– Откуда ты все это знаешь? – я так удивилась ее рассуждениям, что остановилась.

– Много где бываю, много что вижу и все запоминаю, – усмехнулась Малати.

– А мне покажешь?

Подруга окинула меня оценивающим взглядом:

– Если не струсишь, – многозначительно проговорила она. – А теперь, молчи.

Мы уже подошли ко входу в купальни. Там стояла та самая женщина, которая утром хотела содрать с меня кожу, и давала каждой чистую одежду. Оставив аккуратные стопки на тех же скамьях, где я раздевалась, девочки побежали к воде и продолжили веселье там. Они по несколько человек прыгали в купальни, брызгались, терли друг друга стеблями тростника и намыливали головы, сооружая из волос причудливые прически. Присоединились к общему веселью и мы.

Когда женщина при купальнях решила, что уже довольно, она прикрикнула на нас и приказала одеваться. Мы облачились в похрустывающие сари и нас повели на вечернюю молитву.

В храме мы молились отдельно от горожан, нас разделяла ажурная, увитая цветочными гирляндами перегородка. Здесь же я увидела и остальных девушек, и девочек – оказывается, при храме жили не только те воспитанницы, с которыми я сидела на уроках. Незнакомки стояли двумя, объединенными по возрасту группами. В одной девочки были чуть старше нас, а в другой – совсем взрослые. Среди них я узнала и утреннюю купальщицу. Девочки, что постарше, смотрели на нас с горделивым превосходством, а взрослые – стояли со спокойным достоинством и обращали на всех остальных столько же внимания, сколько слон обращает на муравья. Я засмотрелась на их украшения и прослушала всю молитву. Очнулась, только когда Малати толкнула меня в бок, чтобы подошла к священнику и получила тилак. Девушки плавными, царственными походками плыли впереди и скрывались в предназначенной для них комнате. Прошли в спальню и мы. Девочки бросились к своим постелям, а Малати потянула меня за руку.

– Будешь спать со мной, – заговорщицки прошептала она.

Я же не могла отвести взгляд от девочки у стены – кажется, с тех пор, как мы вышли на улицу, она не сдвинулась ни на полпальца и выглядела очень бледной.

– Давай, пошевеливайся, не зевай по сторонам, – подталкивала меня Малати, расстилая циновки.

Вскоре в комнату вошла Пратима.

– Пейте молоко и спать! – распорядилась она и обвела взглядом притихших девочек.

В полном молчании она давала каждой кувшинчик молока, предварительно влив туда что-то из прозрачной бутылки, и кусок лепешки. Я очень проголодалась и с аппетитом жевала, запивая большими глотками молока. К моему удивлению, остальные пили молоко очень медленно и осторожно.

Подойдя к той девочке, что выглядела больной, Пратима немного подумала и не стала ничего добавлять в кувшин.

– А почему ей ничего не добавили? – спросила я у Малати, кивнув на девочку.

– Потому что уже бесполезно, – серьезно ответила она. – Вот от этого молока, ни в коем случае нельзя болеть. Но тебе вряд ли это грозит, – заявила подруга, укладываясь поудобнее. – Ты ведь выжила после укуса кобры, – сладко зевая, закончила она.

Шорохи постепенно стихали, но мне не спалось. Перед глазами кружились растения, они оплетали мои руки и оставляли страшные синие шрамы, а молоко кололось в животе красными иголками.

– Малати, ты спишь? – тихонько потрясла подругу за плечо.

– Сплю, – буркнула она. – И тебе советую. Завтра пожалеешь, что не заснула.

– Я не могу. Скажи, а откуда ты столько знаешь?

Малати повернулась ко мне и распахнула глаза, как будто совсем и не спала.

– Я живу здесь, сколько себя помню. Говорят, что меня нашли на пороге и взяли на воспитание. Я помогала в украшении, в уборке храма. Меня не хотели учить, но я очень просила и, наконец, когда кончились дожди, верховный жрец разрешил брать уроки. А до этого времени я узнала каждый переход, каждый закоулок и много чего видела. Видела, как девочек приводили, а через некоторое время выносили, как ее, – приподнявшись на локте, Малати указала подбородком на больную девочку. Видела, как скрывая лица, приходили мужчины в богатых одеждах, а потом одну или нескольких девушек уводили. Кто-то из них возвращался, кто-то – нет.

