========== Пролог, в котором формируется непреложная истина ==========
Белла любила ромашки, сколько себя помнила.
Тогда это были единственные доступные ей маленькие полевые цветки, с белоснежными, погрызенными муравьями, лепестками и тусклой жёлтой сердцевиной. Иногда она смотрела на идеальные бутоны астр в садике тёти Петуньи, на рассаженную вокруг герань и бутоны роз, но ничто не захватывало её в той же мере.
Маленькие пожухлые цветки, что, пряча в худенькой ладошке, она так часто проносила к себе в чулан, жили совсем недолго. Четыре часа в маленьком тёмном помещении — где Белла провела уже четыре года своей жизни — и можно было глядеть, как из них вытекает жизнь. Лепестки осыпаются, а жёлтый в центре сменяется чёрным.
Тётя Петунья очень рассердилась, когда однажды, ворвавшись в тесную комнатку, увидела цветы, что Белла не успела спрятать. Кричала что-то про противных букашек, о том, что придется травить их во всем доме, что у Дадли может начаться аллергия, и что от «противной грязной девчонки» они и так терпят слишком многое.
В тот момент, маленькая щуплая девочка с большими зелеными глазами, спутанными вихрами чёрных волос и разбитыми ладошками, так крепко сжимающими цветки, не совсем поняла, о чём именно речь. Ей было пять, и единственно, что она поняла наверняка — тётя Петунья не любит ромашки.
Через год холодным осенним днём её отправили в школу. Ради этого тётя Петунья перешила своё старое платьице и заплела ей косу, туго затягивая ленту и громко причитая об ужасной наследственности. В те времена на весь район была лишь одна начальная школа, и, к огромному — для тёти Петуньи — сожалению, Дадли должен был учиться вместе с Беллой. Неудивительно, что ей пришлось приложить некоторые усилия, чтобы приёмная дочка не опозорила любимого сына. Но в тот момент, Белле было действительно всё равно. Она просто была рада быть как все хотя бы раз в жизни.
Хотя бы раз.
Но правда в том, что маленькие обрывки воспоминаний, такие осязаемые, но неуловимо далёкие всегда окружали её. Необъяснимые моменты жизни, так или иначе связанные с прошлым, каждый раз вызывали болезненные воспоминания и лёгкую боль на лбу. Вместе с маленьким шрамом — свидетелем аварии, которой она когда-то стала. По-крайней мере так всегда говорила тётушка, так всегда она твердила как заученную наизусть мантру, сквозь сжатые в тугую полоску губы и заплывший взгляд. Она повторяла это пока Белле не исполнилось шесть — потом просто перестала отвечать.
Ромашки стали первым в её жизни проявлением волшебства. Когда напуганная она сидела в тёмном чулане после первого школьного дня, закончившегося просто ужасно, и нащупала правой рукой увядший давным-давно букет цветов, Белла поняла что её жизнь уже никогда не будет нормальной. Нормальные дети, должно быть, не рыдают от того, что в их руках оживают цветы.
И все эти годы, странные и необъяснимо долгие, Белла верила в эту простую непреложную истину — она никогда не будет такой как все. Не в этом мире, где взрослые вымещают злобу на сироте, где огромными статными цветами, высаженными во дворике, пытаются скрыть уродливость души. Где становится клеймом любое поведение отличное от обыденного, нормального. Где каждый готов из кожи вон лезть, доказывая свою принадлежность к некой высшей касте совершенно нормальных людей.
С того самого дня пять лет назад, в её комнате стоял один и тот же букет из трёх ромашек. Каждое утро Белла сжимала его крепко-крепко, возвращая ушедшую ночью жизнь, прятала за пазухой в огромные майки брата, что были ему наверняка малы, и убегала готовить завтрак. С того самого дня, она поняла, что исключительность — не грех. Не тогда, когда способно творить такое.
Потому что маленький букет с неидеальными полевыми цветками стоит в миллионы раз больше, чем весь мир, выстроенный на лживых розах в саду её тётушки.
========== Глава первая, в которой диктует голос сердца ==========
— Не забудь про этот чёртов пирог, — Вернон картинно скривился и натужно выдохнул, присаживаясь на выступающую доску, — ей-богу, Туни, какой смысл в этих походах, если твоя миссис Эшер не в состоянии приготовить нормально и приходиться приходить со своим.
