— Дорогая, — слабо улыбнулся он. — Как дела?

— Всё хорошо, — сказала она, не сумев подобрать ничего иного.

Люциус сделал несколько шагов, оглядывая холл в котором были ещё следы недавнего присутствия посторонних людей.

— Ты получила письмо? — он вновь посмотрел на неё.

— Да, — кивнула она и отвела невольно собственный взгляд, потому как ей оказалось неприятно смотреть в его остекленевшие глаза; она даже смущённо провела рукой по волосам. — Да, Кингсли мне обо всём написал.

— Что ж, прекрасно…

— А я… приготовила ужин, — она тоже попыталась улыбнуться. — Ты же ещё не ел, да?

— Да… Кингсли только угостил меня огневиски. Так что, я с удовольствием поем, что ты там приготовила.

Голос его звучал вполне обыденно, и Гермиона, обрадованная, тем, что он согласился поесть, кивнула:

— Твою любимую корейку ягнёнка с к… кровью, — выдохнула она, сейчас же вспыхнув и бросив на него испуганный взгляд.

— Прекрасно, — широкая улыбка его стала теперь зловещей как никогда. — Это как раз то, чего я хотел.

Гермиона лишь кивнула, и в молчании они прошли в столовую.

— Роза, должно быть, спит уже? — поинтересовался Люциус, опускаясь на стул во главе стола.

— Да, — односложно ответила она, положив перед ним приборы, салфетку, наполнив бокал водой. — Может, ты хочешь вина? Красное, как всегда?..

— Нет, пожалуй, я воздержусь сейчас, — мотнул он головой.

Гермиона удалилась в кухню и вернулась вскоре с тарелкой, на которой лежал большой сочный кусок мяса с торчащими из него вверх обрезанными рёбрами; едва тронутый огнём — как он любил. Она поставила его перед ним.

— Я ещё потушила спаржу, — добавила она, но Люциус лишь выставил руку, и, больше не произнеся ни слова, она медленно отошла от него, садясь на другом конце стола.

Взяв в руки вилку и нож, Люциус медленно принялся резать корейку меж рёбер. Сок сейчас же потек из-под корочки на тарелку. Губы его неопределённо дрогнули. Он срезал небольшой кусочек мяса с кости и, наколов вилкой, положил его в рот, принимаясь медленно пережёвывать.

Гермиона думала, что он скажет ей, хорошо ли оно приготовлено — обычно он всегда комментировал это, однако, теперь молчал. Сама она спросить боялась.

Люциус наколол ещё один кусок и вновь положил в рот. Рука его державшая вилку при этом едва заметно дрогнула. Прожевав, он наколол третий кусок, но отчего-то помедлил на этот раз и покрутил вилку в руке. Отложив в задумчивости нож в сторону, он аккуратно снял с неё кусок мяса двумя пальцами, почти брезгливо, и принялся рассматривать его. Гермиона, решившая, что Люциусу видно что-то не понравилось, поморщилась. Однако в следующий момент, не произнеся ни слова, он бросил на тарелку и этот кусок и вилку, так что она звякнула, и, схватив корейку за рёбра голыми руками, алчно вгрызся в мясо, принимаясь судорожно раздирать его оскаленными зубами.

Вздрогнув, Гермиона лишь испустила шумный вздох, и сейчас же прижала ко рту ладонь, опасаясь будто, что услышав её, Люциус бросит корейку и вгрызётся в глотку ей. Он же тем временем, не обратив на неё никакого внимания, продолжал рвать мясо, звучно обсасывая кости, с треском разгрызая хрящи, сопя, будто оголодавший волк. Руки его тряслись, кровь текла по пальцам, капая на тарелку и белую скатерть. Гермиона старалась не дышать. Перед ней был уже не её муж, но зверь — дикий и неуправляемый.

Наконец мясо было съедено, обглоданные кости лежали вокруг и, облизнув с большим удовольствием пальцы, Люциус положил подрагивающие руки на стол, тяжело дыша и уткнув взгляд перед собой в опустевшую тарелку.

