно кривя губы от неприятных ощущений. Пальцами другой руки Карданвал осторожно, почти невесомо, коснулся пластырей на ее лице.

— Вы сносны, когда молчите и не сопротивляетесь, — ему нравилось чувствовать свою власть, однако, отчаянная смелость и решимость женщины еще больше тешили его эго: сильная противница, достойный соперник.

Ладонь в непроизвольном жесте ненужной нежности легла на щеку Джей. Киллер смотрела магнату в глаза, не желая первой опускать взгляд, демонстрируя тем самым, что сдается и уступает первенство ему — пусть он сильнее и власти над ней у него больше, однако, это не повод делать ему одолжение.

— Я никогда не сдамся на радость победителю — не надейтесь, — прошипела девушка, вынуждая магната отнять ладонь от ее лица.

— О, поверьте, лучше быть сдавшейся, нежели проигравшей, — Майлз продолжал давить психологически, продолжая нарушать чужое личное простраство, пренебрегая банальными правилами приличия. — Возвращайтесь к Цундаппу — он ждет вас, — Карданвал резко отпустил ее плечо, на котором в скором времени проступят синяки, а затем приказал: — В Англии трое агентов, взятых во время вчерашней гонки, должны быть убиты. С трупами разберетесь сами.

МакКинли смотрела в удаляющуюся, идеально прямую спину уходящего мужчины и чувствовала, как адреналин привычно растекается по венам. Они так и не выяснили, кто сильнее, однако, каждый для себя приметил одно — соперник откажется сдаваться в любом случае. В их случае нужно нечто более действенное, нежели тактильное давление.

***

Третий день кряду над Лондоном висели серые тучи, однако прогноз погоды не обещал дождя еще в ближайшие пару недель. На автодроме царило непривычное оживление — события второго заезда еще были слишком свежи в памяти гонщиков, и теперь многие из них сомневались, стоит ли садиться за руль, или лучше отказаться от дальнейшей борьбы.

Сейчас Карданвал, отчаянно строя из себя убитого неудачами организатора гонок, крутился на стадионе, создавая видимость полного контроля ситуации, пытаясь даже в какой-то мере поддержать тех гонщиков, которые так обидно и унизительно «вылетели» в Италии.

Авария на мосту Фортуны в Порто-Корсо позволила только двум из двенадцати гонщиков закончить заезд. Еще троим — Льюису Хэмилтону, Джеффу Горвету и подставному Йену МакКинли образовавшийся затор помешал проехать и, может быть, побороться с МакКуином и Бернулли за победу.

— Как у вас, Лиам? — Карданвал зашел в бокс Хьюго, застав «гонщика» ковыряющимся под капотом.