Диктатуре требуется меня наказать и хорошенечко убить, чтобы я не корчил из себя умника. Диктатура не знает жалости и потому кидает в меня Кремлевской стеной. И вот тут я вспоминаю о Боге и начинаю Его умолять.
— Избавь меня, Господи, — плачу я, — от любой диктатуры. Останови, — молю я, — Гитлера, марксизм и ленинизм, сталинизм и маоизм. Верни, — рыдаю я, — на место Кремлевскую стену. А меня, Иисусе Христе, научи и вразуми. Распорядись моим опытом, которого я не хочу. Не хочу я больше никакого опыта и никаких камней с ракушками. Обещаю Тебе, что никогда больше не буду собирать чудные мгновения и все, что разбросано на морских берегах!..
Но когда я открываю свои соленые глаза, когда я поднимаюсь на ноги, когда я прихожу в себя, никакой диктатуры в помине нет, а в руке моей зажата необыкновенная раковина. И она переливается тем самым перламутром, которым, по словам Иоанна Богослова, отделаны врата Божиего Града, закрытые для диктатуры.
СЧАСТЬЕ НЕ В СЧАСТЬЕ, А ЛИШЬ В ЕГО ДОСТИЖЕНИИ
Межгалактический корабль закричал, как Анна Каренина, и затормозил. Я и несколько безбилетников бросились в последний отсек, но были остановлены должностным лицом в форме космодорожника.
— Прошу освободить отсек, он в аварийном состоянии, — сказало лицо. — Здесь опасно находиться…
И еще лицо сказало, что если что, так его отдадут под суд, а дети Ваня, Саня, Таня и жена Маня пойдут по чужим галактикам с протянутой рукой.
Пришлось развернуться и перейти в переполненный тамбур, где сразу пришло ощущение, что все мы козлы. Два самых целомудренных козла, заслоняя иллюминатор, говорили о красоте скелета.
— Ох, и красивый же скелет был! — блеяли они.
Между тем и из других отсеков начал прибывать обеспокоенный народ. Он так стремительно вбрасывался в наш тамбур, что появление контролера стало неминуемым. В воздухе буквально запахло контролером, как пахнут любые неприятности.
— Ваши билеты! — И контролер принялся щелкать компостером направо и налево.
Казалось, он раздает оплеухи. И еще казалось, что конец света очень близко, что он уже настает…
Я протянул ему свой билет, купленный позавчера на совсем другой корабль.
— Однако номер у тебя не пройдет! — просвистел контролер и тут же высадил меня вместе со всем стадом.
В каком-то лесу оказались мы, на какой-то неведомой планете. Повсюду пожарники, в начищенных до блеска касках, рыли норы, а с картофельных и селедочных деревьев пели громкоговорители. И местный буфетчик Отврат Григорьевич позволил нам выпить несколько бутылок уранианской водки.
А потом сладкоголосой птицей юности закричала новая электричка, и мы полетели дальше, безо всяких билетов, вместе с детьми космодорожника Ваней, Саней, Таней и женой его Маней, уже много лет разыскивающими своего отца и мужа.
Мы ехали и смеялись. А вокруг цвело такое разнотипье, что и речи не могло быть о конечной станции.
ИЗ НИЧЕГО НЕЛЬЗЯ СДЕЛАТЬ НИЧЕГО
Когда Идеал Канальевич Яйцебитов женился в первый раз, все ему казалось внове. И это естественно.
Когда Идеал Канальевич женился в последний раз, все ему надоело. И это тоже можно понять.
Когда Канальевич разводился впервые, он испытывал растерянность. «Как жить дальше?» — спрашивал он самого себя.
Когда Идеал развелся с последней женой, он был счастлив. «Теперь заживу!» — обещал он.
Но сердечные раны Яйцебитова так и не затянулись, и он вскоре умер, не успев зажить. А жены Канальевича как похоронили мужа, так и ходят ежедневно на Ваганьковское кладбище. И даже установили очередность посещений. Детей приводят, сидят и закусывают. А дети своих детей приводить станут. И очередь порой к Яйцебитову выстраивается, словно к какому-нибудь стоматологу. А если бы Каналья Идеалович женился только один раз или вообще не женился, ничего бы такого не было.
В ГЛАЗАХ ЕГО СТОЯЛИ СЛЕЗЫ, ГОТОВЫЕ ПРОЛИТЬСЯ ЧЕРЕЗ КРАЙ
Вот пойми человека с первого взгляда, обнаружь его! Это он тебя обнаруживает и понимает, а ты стоишь кретин кретином. Стоишь, бывает, в очереди (да что там бывает, постоянно стоишь!), а какая-нибудь Жозефина Душегубцева поворачивается и смотрит на тебя, смотрит… И все больше в ту область, где печень расположена. Как будто я Прометей прикованный, а она орел.
