Он прошел вслед за Белль в гостиную, но сесть ему не предложили. Он оглядел комнату, заметил что-то странное, потом сообразил: она убрала книги. Она обычно читала запоем, по четыре-пять книг зараз, и они, распластанные ее страстью, лежали повсюду корешками вверх. Сколько вечеров они провели, когда она пересказывала ему сюжеты, а он, смеясь, умолял не раскрывать, чем все кончилось. Но она всегда так поступала: если ей нравилась книга, она рассказывала историю целиком. Теперь книги аккуратно по росту стояли в шкафу, который, казалось, только-только натерли полиролью.

– Осталось не так уж много суббот, – сказала она.

– На самом деле семь.

– Значит, семь. Неужели ты при всей своей занятости не выкроишь пару часов в субботу?

– Да, но потом придется есть отравленное печенье.

Она засмеялась каким-то лающим смехом, и они оба вздрогнули. Он взял ее руки в свои и не отпускал, сострадание переполняло его до краев. Оно было бездонным.

– Можно мне еще раз заглянуть в его комнату? Всего на минутку?

Он хотел положить дневник обратно, пока она не обнаружила пропажу. Невозможно представить, что она не знает о существовании дневника, она, которая так пристально следила за жизнью мальчика, словно верила, что в будущем ему потребуется биограф.

Она отняла руки.

– Не сейчас.

Наказывала его, эта жестокая и любящая женщина, его подлинный друг. Он заслужил, но он слишком хорошо знал ее, знал, что жестокости ей хватит ненадолго.

– Мне нужно подписать открытки, – сказала она. – Твой отец прислал соболезнование. И Аллан звонил, из самого Гонконга.

Она помолчала и добавила:

– Аллан не слышал о нашем разводе. Возможно, он не слышал даже о нашем первом разводе.

Он пожал плечами:

– Ты же нас знаешь.

Его отец круглый год жил во Флориде, брат – на другом конце света. Они редко общались.

Десять утра. Ему нужно чем-то заполнить время до пяти вечера.

– Ты что-нибудь ешь? – спросил он.

Этот вопрос, похоже, застал ее врасплох.

– Наверное, – ответила она. – Думаю, что ем.

– Тебе что-нибудь нужно?

– Куин, – ласково сказала она. – Ты мне сейчас ничем не поможешь.

Это была правда, и от правды ему стало больно, как от свежего синяка. Белль проводила его до обочины, словно там ждала машина.

– Я теперь какая-то другая, – сказала она, и даже если было в его жизни время, когда он знал, что делать с такими признаниями, то это время давно миновало. Он не сводил с нее глаз, пока она не попрощалась с ним медленным кивком.

Он взял с собой усилитель – тот ничего не весил – и нес его в руке через свой бывший район и дальше по Вашингтон-авеню, потом по бульвару, по наклонной Стейт-стрит до Барклетт-стрит, а потом вверх по лестнице через три темных пролета до квартиры, где не было ничего, кроме музыкального оборудования в идеальном состоянии, кой-какой подержанной мебели и фотографии мальчика в рамке. Скаутская форма, зубы чуть видны, что означает готовность откликнуться на просьбу. Его попросили улыбнуться, и он сделал все, что мог.

1. Самая маленькая птица. Пчелиная колибри. 2,24 дюйма и 0,056 унции.

2. Самая быстрая птица на земном шаре. Страус. 45 миль в час.

3. Птица, которая летает выше всех. Белоголовый сип. 37 000 футов.

4. Самая разговорчивая птица. Кличка Пруди. Африканский серый попугай (жако). 800 слов.

5. Птица, у которой больше всего перьев. Американский лебедь. 25 216 перьев.

6. Птица, у которой меньше всего перьев. Краснозобый колибри. 940 перьев.

7. Птица, которая летает медленнее всех. Американский вальдшнеп. 5 миль в час.

8. Самый длинный клюв. 18,5 дюйма. Австралийский пеликан.

9. Самая красивая птица. На мой взгляд, черношапочная гаичка.

10. Самый дальний перелет. Речная крачка. 16 210 миль.

В ту первую субботу, в начале мартовской оттепели, мальчика привез серый фургон, за рулем которого сидел атлетического сложения командир скаутов в отглаженной униформе. Капало отовсюду: с водосточных труб, с перил, с кормушек для птиц и с боковых зеркал автомобиля. Командир скаутов выбрал одного мальчика из отряда – остальные ребята выглядели и крупнее, и ленивее – и с ним промаршировал к крыльцу. Он представился как Тед Ледбеттер, потом представил выбранного им хрупкого мальчика, чей сдержанно-прилежный вид сразу взволновал ее.

