Его это смущало и удивляло до крайности. Он не мог до конца осознать и принять, что всё происходящее — серьёзно, что никто над ним не издевается и не подшучивает. Он — звезда? Да вы смеётесь, что ли? Даже неловко было, что за такую халтуру люди превозносили его до небес. Да, у него была выразительная внешность, обаяние, телегеничность… и всё-таки вот это фанатичное обожание — за какую-то дурацкую рекламу?!
Дома невозможно было находиться — телефон разрывался от звонков. Его безостановочно разыскивали агенты, чтобы пригласить для участия всё в новых и новых съёмках. Очевидно, Игорь оставил его номер в какой-то внутренней базе. Однако Белецкий твёрдо решил, что рекламы в его жизни больше не будет. Он мечтал о серьёзных, больших ролях в настоящем кино… В кино, впрочем, его тоже приглашали. Но в основном на роли каких-то придурков, да ещё и с непременными постельными сценами, которые стали очень популярны в девяностых — и поэтому он вежливо, но твёрдо отклонял подобные предложения.
Однокурсники отнеслись к его успеху по-разному. Кто-то искренне поздравлял и радовался, кто-то беззлобно посмеивался, пренебрежительными шуточками как бы принижая значимость произошедшего, кто-то откровенно завидовал… Самым неприятным было то, что с ним вдруг сразу захотели дружить те люди, с которыми он прежде и парой слов не перекинулся. Они стали подкатывать к нему с любезными улыбочками и льстивыми речами, и это было омерзительно.
Мастер же сухо заметил, что ничего не имеет против того, чтобы его студенты снимались во время учёбы. Но только, если это стоящие, талантливые проекты, а не коммерческая пустышка.
Зато Кетеван сияла и явно гордилась им… а это было самое главное. Она вообще как-то изменилась за лето, стала более нежной, более внимательной и отзывчивой. Иногда, когда она думала, что Белецкий её не видит, он украдкой ловил её взгляд на себе — непонятный, странноватый, изучающий… Она словно мысленно сравнивала его с кем-то — нетрудно догадаться, с кем. Порой ему казалось, что сравнение выходит в его пользу… но боялся даже помыслить об этом, чтобы не спугнуть неясное, смутное, намечающееся. Он больше не собирался давить на неё, делать первый шаг, чтобы снова всё, не дай Бог, не испортить.
Он просто терпеливо ждал.
Осенью девяносто четвёртого состоялась премьера фильма “Утомлённые солнцем”. В училище не смолкали разговоры о новом михалковском творении: засекреченное, не виденное ещё практически никем из студентов и даже преподавателей, оно уже заслужило славу шедевра как минимум десятилетия, если не целой эпохи. Во многом сыграло свою роль и то, что фильм получил Гран-при Каннского международного кинофестиваля.
Их Мастеру посчастливилось одним из первых посмотреть картину, и он посвятил её анализу и разбору целое занятие со своим курсом, после чего воодушевлённые студенты ещё больше загорелись увидеть фильм. Когда же, наконец, им это удалось — разговоры и споры не смолкали затем целый месяц.
Белецкий пришёл от увиденного в восторг. Он разгадал в фильме Михалкова мотивы, перекликающиеся с его обожаемым Чеховым: ведь режиссёр перенёс условную чеховскую усадьбу, перефразированный “Вишнёвый сад”, в тридцатые годы нашего столетия и безжалостно столкнул самое милое в русской традиции с самым ужасным. Кетеван же уловила в “Утомлённых солнцем” эпохальность, отсылающую к её любимому роману “Унесённые ветром”, и в то же время она была недовольна финалом, чисто по-женски жалея всех героев — и Митю, и Марусю, и Котова, и, конечно же, малышку Надю, оставшуюся без отца.
