Чего только стоило то удовольствие, которое я получала всякий раз, ломая, растирая в пыль твои убеждения и привычки! Какое удовольствие испытала став хозяйкой этого дома! Тем самым будто бы отомстив всем своим обидчикам. Грейнджер стала Малфой! — голос Гермионы стал похож на шипение змеи. — И если это противоречит чьим-то ожиданиям обо мне, что ж! Я не обязана их оправдывать! Я сама всегда строила свою жизнь, не ожидая ни от кого милости! Я не сдавалась, искала выходы, боролась за своё право быть счастливой! И не моя вина в том, что кто-то оказался слабее, что кто-то не смог так же бороться за своё счастье. Высшие Силы видят, что всю свою жизнь я старалась поступать по совести; искренне готова была броситься на помощь любому, кто только попросит меня о ней, терпя лишения, ради всеобщего блага, но я никому ничем не обязана! Я и так пожертвовала многим ради других. И неужели ради чужого спасения я должна была переступать через себя? Почему именно я должна была становиться несчастной во благо другого? Я не давала клятв! А правда, какой бы жестокой она ни являлась, всегда была для меня дороже лжи, потому что я не верю, что ложь может быть во спасение! Бывает только страх осуждения, которого у меня больше нет! Довольно! Моя совесть чиста, — на покрывшийся испариной лоб Гермионы упала непослушная прядь. На мгновение она замолчала. Грудь её вздымалась от учащённого дыхания, после чего, прижав к ней сжатую в кулак руку, она тихо добавила: — В конце концов, я теперь Малфой, чёрт побери! Вот я кто!

Люциус не дышал. Стейк его давно остыл. Когда Гермиона закончила свою речь, он ещё пару мгновений сидел неподвижно, глядя на свою жену. Прекрасную, удивительную, дикую… Когда оцепенение наконец покинуло его, он почувствовал, что подбородок у него дрожал.

— Моя девочка! — задохнувшись от восхищения, прошептал он.

Уголок плотно сжатых губ Гермионы, дрогнул. Она несмело улыбнулась ему и из её правого глаза выкатилась слеза.

— Возвращайся уже в нашу спальню, — прошептала она.

Люциус рассмеялся. Он рассмеялся так громко и с таким удовольствием, с каким не смеялся, кажется, уже давно. Наверное впервые за весь год, что они были женаты, он наконец почувствовал, что Гермиона была только его. Полностью и безраздельно он владел ею, и от этого удивительного чувства, внутри у него всколыхнулось какое-то особенное, животное возбуждение.

В следующую секунду Люциус поднялся со своего места и одним махом руки скинул со стола всю посуду. Бокал с вином и тарелка с остатками стейка вдребезги разбились о мраморный пол.

— Хочу тебя на столе! — прорычал он почти по-звериному, упершись ладонями в покрытую белой скатертью столешницу.

Рот у Гермионы приоткрылся, и она сделала шаг назад, хватаясь руками за спинку стула позади себя.

— Быстро, — скомандовал он, ударив ладонью по столу, и Гермиона, в глазах которой читалось удивление, обойдя стол, медленно, почти боязливо приблизилась к нему. — Когда я говорю быстро, это значит быстро! — прошипел Люциус, хватая её за плечи и грубо стаскивая с неё верх платья.

Он хотел её сейчас так, как ещё никогда. Всё внутри него клокотала. С жадностью он впился губами в её грудь и укусил за сосок так, что она вскрикнула. Положив Гермиону на стол, он задрал её юбку. Юбка была слишком длинная, её было слишком много, а времени на то, чтобы снимать с Гермионы платье у него не было. Губы его дрогнули от нетерпения, и он с силой дёрнул подол, отрывая юбку от верха платья. Нитки по шву затрещали и вскоре юбка, уже валялась на полу.

— Ты стала носить трусы, мне это не нравится, — прошептал он, освобождая её от этого явно лишнего для него предмета гардероба.

— Как скажешь, — выдохнула Гермиона.

Он раздвинул её ноги и опустился на свой стул, опаляя горячим дыханием и поцелуями внутреннюю поверхность её бедер и половые губы.

