– Если будем на солнце, – накатившая усталость ломит кости. Сажусь на горячий асфальт и вытягиваю ноги, выгибаюсь до хруста в пояснице. Вот бы лечь сейчас на спину и заснуть. Прямо тут, под тяжелым светом. Здесь можно, здесь им до меня не добраться.

– Вдруг оно постесняется… – тянет с сомнением, но тоже садится на пол. Странно мы смотримся, наверное.

Странно – что она не боится меня. Почти все боятся: тени отпугивают. Впрочем, бывают и исключения.

– Чудовища не стесняются, – отвечаю, закрывая глаза. Горячий ветер оглаживает щеки, путается в волосах. Я сутками прячусь под солнцем от своих преследователей, и отросшие ниже ключиц пряди выгорели и отливают рыжим. Зимой потухнут до каштанового. Говорю:

– Расскажи по порядку. Должна же я понимать, что мы тут делаем, – хотя лично я отдыхаю. Ночью предстоит охота.

Она долго молчит. Я почти задремала, убаюканная переливчатым мерцанием на изнанке век, когда девочка зашептала:

– Оно приходило к бабуле и папе. И к прадедушке, а до него к пра-пра-пра… нет, пра-пра-дедушке… а потом не помню. Когда исполняется семь, как мне сегодня, – в интонациях сквозит гордость, – и протягивает руку, вроде хочет, чтобы ты с ним пошла. Но бабуля не ходила, и ее папа тоже. И мой не пошел, наверное. А я пойду! Бабуля закрыла меня в комнате, но я вылезла через окно. Мы живем на первом этаже, там совсем невысоко.

– Ничего себе, – встряхиваюсь. Девочка придвинулась совсем близко, теребит браслет. Ее родители сейчас, должно быть, с ума сходят, пока именинница выдумывает себе монстров. – Зачем тебе идти? Вдруг оно тебя съест?

Дергает плечом:

– Оно чего-то хочет. Так бабуля сказала. Она жалеет, что испугалась тогда. Говорит, оно было очень грустным. Я уже много читала о привидениях – я думаю, это привидение, – они получаются оттого, что у умершего человека осталось незаконченное дело. Значит, он сам не может справиться, вот и ищет помощника! Я помогу, и он наконец отдохнет.

Мне тоже необходим отдых. Рассматриваю ее тонкую шею и птичьи кисти. Если затолкать обратно в арку, закрыть ворота, придержать створки – дело сделает тьма. Нож не понадобится. Я буду… невиновна. Слово горчит на языке.

Подслушав мысли, силуэты на границе света и тени обретают плотность.

– Ты веришь в чудовищ? – спрашивает девочка, подаваясь вперед. – Не только в привидения, в разных? В вампиров и оборотней? Ведьм? Видела мультик – Маленький волшебник и большой мир? Там про всех-всех рассказывается, жутко интересно! Особенно оборотень классный!

– Я не верю в мультяшных чудовищ. Они добрые. Это бред. Настоящие чудовища злые, и только. От них стоит держаться подальше, – афиши с забавными монстрами из Волшебника висят по городу уже несколько недель. Это вторая часть, первая была про девочку-ведьму. Стоит мне захотеть, и третий фильм новая знакомая не увидит.

Глупая. Что ты знаешь о чудовищах? Стягиваю ремень сумки и растираю красную полосу на коже. Опускаю ресницы.

– Никто не может быть только злым. Вот, смотри, – у лица шуршит бумага. – Просто… ну, в каждом есть что-то хорошее! Бабуля так говорит, и Волшебник сказал птичке… Да смотри же! – я сдаюсь и смотрю.

На смятый лист, желтый от времени. Грубые посеревшие линии складываются в угловатый силуэт с огромной, закрашенной черным протянутой лапой. Поверх перечеркнуто красным карандашом. Штриховка выходит за границы фигуры и закручивается к верху рисунка – огонь над фитилем. Вокруг пламени пляшут крылатые кляксы.

Совсем не похоже на привидение.

Скорее на человека вроде меня и тех, кто прячется в темноте.

– Ты ошибаешься, – выдыхаю, – ты ничего не понимаешь в…

– В чудовищах? А ты понимаешь? … Я вот, что знаю точно-точно: мир очень большой. Огроменный! В нем могут жить и злые, и добрые чудовища. Совершенно любые! Кому угодно хватит здесь места!

Я не отвечаю. Спорить бесполезно, да и она наверняка просто цитирует мультик.

– Сколько всего может прятаться в лесу, пещерах, под водой…

Привидение же появляется прямо здесь, за растрепанной светлой макушкой. Девочка продолжает болтать, смеяться, а над ней в вихре искр стоит белое как кость, четкое и зыбкое, завораживающее: внутри двигается и рвется, ощериваясь острыми гранями, разлагаясь и сходясь воедино – время и пространство. Жизнь и смерть.