— Ты слишком узко оцениваешь сюжет, — кипятился Белецкий: как всегда, когда дело касалось искусства, они спорили до хрипоты. — При чём тут отец, мать, дети?.. Ведь дача комдива Котова — образ собирательный. Здесь представлена целая Россия в миниатюре! Бабушки, дедушки, тётушки, старые девы, венская мебель, фотографии на стенах, чёрный рояль и непременное "бельканто" в исполнении харизматичного главного героя… Это классика! А в эпицентре всего этого — прославленный большевик, ныне обречённый на заклание, и его антипод — энкаведешник из “бывших”, который это самое заклание и осуществляет…
— Нет, ну Меньшиков в этой роли неподражаем, — Анжеле, в отличие от её товарищей, было плевать на высокие материи — она предпочитала рассуждать о более приземлённом и понятном. — Такой красавец, правда? Просто душка.
— Я видел его в спектакле “N” в роли Нижинского, — вспомнил Белецкий. — То, что он творит на сцене… это что-то невероятное. После подобного невольно ощущаешь себя полным дерьмом и понимаешь, что никогда не сможешь сыграть так же… даже вполовину так.
— Глупости! — тут же вскинулась Кетеван. — Сандро, ты — артист не менее, а может быть, даже более талантливый, чем Меньшиков! — для пущей убедительности она крепко сжала его ладонь. — И я верю, что ты достигнешь таких же высот. И в театре, и в кино!
Слышать это было безумно приятно. Она так в него верила… как не верила, пожалуй, даже родная мать, которая до сих пор (не без влияния отчима) считала, что выбор сыном профессии — едва ли не самая главная ошибка в его жизни. Она-то мечтала, что он поступит в институт международных отношений!..
А по поводу рекламных съёмок, к слову, матушка испытывала весьма двойственные чувства. С одной стороны, было ужасно приятно, чего скрывать: её мальчик вдруг сделался известным, его узнают на улицах и просят автографы, как у какой-нибудь звезды! А с другой… ну это же реклама. Низкий жанр, практически непристойный, искренне полагала она. Спасибо хоть, не лекарство от диареи или презервативы рекламировал.
Что касается отчима, то тот, напротив, был премного доволен: Саня мужик, стал настоящие, большие деньги зарабатывать!.. Его не смутило бы, даже если пасынок снялся бы в рекламе туалетной бумаги. Главное — чтобы платили хорошо.
1995 год, Москва
Между тем, студенческая жизнь катилась своим чередом: бурно, местами нервно, бессонно и голодно, но в целом очень весело. Обитатели общежития постоянно выдумывали что-нибудь сногсшибательное: то устраивали пляжную вечеринку в купальных костюмах, притащив в кухню невесть у кого позаимствованный надувной бассейн; то организовывали на крыше званый бал в стиле девятнадцатого века; то бегали в новогоднюю ночь по этажам, одевшись в маскарадные костюмы, стучались во все комнаты подряд и чуть ли не силой заставляли всех присутствующих там читать стихи, после чего вручали каждому рассказчику приз в виде бумажной снежинки.
А в марте, когда в Америке прошла очередная церемония “Оскар” и фильм “Утомлённые солнцем” получил статуэтку как лучший иностранный, студенты Щуки на радостях устроили свою кинопремию — своеобразный ответ Голливуду. Разыскав где-то несколько красных ковровых дорожек, они устлали ими пол в холле, вырезали из картона призовые “статуэтки”, покрыли их золотистой краской и организовали церемонию награждения. Девчонки вырядились в лучшие платья, а парни вдели бутоны в петлицы своих пиджаков. Это был настоящий праздник! Феерия!..
Звездой вечера стало совместное выступление Белецкого и Кетеван — они мастерски спародировали культовый танец Джона Траволты и Умы Турман из “Криминального чтива”. Их шуточный номер впоследствии сделался гвоздём многих программ, не только любительских, но и официальных — на торжественных мероприятиях в училище эти двое отжигали так, что только искры летели. “Безумно красивая пара!” — говорили о них, и у Белецкого привычно сжималось сердце в сладко-горькой тоске. Красивая… но не пара.
Весна принесла с собой ещё одно событие, не слишком весёлое, хоть, впрочем, и не трагичное: Белецкий расстался с Лидочкой.
Это произошло не по его инициативе. Балерина завела себе официального жениха, кого-то из “спонсоров”, и, как подозревал Белецкий, отъявленного бандита. Разгул криминала в те годы был привычным явлением, каждый второй бизнесмен являлся выходцем из “братков”, и это давно никого не удивляло.