— Мясо было прекрасным, — негромко произнёс он; и Гермиона судорожно вздохнула, вбирая в онемевшую грудь воздух.

— Быть может, ты хочешь ещё? — спросила она, убрав наконец руку от своего рта.

— Нет, — мотнул он головой.

— Люциус я, — она поднялась со своего места.

Он метнул в неё взгляд, и Гермиона невольно застыла, боясь сделать шаг, потому как обратившиеся на неё глаза, просто не могли принадлежать человеку. Они были абсолютно безумные. Преодолевая страх, она, тем не менее, всё же двинулась вдоль стола.

— Если я могу что-то сделать для тебя, — прошептала она, приблизившись к нему. — Просто скажи… скажи, что мне сделать, Люциус?

Опустив свой звериный взгляд, он вздохнул. Рука его легла ей на талию. Гермиона слегка дёрнулась, надеясь, что он не заметил, и пальцы его стали поглаживать её рёбра сквозь тонкую ткань домашнего платья. Несколько мгновений он молчал. Губы его при этом беспокойно поджимались, и он облизнул их, словно бы сомневаясь, стоит ли озвучивать то, что пришло ему на ум.

— Надень сегодня свою школьную мантию, пожалуйста, — произнёс наконец он.

— Хорошо, — сказала она как можно спокойнее и, помолчав, спросила: — Пойдём снова в библиотеку?

— А ты… не была бы против, — проговорил он, — если бы мы спустились с тобой вниз?

— Вниз? — удивилась Гермиона.

— Ну да, вниз… в подвал. Там, где камеры…

— Камеры? — выдохнула она, опасаясь, что это вышло у неё излишне нервно, и добавила сейчас же как можно более непринуждённо: — Конечно. Почему бы и нет? Давай спустимся туда.

Губы Люциуса тронула едва заметная улыбка, и он, выдохнув, будто с облегчением, снова заговорил:

— Я бы тоже кое-что надел в таком случае… хорошо?

— Конечно, — кивнула Гермиона, — это будет интересно.

— Да, — кивнул он, — только… только не бойся, когда увидишь меня, хорошо? Можешь изобразить, если тебе захочется но… не бойся.

— Хорошо, Люциус, — согласилась она, аккуратно погладив его по руке. — Я тогда пойду, проверю Розу… Надену мантию, спущусь вниз и буду ждать тебя там, да?

— Да, — сказал он, вздыхая теперь совсем удовлетворённо, хотя от него всё ещё исходили эти страшные первобытные волны, которые с головой захлёстывали Гермиону долгие минуты их разговора.

Как и обещала, Гермиона поднялась в комнату Розы и, убедившись, что дочь спокойно спит, пошла доставать из шкафа свою школьную мантию с блестящим значком старосты Гриффиндора. Она уже не боялась. К тому, что, очевидно, должно было произойти, она, вопреки всему, не испытывала ни отвращения, ни страха. Знала она только то, что зверь, вернувшийся сегодня вместо её мужа, никогда больше не должен был покинуть стен этого поместья; он навсегда должен был остаться здесь, в его подвалах, и она готова была сделать ради этого всё, что от неё потребуется. Она готова была даже утолить эту возникшую в нём однажды животную жажду, мучившую его столько лет, дабы Люциус снова вернулся к ней, а пробудившееся сегодня внутри него чудовище, заснуло покойным сном… желательно навсегда. Она верила, что это ещё было возможно.

Гермиона не стала, однако, полностью облачаться в свой школьный костюм — доставать белую блузку, юбку и гольфы… Всё это было сейчас ни к чему; Люциусу нужна была куда более соблазнительная невинность, а потому, из недр гардероба она извлекла простое ситцевое платье в цветочек точно такое же в каких несколько недель назад на встречу в больнице Святого Мунго пришли Мелани и Доротея Бербидж. Гермиона купила это платье ещё весной не ради того чтобы носить — оно было излишне целомудренным даже для неё, но лишь за компанию, когда водила девочек за покупками в магазин… Теперь же это платье показалось ей как нельзя более подходящим для осуществления столь вожделенной её мужу фантазии.