– Мне столько нужно рассказать тебе, Володя, ведь ты для меня самый близкий человек, и так хочется излить все родной душе. У тебя, сколько до поезда? Двенадцать часов? Думаю, уложусь. Налей нам вина и наберись терпения, если я не выскажусь, то, наверное, умру. Пусть это шутка, причем неудачная, но если вспомнить те дни, тогда мне было действительно очень тяжело. Главная причина заключалась в одиночестве; рядом со мной никого не было, если не считать отца, но он был всегда занят и часто куда-то уезжал. Из Галлиполи мы с ним сразу поехали в Болгарию, затем в Словению, к братьям славянам. Принимали они нас действительно по-братски, но жить там было очень трудно: все вокруг разорено войной. Посетили Боснию и Сербию, и везде искали тебя и Леву. Папины знакомые звали его в Вену, она была рядом, но он отказался.
– Немцы – это народ, от которого мы должны, дочка, держаться подальше.
– Но Вена, это ведь Австрия, – возражала я ему.
– Все они одинаковые, – сердился отец, – подальше! как можно подальше! – И мы перебрались в Швейцарию, жить там было намного легче, тем более, что папа все свои деньги перевел туда еще в шестнадцатом году. Но я не желала оставаться в Швейцарии, где за довольно долгий срок не встретила ни одного знакомого человека. Я хотела в Париж, так как слышала: большинство наших беженцев уже осели в этом благословенном городе. Отец долго упорствовал, однако он понял, что переубедить меня не удастся, и сдался. Мы переехали в Париж и поселились в самом его центре. Отец сразу же объявил мне ультиматум.
– Видишь, Верочка, я сделал все так, как ты просила. Но сам я не желаю жить в этом городе, он слишком шумен для меня. Больше, чем полгода, я здесь не выдержу, поэтому будем считать этот срок контрольным. За это время ты должна найти себе жениха. Сыграем свадьбу, и я уеду в такое место, где смогу тихо и спокойно доживать свои дни. И пусть их будет много, чтобы я смог порадоваться на своих внуков. Но сделаю это лишь после того, как буду уверен, что твоя судьба устроена надлежащим образом. Но не вздумай со мной играть. Если за полгода ты никого не подберешь, тебе придется согласиться на ту кандидатуру, какую сочту достойной я сам. Надеюсь, ты все поняла, доченька.
– Конечно, папочка! Я думаю, что мне не стоит даже сильно напрягаться, лучше положиться на твой вкус. Единственное, чего бы мне хотелось, так чтобы кандидатов от тебя было не менее трех. Должна же я иметь хотя бы право выбора, правда?
– Не пытайся ехидничать, я говорю с тобой совершенно серьезно. Я соглашусь на любую твою кандидатуру, естественно, кроме президента, и обещаю все уладить.
– А если я захочу премьера, папуля, что тогда? Премьера можно? – поинтересовалась я.
– Тебе все можно, но смотри, не доиграйся до дворника, – тут папа изобразил суровость. – Не мне тебя учить, что самое главное – моральные качества будущего супруга. Не нарваться на негодяя – вот проблема! Но я уверен, что ты уже достаточно взрослая и умная, и разберешься в этом без меня. То, что ты не смогла отыскать своих бывших женихов, может быть даже к лучшему. Только ты не сердись на меня и не считай ханжой, но надежной опорой для женщины здесь может стать только француз. Хотя эта нация, на мой взгляд, крайне легкомысленная, но даже среди них встречаются деловые люди. И дело здесь вовсе не в деньгах, их будет у тебя достаточно и так, здесь важна психологическая устойчивость. А наши русские эмигранты, особенно офицеры, в большинстве своем неврастеники. Да, да! не смотри на меня так! пусть все это в легкой форме, но неизвестно, что еще у них там, впереди. Чаще всего это душевный надрыв, еще оттуда, с войны, и избавиться от него просто так невозможно.