– Что такое? – я давно перестала дышать. Я не видела подобного прежде. Она оборачивается и кричит – далеко, глухо, будто сквозь толщу воды. Воспоминание накатывает приливной волной, пальцы привычно находят толстый шрам на ладони:

– Откуда он?

– Ты… упала с крыши, когда тебе было пять. Полезла в заброшенный дом, выбралась на крышу веранды, а она не выдержала. Твои друзья… поранились тоже. Разве не помнишь? – мама подняла брови. Я покачала головой. Я не помнила.

Тринадцать лет не помнила. Но сейчас…

Девочка продолжает кричать, я же, наоборот, молчала, когда осколок прошел между костями. И потом, когда доски прощально треснули и подломились, а встреча с землей выбила воздух из легких.

Онемела, ведь главное случилось в момент после боли и до падения.

Чудо: мир замер и расцвел.

Девочка прячется за мной, больно цепляется в плечи. Призрак вырастает ближе. Его лицо непрерывно меняется, словно принадлежит всем умершим разом. Чаще прочих проглядывает ухмыляющийся череп.

– Прогони его! Прогони, прогони! – вопит девочка. Мертвец протягивает руку – ладонью вверх, приглашая следовать за ним. Повторяя рисунок. Ноздри щекочет аромат хвои и горького, влажного дыма. Как же здесь жарко, как ярко: она права, привидения должны ходить в темноте.

– Ты же хотела помочь ему, – шепчу. Не оторвать взгляда от переменчивой, отчетливо чуждой плоти. Очень реальной.

Боже мой. Я и мои монстры не одни.

Ее бабушка говорила, чудовище грустное, но это не… Грустно – рядом. Будто медленно умираешь, и слишком поздно отступать: мы уже навсегда пропахли смертью.

– Посмотри на него. Не бойся, – ты нужна ему, а мне нужны ответы. – Давай.

Копошится, всхлипывает. Вечность ничего не происходит. Я считаю вдохи и закрываю глаза, чтобы не видеть пляшущего слоистого существа.

– Пожалуйста… – начинаю и замолкаю, почувствовав движение.

Поверх плеча тянется маленькая ладошка.

Касается мертвых пальцев.

Улица смазывается и меркнет. Обнаженные ноги продирает морозом. Привидение остается исходящей рябью константой, а вокруг шумит вечерний лес. Голые деревья, зябкий туман, палые листья. Обломанные ветки повсюду, целые горы вязанок. Колет в бок. Острый запах реки и подступающей ночи, совсем рядом журчит вода. Сзади – вскочить, оглянуться, – дом из бревен, полуразрушенный и просевший. Мигнув, сверху, в перекрестии цепей, зажигается фонарь. Качаясь под ветром, посылает тени вглубь чащи, резкий свет скользит по ветвям, разбивается о наши тела, но не задевает мертвеца.

В новой сумеречной реальности он кажется раненым и почти понятным.

– Нам нужно войти в дом, – девочка мотает головой. Тяну, поднимая с ледяной земли. – Мы уже здесь. Поздно трусить… эй, нас все-таки двое! Что он сделает?

Мои личные монстры отстали. Испугались? Потерялись? Хорошо. Великолепно! Набираю полную грудь ночной свежести. Холод проникает под майку, прогоняет липкую усталость. Я свободна. Пока, но, если повезет, сегодня не придется никого убивать.

Если повезет, никто не убьет нас.

– Пойдем.

Почему горит фонарь? Строение выглядит давно покинутым. Зачем здесь столько веток, кто их принес? Почему призрак так смотрит? На дом, в черноту выбитых окон. Наши вытянутые тени колышутся, касаясь макушками перекошенного дверного проема.

– Там случилось что-то ужасное? – тихонько спрашивает девочка, очень теплая и дрожащая. У меня стучат зубы, поэтому просто киваю, плевать, что она не видит.

Случилось, и, похоже, еще не закончилось.

– Вдруг оно привело нас на обед к тому, кто сам выйти отсюда не может? – шепчет. Первая здравая мысль. Хмыкаю:

– Или просто хочет что-то показать. Свое незаконченное дело, помнишь? – останавливаюсь на крыльце. Щурюсь, привыкая к темноте. Выискиваю движение на периферии зрения. Пусто. Дом дышит сыростью и сладковатой гнилью. Угадывается мебель: вон шкаф и диван, гора стульев. Кусок стола. Пол уходит резко вниз, а где-то в дальних комнатах хлюпает вода.