— Ну, всё, — прошептал он, касаясь пальцами её влажных щёк, стирая слезинки, задевая мизинцем нижнюю губу её приоткрытого рта. Крупный рубин в его перстне сверкнул в отсвете кровавым огнём. — Просто я слишком сильно люблю тебя и не могу позволить, чтобы в твоей голове зародилась хотя бы одна крошечная мысль о другом мужчине…

— Ни одной мысли, — выдохнула она, глядя в его всё ещё холодные серые глаза, словно загипнотизированная. — Я люблю только тебя… Никто. Ни один другой мужчина не способен занять твоего места ни в моей голове, ни в моей душе, ни в моём теле… Сама мысль о другом — противна мне…

На губах Люциуса промелькнула едва различимая удовлетворённая улыбка, и он, обхватив её лицо теперь обеими руками, стал гладить её по вискам, подбородку, лбу; запустил пальцы ей в волосы. Настойчивые прикосновения его были пронизаны страстью. Гермиона чувствовала волны поднимавшегося внутри него возбуждения и прикрыла глаза, поддаваясь им, полагая, что буря миновала… Люциус тем временем склонился над ней очень низко. Думая, что он собирается поцеловать её, Гермиона приподняла подбородок, но руки его, внезапно сдавили ей голову так сильно, что она только удивлённо распахнула глаза, в упор встретившись с его пожирающим её взглядом.

— Но если, я еще хоть раз услышу от тебя восхищение другим мужчиной или почувствую твою заинтересованность в другом… — медленно с придыханием прошептал он, большой палец его левой руки поглаживал её губы. — Я убью вас всех.

По телу Гермионы от этих слов, сказанных очень тихо, но очень вкрадчиво, прошла дрожь.

— Поняла меня? — выдохнул он, и Гермионе ничего не осталось делать, как только кивнуть.

Палец Люциуса тем временем, проник в её приоткрытый рот. Подушечка коснулась ровного ряда нижних зубов, языка и, уже понимая чего он хотел от неё, Гермиона втянула её глубже, обратив на Люциуса чувственный взгляд. Глаза его сейчас же подёрнулись поволокой, и в следующее мгновение, выдернув палец из её рта и выпрямившись в полный рост, он с силой прижал её голову к низу своего живота. Возбуждённая под тканью брюк плоть его, упёрлась Гермионе в лицо и она потёрлась о неё щекой, после чего принялась расстёгивать ширинку, оголяя его член и с жаром припадая к нему губами.

Испустив стон удовольствия, Люциус запрокинул голову. Пальцы его массировали её затылок и путались в кудрях, пока она дарила ему свою покорность. Люциус дрожал. Он любил её. Страшно. Настолько, что способен был даже убить, и, пожалуй, впервые, это не показалось Гермионе шуткой… Нутро её, от осознания всей серьёзности этой мысли, будто бы похолодело; из глаз вновь засочились слёзы, которые текли у неё всё время, пока она методично совершала движения своим ртом, признавая тем самым очередной акт утверждения его власти над ней.

Когда же он, наконец, кончил ей в рот, когда он без остатка излился в неё, она продолжила его ласкать, покрывая поцелуями низ его живота и боясь поднять на него своё заплаканное лицо, пока он сам не взял её настойчиво за подбородок и осмотрел, повернув к свету. Гермиона не сопротивлялась, она только робко отвела от него взгляд.

— Пойдём, примем вместе ванну, — только и сказал он, мягко проведя ладонью по её взмокшему лбу. — Ты устала сегодня, я знаю…

Из груди Гермионы вырвался невольный жалобный стон, похожий, пожалуй, больше на птичий. Она, однако, послушно поднялась со своего места и, позволив ему взять себя под руку, последовала за ним.

Когда они уже были в ванной, Гермиона просто стояла там и смотрела на него, пока он разделся сам и раздел её, после чего оба они медленно погрузились в воду. По обыкновению, Гермиона легла на Люциуса сверху, обессилено положив голову ему на левое плечо и уткнувшись взглядом в его обезображенное оставшимися от чёрной метки шрамами предплечье.