— Мой сладкий десерт, — прошептал он, впиваясь в её нежные, трепещущие от волнения складочки.

В следующее мгновение он прикусил её клитор зубами, и Гермиона вскрикнула, стиснув руками скатерть. Язык Люциуса прошёлся по ней, массируя все самые чувствительные точки, от которых ноги её сводило судорогой. Гермиона застонала, и, почувствовав, что она вот-вот кончит, Люциус разом прекратил свои действия.

— Люциус, — возмущённо воскликнула Гермиона, толкнув его в плечо пальчиками правой ноги.

Медленно, поднявшись со своего места, он убрал её ногу со своего плеча, так сильно стискивая пальцами её щиколотку, что костяшки у него на руке побелели. Глаза Гермионы вновь расширились от удивления. В них даже промелькнул испуг, и она слабо попыталась высвободить ногу.

Дрожа от вожделения и какого-то теперь уже очень сладкого чувства гнева, который он подавлял в себе все эти дни, пока она молчала, Люциус расцепил пальцы и отпустил её ногу, после чего опершись ладонями о стол, навис над Гермионой, впившись своим взглядом в её прекрасное, удивительной красоты лицо. Выражение своих глаз он видеть не мог, но по тому, как расширились у Гермионы зрачки, ему стало понятно, что они у него были сейчас очень страшные.

— Ты теперь будешь кончать только тогда, когда я этого захочу, — прошептал он, чувствуя, как подрагивают мускулы у него на лице. — И молчать по три дня ты будешь только тогда, когда я тебе это разрешу, поняла меня?

Рот у Гермиона приоткрылся от изумления. Она с шумом выдохнула воздух.

— Ну, отвечай! — процедил он сквозь зубы.

— Поняла, — тихо прошептала она.

— Громче, — прошипел он, судорожно расстёгивая ремень на своих брюках.

— Поняла, — повторила она.

— Ещё громче! — прорычал он.

— Поняла! — воскликнула она. Брюки его упали на пол, он грубо схватил её за бёдра, придвигая ближе к себе, и Гермиона цепляясь пальцами за его руки, быстро проговорила: — Люциус! Только не забывай о том, что я беременна!

Верхняя губа его дрогнула, последняя её фраза заставила его сдержать тот пыл, с которым он хотел ворваться в неё. Люциус прикрыл глаза, и глубоко вздохнув, вошёл в неё настойчиво, но всё-таки аккуратно, с наслаждением ощущая как её влажная, узкая плоть покорно приняла его. От удовольствия он прикрыл глаза и запрокинул голову назад. Как же сильно он скучал по ней все эти дни!

Вздохнув, Гермиона раскинула руки в стороны и застонала, подаваясь ему навстречу.

— Я не буду больше покорно ждать по нескольку дней, пока ты соизволишь принять решение о нашей дальнейшей судьбе. Это ясно? — строго спросил он, совершая методичные движения, ощущая, как по телу его расползается приятная истома.

— Ясно! — сладко выдохнула Гермиона.

— Это мой дом, ты моя жена и носишь ты моего ребёнка, а значит, только я отныне решаю здесь нашу дальнейшую судьбу! — он облизал большой палец правой руки и прикоснулся им к её клитору.

— О, Люциус! — всхлипнула Гермиона, и он почувствовал, как стенки её влагалища начали пульсировать, сжимая его член. Люциус прикрыл глаза и с шумом вобрал в лёгкие воздух. Как же сильно он её любил!

Гермиона кончала. Люциус крепче обхватил её бёдра, чтобы она, охваченная конвульсиями оргазма, не соскользнула с него. Стон Гермионы превратился в сплошной протяжный звук. В порыве наслаждения она цеплялась пальцами за скатерть, царапала её ногтями, изгибалась как тетива, хваталась за свои бёдра и руки Люциуса, но он крепко держал её, не сбавляя темп. Чувствуя приближение собственного оргазма, он тоже застонал, и в следующий момент волна наслаждения и облегчения накрыла его с головой.