Галя заявилась утром: пьяная, развеселая, без одной туфли. Свалила в прихожей телефон, от его корпуса откололся кусок пластмассы. Затем рухнула на вешалку, и посыпались пальто, куртки, зонт с тяжелым набалдашником. Женщина глупо рассмеялась и завозилась в образовавшейся куче. Сделала несколько тщетных попыток встать, а потом махнула рукой и разлеглась, словно на лучшем пляже. Ирка проснулась и c воплями «Мама!» соскочила с кровати. Запрыгнула на нее и стала осыпать поцелуями. Они выпадали, словно из дырявого решета, оставляя на носу, щеках и шее влажные следы. Дед в это время на кухне хлебал из щербатой пиалы чай и прицеливался к бутерброду. Молча отложил ломоть хлеба, встал, оттащил Ирку от пропахшей алкоголем матери, передал бабе Шуре и только потом съездил дочери в ухо. Та ощетинилась, вскочила на ноги, приняв боксерскую позу:
– Ты на кого руку поднял? На свою родную дочь?
У деда задрожал подбородок и обвисшие морщинистые щеки:
– Как ты могла оставить ребенка без присмотра?
Галя рассмеялась ему в лицо:
– Вы посмотрите кто объявился! Воспитатель сраный! А где ты раньше был, когда я в тебе нуждалась? Хлебал портвейнчик? Оправдывался Леночкой, которая тебя даже не узнавала? Не отличала твою морду от кадки с фикусом? Ты меня тогда видел? Слышал? Замечал? А теперь собираешься указывать, как воспитывать собственную дочь?
Дед замахнулся, словно для пощечины, но та его опередила, расцарапав висок. Он чертыхнулся, и они сцепились, словно дворовые псы. Завязали из собственных рук и ног несколько узлов и покатились по полу. Бабушка заголосила «Ой, людоньки!» и кинулась разнимать, но, получив удар в солнечное сплетение, захрипела и отползла на безопасное расстояние. Ирка визжала сиреной и пыталась поймать маму за подол. Уберечь от дедовых размашистых ударов. На ее вопли никто не обращал внимания. Ефим с Галей продолжали возиться в темной прихожей, периодически промазывая и оставляя вмятины в стене. Тогда девочка подтащила к форточке тяжелый табурет и закричала:
– Помогите! А-а-а-а! Маму убивают!
Через десять минут во двор влетел милицейский бобик и скорая помощь. Кто-то из милосердных соседей набрал «02» и «03». Жильцы с любопытством вывалили из подъезда, боясь пропустить «бесплатное кино». Некоторые в ночных рубашках, с полотенцами, поварешками, помазками и горячими щипцами для завивки волос.
Деда и маму арестовали на трое суток. Бабушку увезли в больницу с сердечным приступом, а Ирку забрали к себе «артисты». Соседка работала в кукольном театре и умела имитировать разные голоса. К примеру, попугая, кошку и девочку Женю из мультфильма «Цветик-семицветик». Иногда звала своих шалопаев голосом Фрекен Бок, и тогда сбегалась вся детвора и прыгала у них под окнами. Просили «на бис» старуху Шапокляк или Вовку из Тридевятого царства.
Ирка, переступив порог их дома, нервно икала, но с интересом оглядывалась. На всех полках – перчаточные куклы и коробочки с диафильмами, напоминающие баночки с гуашью. Мультяшное зверье. Две репки и три плюшевых колобка. Кокошники, царские короны, парики. Носы, усы, чьи-то рога. У стены – разномастные ширмы. Да и пахло чем-то вкусным. Не то лимоном, не то розовой водой.
Весь день ее развлекали, как могли. Мальчишки показали диафильм «Малахитовая шкатулка» и трижды сыграли в домино. Дали пострелять из рогатки и покрутить ручку старой мясорубки. Затем пили чай с рогаликами и ужинали кукурузной кашей и сосисками. По очереди купались. Смотрели «Спокойной ночи, малыши».
Ночью девочка ворочалась. Плакала сквозь сон, а потом вскакивала и бежала к входной двери – вдруг маму отпустили. Тетя-кукольница сперва ловила ее в коридоре, заново укладывала, гладила по голове. Ирка засыпая крепко прижимала ее руку к своей щеке. Под утро хозяйка уже из детской не уходила. Сидела и молилась, прося облагодетельствовать всех несчастных детей Святым Духом.