— Ты же понимаешь, что я не имел цели каким-либо образом обидеть тебя сегодня? — сказал наконец он, принимаясь обтирать губкой её шею и грудь.

Ничего не ответив, Гермиона прикоснулась пальцами к его шрамам. Люциус невольно вздрогнул в первый момент, но отдёргивать руку не стал.

— Если… — снова произнёс он. — Если ты хочешь сказать мне что-то… Я готов выслушать.

— Да, — прерывисто вздохнула она, продолжая массировать его шрамы. — Я тут подумала: если ты меня убьёшь, Люциус, то тебя, ведь, обязательно посадят в Азкабан, и уже надолго… И, кто же тогда будет растить Розу?..

На мгновение в комнате повисло молчание, которое, однако, сейчас же, разорвал громкий, продолжительный смех Люциуса. Голова его запрокинулась назад, а тело, сотрясалось с такой силой, что вода вокруг пошла волнами, часть её выплеснулась на пол и, выпустив губку из рук, он сел, крепко прижав Гермиону к себе и целуя её в висок.

— Ты права… Придётся, значит, придумать какой-то более изощрённый план, — сказал он, опаляя своим горячим дыханием ей ухо.

— Не думай, что я не буду готова, — холодно произнесла она, обернувшись и посмотрев на него с вызовом.

Губы его всё ещё были искривлены в весьма довольной усмешке.

— Никогда, — прошептал он, горделиво приподняв подбородок и одаривая её восхищённым взглядом. Тыльной стороной руки он провёл по её щеке, убирая с её лица мокрый локон. — Ты ведь Малфой… Было бы глупо тебя недооценивать.

Гермиона только опустила глаза.

— Что-нибудь ещё? — вздохнув, спросил он.

— А если бы ты в пылу ревности, ударил меня сегодня, — выдохнула наконец она, вновь поднимая на Люциуса свой уверенный взгляд. — То, клянусь Мерлином, в Азкабан посадили бы уже меня.

— И именно поэтому, ты моя жена, Гермиона, — очень серьёзно произнёс он, меж бровей его при этом пролегла складка. Он больше не улыбался. — Ни одной другой женщине, я бы не позволил себя убить…

— Но я бы не хотела, чтобы мы когда-нибудь проверили это, — губы её дрогнули, тело же охватил озноб, ни то от остывающей воды, ни то от схлынувших с неё понемногу эмоций.

— Всё это только в твоих руках, Гермиона, — сказал он, мягко привлекая её к себе.

Губы Люциуса заскользили по её подбородку, пальцы коснулись сосков, живота, спустились ниже, пока, наконец, не проникли в неё, и Гермиона невольно крепче прижалась к нему, обхватывая руками его голову.

— Вот так, моя любимая, — прошептал он, продолжая совершать в ней движения, разносящие тепло и удовольствие по всему её телу. — Завтра нам с тобой предстоит очередной тяжёлый день, но мы ведь переживём и его, не так ли?

Он целовал её, он ласкал её, он полностью подчинил её себе, и Гермиона с отчаянием понимала, что была просто не способна сопротивляться ему. Руки её цеплялись за него, тело её само собой подавалось навстречу ему, и она неистово насаживалась на его пальцы, ощущая где-то там, глубоко внутри, за всем этим смятением и охватившим её чувством обречённости, поднимающееся из недр её живота и растекающееся по всему её телу, невероятное, всепоглощающее счастье, нашедшее, в конце концов, своё воплощение в единственно возможном, тихо произнесенном ею прямо ему на ухо, слове: «Люциус»…

***

Люциус открыл глаза ещё до того, как настал рассвет. Гермиона спала, а чернота за окном, превратилась за ночь в бурю, пролившуюся на Уилтшир плотной стеной дождя. Аккуратно встав с постели и бросив на Гермиону короткий взгляд, Люциус накинул на себя халат и покинул спальню.