Палящее солнце, выжегшее полоску травы и превратившее асфальт в раскалённую массу, на протяжении целого дня изводило жителей Литтл Уингинга одним своим видом.
Вернон в очередной раз вытер пот, выступавший на покрасневшем лице, и оглянулся:
— Опять они, — Дурсль повернулся в сторону жены, окидывая её взглядом и оценивая ситуацию, — я мог бы поговорить с ними. Ну, знаешь, по-мужски.
Губы Петуньи сжались в плоскую линию — хотя кажется они большую часть её жизни провели именно в таком своём положении, — а сама женщина отвернулась, поправляя платье и чопорно проговаривая:
— Не неси чепухи. Будем ещё нервничать из-за всяких… — она выпрямила спину, подхватив стоящее на машине блюдо, и двинулась к дому напротив.
Дурсль дёрнул плечом и, немного погодя, пошёл следом.
— Всё равно не понимаю, что мы здесь забыли. В плане… если нам так необходимо уехать, — Вернон наткнулся на предостерегающий взгляд жены. — Если нам желательно уехать прямо сейчас, — сконфузился он.
— Вернон, в самом деле, не заставляй объяснять элементарное. Мы не можем так просто уехать, ни сказав никому. Это вызвало бы подозрения, будь мы хоть миссис Фиг, — женщина вздохнула и нажала на звонок.
Лёгкий ветерок в последний раз обдул стоящее через дорогу дерево, под которым сидело двое молодых людей, и подхватил листок, унося его куда-то далеко.
— Знаешь, если это работники спецподразделения Аврората, то я пикси, — Рон Уизли перевёл свой взгляд на пару — очень — плохо одетых людей, шныряющих вокруг машины и упорно делающих вид незаинтересованности. — Серьёзно, это слишком очевидно.
— Ну, они хотя бы пытаются, — Белла вздохнула, надеясь, что большая циркуляция воздуха спасёт её от обморока, — хотя не то, чтобы у них получалось. Тётя Петунья смотрит на них как на прокажённых ещё с тех пор, как они сели в машину. Наверное стоило выдать им одежду.
— И зелье актерского мастерства, — Рон фыркнул, поправляя край мантии-невидимки — они уже давно не первокурсники, а их выступающие коленки так и грозили вылезти на свет — и перевёл взгляд на скрывшуюся в доме пару. — Сколько у них есть времени?
— Не больше часа должно быть. Флетчер в любом случае не выдержит дольше.
— Тогда нам пора, пока он не хватился. Хотя беспокоюсь я, отнюдь не из-за его морального состояния.
— Какого состояния? — Белла прищурилась, оглядывая друга, — которое он продал вместе с чувством ответственности и добропорядочности? Вместе с моим сервизом кстати. Кричер, кажется, ещё целую вечность будет ныть по этому поводу. Но да, пора идти. Герми будет волноваться.
Рон хрюкнул, подавившись, и закашлялся в кулак:
— Она в курсе что мы здесь? — его испуганные глаза размера с новенький галеон, так и кричали «как ты могла», пока растерянность не сменилось раздражённостью. — Ты пошутила.
Белла хихикнула и получила тычок под ребра.
— Ауч! Конечно пошутила, я ведь не горю желанием присоединиться к Джинни и провести остаток недели в компании садовых гномов. Такие грубияны.
Они просидели ещё некоторое время, глядя как солнце опускается всё ниже, и гигантская тень дерева блекнет на фоне наступающей ночи. Поттер оглянулась и стянула мантию, наслаждаясь прохладой наступившего сумрака.
— Сумерки, — Белла прикрыла глаза и прислушалась: во всей округе стояла тишина и только изредка проезжающие машины вырывали в реальность, — странное время. Вроде и жизнь замирает, но как-то тепло внутри становится.
Рон неопределённо дёрнул плечом. Вот уж кого не волновало таинство жизни.
Время всё шло, но вставать никто не решался.
Так много воспоминаний связывало этих людей. Так многое лежало между ними.
На шестом курсе они узнали о крестражах и отбили школу у пожирателей. Ну как отбили, Белла просто бежала за убийцей Дамблдора, пока не упала на траву и не зарыдала, а во дворе тысячи волшебников поднимали свои палочки в память великого человека, которого они сегодня лишились.