— Чего, — спрашиваю, — смотрите?..
А она говорит, что вовсе не смотрит, что и смотреть-то ей не на что, что морда, мол, у меня…
— Чего, — интересуюсь, — врете? Неужели не надоело?..
И опять не признается, а смотреть смотрит; поворачивается и стрижет печень глазами.
И в конце концов не выдержал я, бросил очередь и побежал на автобусную остановку. Согласен, что у меня морда, что никакого интереса я не представляю. Но зачем, спрашивается, смотреть? Полное непонимание. Попросила бы кусочек печени, и я бы дал: мне печени для людей не жалко!
Итак, бегу я на остановку, а ее уже нет, потому как знакомую улицу перекопали для рытья, копанья и укладки новых труб. Остановки нет, а люди между тем толпятся на углу, мечтая поскорее попасть домой и хорошенько подготовиться к следующему рабочему дню. Автобусы, естественно, идут мимо, не останавливаясь, а один вдруг тормозит и забирает всех желающих. И делает это не из корысти, а из жалости, которой раньше так славился наш национальный характер. И тут некий Взбешенец Скудоумьев (рядом со мною сел) начинает возмущаться тем, что шофер остановил свой общественный транспорт в неположенном месте.
— Лучше бы его оштрафовали! — говорит.
— А как бы вы уехали? — спрашиваю.
— А это уж мое дело! — отвечает.
— Но он же нас пожалел! — говорю.
— А мы в его жалости не нуждаемся!..
Вот и пойми человека. С грустью выхожу из автобуса и становлюсь в очередную очередь. И в очереди незнакомая (или уже знакомая) Варвара Рубель-Забирайло поворачивается и начинает смотреть голодным взглядом на мою печенку…
— Давай знакомиться, — возмущенно говорю я, — Василий Скобкин!
— Наталья Засранец-Пиитетова, — отвечает женщина. — Но в очередях я не знакомлюсь!
— А вас как величать? — интересуюсь я у позади стоящей пожирательницы моих внутренностей.
— Матильда Стервозадова!
— А вас?..
— Альбинос Альбиносович!
— Мавритан Хамовитов!
— Психоз Вандалеевич Вопян!
— Хватит меня разыгрывать! — кричу. — Такой сочетаемости не бывает!!!
— А вот и бывает, а вот и бывает! У нас все бывает, не при первобытно-общительном строе живем.
ЕСЛИ ДУШЕ ВАШЕЙ ЧТО-НИБУДЬ НЕ НРАВИТСЯ — ПОВИНУЙТЕСЬ ЕЙ
И куда бы я ни бросил взгляд, всюду меня поджидают стереотипы: стоят и сучат ногами. Если это курица, то обязательно рябая, и при этом несет исключительно золотые яйца. Если это Маша, то она неминуемо приходит в гости и всюду чувствует себя как дома. А если три несчастных Медведя забудут, что они звери, то Маша тут же начнет кататься по полу и потеть, требуя особого обхождения.
Если это простой во всех отношениях человек, то он меня просто начинает ненавидеть: как толстый ненавидит тонкого, тонкий толстого, кареглазый голубоглазого, а голубоглазый красноглазого. И все, абсолютно все становятся прокурорами и судьями.
— Хорошенько посмотрите на этого толстого (тонкого) негодяя, — говорят прокуроры, — и осудите его.
— Разве можно, — восклицают судьи, — поверить преступнику с голубыми (карими и зелеными) глазами?
— Он у нас попляшет, этот красноглазый урод (красавчик), — перешептываются присяжные заседатели.
Но все пустяки, не это главное. Главное, чтобы не было войны, а были: сапоги всмятку, мирный атом, счастливое детство, крепкий быт, чистое небо, достойная старость, будни и праздники, Белка и Стрелка, дружба народов, родимые пятна, фамильная гордость, эх, дороги, бескрайние просторы, хлеб и масло, разоружение и вооружение и т.д. и т.п.
Да, куда бы я ни бросил взгляд, всюду меня поджидают чудовища… Возьму копье, взлечу на коня и поскачу на войну со стереотипами. И если я, с Божией помощью, выйду победителем из этой схватки, то, может быть, три Медведя залижут раны и будут счастливо жить, как жили до вторжения Маши.