Первое слово, которое возникло в ее сознании, словно отлетевшая рикошетом градина, – brolis. Она зажмурилась, будто это слово и впрямь ударило ее по голове.

Брат.

Ему было одиннадцать, хотя по виду он мог сойти и за восьмилетку. Поверх скаутской формы – нелепая непромокаемая кожаная куртка, из которой торчала голая шея, худенькая и неестественно белая. Он выглядел беззащитным и ранимым. Командир скаутов оставил мальчика, перед этим дав ему по-военному несколько указаний, и пообещал забрать через два часа.

Фургон с грохотом отъехал, мальчик молча стоял перед Уной, хрупкий и простодушный, как кузнечик.

– Как приятно с вами познакомиться, – произнес он.

– Хм, – ответила Уна.

– Сколько вам лет? – мальчик внимательно посмотрел на нее.

У нее в голове промелькнуло и сорвалось с губ еще одно слово: šimtas.

Он моргнул.

– Что?

– Сто.

– На каком это языке?

– Не знаю, – ответила Уна озадаченно. – На литовском, наверное. На самом деле мне сто четыре года, а не сто. Один-ноль-четыре.

Они стояли вдвоем в мире, истекающем капелью, и оценивали друг друга. Мальчик восхищался весом живого столетия, а Уна удивлялась, откуда, черт возьми, взялись два никак не связанных между собой слова на языке, которого она до сих пор не помнила.

– Ну что ж, заходи, – сказала она.

Он вошел и вежливо остановился на коврике – с его ботинок натекла вода.

– Я хочу дать тебе несколько поручений, – сказала она. – Если ты не сможешь или не захочешь их выполнять, то лучше сразу скажи.

– Я смогу.

– Ты ведь еще не знаешь, какие поручения.

– Все равно смогу.

Произношение у него было прекрасное, только порой он делал маленькие, едва заметные паузы в неподходящих местах, как иностранец или человек, которому не хватило воздуха.

Работником он оказался хорошим: исполнительный, старательный и довольно тщательный. По субботам вывозили мусор, и он доволок ее мусорный бак от бордюра аж до самого сарая, как она и рассчитывала, и заменил веревку на крышке бака, на что она совсем не рассчитывала. Он поснимал все птичьи кормушки, наполнил их до краев, а потом повесил обратно с усердием оформителя витрин. Он счистил с дорожек остатки снега. Когда она угощала его печеньем, приехал командир скаутов.

Уна сказала, что согласна взять мальчика на работу. У мистера Ледбеттера просто камень с души свалился – всех предыдущих кандидатов она отвергала в первый же день.

В следующую субботу – после того как он проделал все манипуляции строго в том же порядке, что и неделю назад, отчего она подумала, уж нет ли у него на ладошке шпаргалки, – мальчик признался, что обожает рекорды. Они сидели за столом, ели крекеры в виде животных, и мальчик откусывал поочередно хвост, лапы, голову. Каждый раз в той же последовательности.

– Нет, не спортивные рекорды, – объяснял он. – А рекорды типа… Во-первых, как долго можно вращать монету. Во-вторых, самая большая в мире коллекция карандашей. В-третьих, самый длинный волос в ухе. – Он перевел дыхание. – В-четвертых…

– Рекорды из Книги Гиннесса, – сказала Уна.

Она слушала его, не испытывая раздражения, и это само по себе уже доставляло ей удовольствие.

– Вы знаете о ней! – он ужасно обрадовался. – Между прочим, попасть туда труднее, чем многие думают.

Обычно скауты наводили на нее тоску: подсчитывают, кто заработал больше очков, обсуждают итоги футбольных матчей, ленятся работать и пытаются схалтурить. Однако этот мальчик принес с собой ощущение второго детства: ей казалось, она говорит с ребенком, которого могла знать, когда ей самой было одиннадцать. Она с легкостью поместила его в дом Мак-Говернов[4], представила у белого мраморного фонтана со стаканом шоколадного ситро. Она могла вообразить, как он играет в стикбол на Уолд-стрит вместе с мальчиками в белых рубашках или открывает дверцу черного REO[5] Джо Пребби. Было в нем что-то странноватое, отчего он казался пришельцем из других времен, из иных миров.