На следующий день ее взяли в театр, разрешили поприсутствовать на репетиции и поиграть с куклой Гердой. Накормили в буфете морковной котлетой и напоили ячменным «кофе». Ирка послушно ела все, что давали, внимательно осматривала вестибюль с гардеробной и молчала. За три дня девочка не проронила ни слова.
В четверг вернулись присмиревшая мама и бледный надломленный дед. Тот первым делом расцеловал внучку и стал собираться к Шуре в больницу. Складывал в сумку белье, халат, тапочки жены. Плакал. Галя на скорую руку готовила маме суп и запекала яблоки. Развлекала дочь небылицами. Ирка прыгала на одной ноге, напоминая мультяшную обезьяну. Радовалась, что семья почти что в сборе.
Во время вечернего купания Галя на минутку выскочила за полотенцем, а потом вместо нее явился дед. Молча достал внучку из ванны, обтер, натянул пижаму. Она на очень неудобной ноте завизжала, требуя маму, а он изо всех сил прижимал ребенка к груди и шептал:
– Не жди, Ирочка. Не жди ее сегодня. Опять к папке твоему побежала, зараза.
После того инцидента дед Ефим и стал худеть. Сперва отказался от котлет и отбивных, объясняя, что с возрастом изменились вкусы. Раньше выхлебывал по две тарелки супа, обгрызая первым делом куриную ляжку, а теперь брезгливо вылавливал кость и швырял на салфетку. Жаловался на усталость и боль в районе пупка. Бабушка заваривала чабрец, ромашку и семена льна, только ничего не помогало. У деда удлинились лицо и руки, исчез огромный живот, и он за считанные месяцы из медведя превратился в Кощея.
Для порядка и самоуспокоения Ефим сходил в больницу и вернулся сам не свой. С порога выбросил докторские бумажки в ведро, налил рюмочку и опрокинул со словами: «Вот мы и приехали». Переселился на балкон и стал сутками изучать небо и хилый дребезжащий козырек. Механически перетирал пластинки и сморкался в клетчатый платок. Переставлял пустые грибные бочки. Курил и давил о блюдце едва начатые сигареты. Охранял Иркины сокровища. В обувной коробке находились самодельная рогатка из толстой ветки орешника и натянутого серого аптечного жгута, брызгалка, сделанная из бутылки из-под «Белизны», и большая лупа. С ее помощью бесстрашная внучка разжигала костры. Когда совсем перестал есть, трижды в день принимал по столовой ложке водку, пытаясь шутить: «Куда ж нам с грыжей да на елку?» Баба Шура плакала. Он требовал не реветь:
– Ты чего разводишь сырость? Думаешь, этим кого-то спасешь? Мне за тебя и за себя не страшно. Мы уже такое, второй сорт. Покоптили небо и будет. У меня за Ирку сердце болит. Останется совсем одна. Единственная надежда на Петьку, хотя поди знай, может, даже лучше определить ее в детский дом, чем под одну крышу с этаким монстром.
После таких бесед бабушка закрывалась на кухне и капала в чашку что-то мятное. Ирка запрыгивала ей на колени и целовала в виски. Рисовала волшебных фей, способных спасти их семью. И только Галя ничего не замечала, находясь в своем мире, никак не соприкасающимся с миром общим. Но после семейной драки и отсидки в милиции всюду таскала Ирку с собой: на сомнительные квартиры, пикники, сборища, бесконечные застолья, вылазки, гулянки и кутежи.
В один из воскресных дней они огромной разномастной компанией выехали в лес на шашлыки. Поначалу все с удовольствием возились с малышкой, показывая ей дятлов и белок. Считая пни, трогая мох, собирая колокольчики и трехцветную фиалку. Девочка сидела у самых высоких на плечах, ее передавали из рук в руки, словно трофей, любуясь рыжими кудрями, пухлыми щечками, россыпью веснушек. Илья даже несколько раз позвал: «Иди к папке», и у Гали трепыхнулось в груди сердце. Потом достали ящик водки, и градус настроения резко взлетел вверх. Работа заспорилась, а о девочке забыли. Занялись разведением костра, шампурами, поиском чистой воды. Одни настраивали гитары, нарезали помидоры, жонглировали луковицами, хомячили хлеб. Другие дурачились, стреляли дротиками, играли в чехарду, перепрыгивая друг через друга. Вдруг Галя истошно закричала. Ирки нигде не было, и никто не мог вспомнить, когда видел девочку в последний раз. «Запорожец», в котором малышка играла с шишками, оказался пустым. На заднем сиденье валялась только новенькая вязанная кофта с матрешками, сменные трусы с колготками, аккуратно завернутые в газету «Труд», да горстка сосновой коры.