– А куда их уводили? – испуганно прошептала я.

– Чтобы они кое-кого отправили к нашей Матери, – в темноте блеснули белые зубы.

– Кого? – кажется, я перестала моргать.

– Того, чей срок пришел. Ведь мы Ее жрицы. Ну, или будем ими, если окажемся достаточно способными.

– А если не окажемся?

– Тогда, выгонят за стены храма, как и многих до нас. А ты как сюда попала? Говорят, тебя привел купец? – глаза Малати сверкали в темноте, как звезды. – Тебя продали родственники?

– Нет! – возмутилась я. – У меня есть родители, сестра и брат, и они меня любят! Наш пандит сказал, что мне суждено стать жрицей, а купец проезжал мимо нашего поселка и согласился доставить меня в храм. Я обязательно буду жрицей, потому что это моя судьба! – я рассердилась на подругу и отвернулась. Захотелось домой, обнять мамины колени, играть с Анви и Реяншем, слушать, как ветер пересыпает песок. Меня не могли продать! По щекам покатились слезы обиды, и я засопела.

– Значит, продали, – Малати улеглась и свернулась клубочком.

Проснулась неожиданно, услышав голос мамы. Я знала! Знала, что меня не продали. Малати все наврала! Ей просто обидно, что у меня есть семья, а у нее нет. Но мама меня любит, она пришла забрать меня домой. Я опустила ноги на пол и только тогда заметила, что место рядом пустует – Малати исчезла. Проигнорировав деревянные шлепки, я неслышно шла босиком к скрытой за ширмой двери. У самого выхода спала Пратима. Не дыша, я проскользнула мимо нее и оказалась в залитом лунным светом дворе.

Огород напоминал о себе сгустком мрака и, не зная, какие еще есть опасные растения, я постаралась обойти его стороной. Путаясь в широких штанах, я бежала к возвышающейся над садом неровной стене. Задыхалась и, скользя пальцами по шершавой поверхности, искала выход. Ведь если опоздаю, то мама может меня не дождаться.

Казалось, стена никогда не закончится. Я думала, что уже несколько раз обежала по кругу, и отчаялась, когда перед носом выросла еще одна стена – храм. Я едва не расплакалась от досады, но увидела темную полосу, разделяющую светлую кладку, и полезла в узкую, годную разве что для кошки щель.

Испачкалась сама, испачкала одежду, ободрала пальцы, но выбралась на улицу и… увидела пустую, убегающую вдаль дорогу. А где мама? Она была здесь. Я знаю, я ее слышала. Немного постояла посередине дороги и оглянулась – за спиной деревья отбрасывали густую тень. Было темно и страшно, и я пошла навстречу луне. Из канавы около дороги поднялась тощая фигура, обрывки одежды трепало ветром, как гирлянды у храма. Покачиваясь, она направилась ко мне.

– Мама? – несмело шагнула навстречу, но кто-то сзади цепко схватил меня за руку и потащил в тень храма.

От страха перехватило дыхание, я не могла даже закричать, когда, обернувшись, увидела в тени покрывала знакомые блестящие глаза.

– Малати? – губы еще плохо слушались, и говорить получалось с трудом.

– Ты куда собралась? – нахмурившись, она сняла покрывало, под которым мы спали, и укрыла нас обеих. – Нельзя одной выходить на улицу. Особенно ночью. Тот бродяга мог тебя поймать и потом куда-нибудь продать. Не бывать тогда тебе жрицей.

Она тащила меня обратно в храм – за статую Богини, по, видимо известному только ей, лазу. Не знаю, ходят ли здесь взрослые, но мы передвигались пригнувшись и готовы были уже выйти в коридор, ведущий к спальне, как Малати отдернула меня и зажала рукой рот. Мы стояли прижавшись к стене и не дыша, пока мимо не прошла Пратима с девочкой на руках.

– Тихо, – шикнула на меня Малати, – В коридоре может быть кто-то еще. Пойдем другим путем, – и повернула обратно.

Через несколько минут, показавшихся мне вечностью, она, а следом и я, нырнули в совсем узкий лаз и, протиснувшись, оказались у пруда, из которого поливали огород.