Отцу каким-то образом удалось отыскать людей, знавших его двоюродного брата Михаила; тот занимался виноделием в Крыму и неоднократно навещал своих французских коллег. Через них Верочка была введена в высшее аристократическое общество, сперва в его женскую половину, где она, благодаря прирожденной общительности и обаятельности, довольно быстро была принята за свою. Не могла она быть не замеченной также и мужской главной частью парижского бомонда. Однажды она оказалась на вечеринке, в которой принимал участие Антуан Жерюмо, сын богатого винопромышленника и торговца. Антуан не просто участвовал в подобных увеселениях, обычно он там верховодил. Почти двухметровый красавец-брюнет, про таких почему-то говорят – жгучий; художник, спортсмен, остроумный весельчак, кутила, правда умеренный, и ловелас, тут уж крайне неумеренный. Он сразу заметил Верочку, тут же заключил с друзьями пари: через неделю она будет моя! и ринулся в атаку. Но прошла неделя, затем вторая, а крепость устояла. Он проиграл пари и отступился, и решил забыть о капризной русской красавице, благо своих французских было предостаточно. Ему было, конечно же, невдомек, что девушке стало известно о пари и что это всего лишь ее защита, а сам он Верочке понравился. Но она решила подождать, нельзя ведь так сразу, тем более, еще не закончился даже первый месяц из шести, назначенных отцом. После этого Антуан куда-то исчез, и она о нем почти забыла, поскольку всякий раз ее вводили в новую компанию, где знакомили с новыми людьми. Время летело незаметно. Незаметно потому, что жизнь ее стала похожей на какой-то бесконечный праздник: танцевальные вечеринки, ужины в дорогих ресторанах и кафе, пикники на природе, театры, мюзиклы и кабаре, подарки и цветы, которые Вера получала постоянно в изобилии. И везде молодые люди, в основном очень состоятельные, с дорогими машинами и в модных костюмах. Но все это ее особо не прельщало; она пока не сделала свой выбор, ее взгляд не задержался ни на одном кандидате: она считала такой подход к выбору будущего супруга несерьезным. В ее девичьей памяти все еще стоят перед глазами долгие ухаживания, свидания, признания и объяснения в любви, записки и прочие прелести. Словом все, что предшествовало заветным словам: «умоляю стать моей женой, или я прошу руки вашей дочери». По-другому она не могла, и теперь не собиралась менять эти правила, унаследованные когда-то от своих евпаторийских подружек, вышедших замуж на ее глазах. Но старый Моисей рассуждал совершенно иначе, о чем не замедлил ей высказать.
– Дитя мое! То, о чем ты говоришь, этого давно нет даже в нашей отсталой России – война и революция все это отменили. А ты сейчас в Европе, здесь подавно все делается очень быстро. Но твое время кончилось, ты ведь помнишь, как мы договаривались? Полгода, если ты никого не найдешь, тогда мой ход. Три дня назад было как раз полгода. Будь готова, послезавтра мы едем с тобой на смотрины, я тебе такого красавца отыскал, ты даже не представляешь! С его отцом уже все договорено; он попросил у меня два дня, чтобы уговорить своего отпрыска.
Через день отец на такси отвез меня в район Булонского леса; слуга в ливрее провел нас по шикарной «а ля Версаль» лестнице в роскошные апартаменты, и меня усадили рядом с моим будущим супругом. Этим красивым молодым человеком оказался Антуан Жерюмо. Единственное, на что у нас обоих хватило ума, так это прикинуться, что мы прежде не были знакомы. Через месяц Антуан сделал мне предложение, и мне тогда казалось, что я уже хорошо его узнала.
– Володя, я решила, что это судьба и безропотно согласилась. Мы долго были помолвлены, и, наконец, сыграли громкую свадьбу. Нам подарили дом почти в самом центре Парижа, отдельно мне прекрасный автомобиль, а Антуану – завод марочных вин в столичном пригороде. Он только что окончил технологический институт и через неделю вступил в должность директора.
– А как же свадебное путешествие? – поинтересовался поручик.
– Его просто не было. Я отказалась категорически; после тех скитаний, что выпали на нашу с отцом долю, сама мысль ехать куда-нибудь далеко казалась невыносимой. Итак, Антуан отправился на завод, а мне выпала роль домашней хозяйки. Но в доме было полно прислуги и никакого хозяйства, если не считать собаки. Отец, сочтя меня надежно пристроенной, уехал в городок Сен-Жиль, где поселился на самом берегу моря; думаю, что это напомнило ему нашу незабвенную Евпаторию. А я уже через неделю заскучала, так как привыкла все время что-нибудь делать своими руками, а не прислуги. Я принялась уговаривать мужа взять меня на завод на любую самую простую должность, но получила категорический отказ: у них так не положено, жена директора не должна опускаться до положения работницы, это дурной тон. Мне совершенно не хотелось с этим мириться, ибо я теперь оказалась в полной изоляции от всего мира. Антуан утром уходил на работу, и я оставалась совершенно одна. Мне даже поговорить было не с кем; как во время кризиса, так и после, все разговоры француженок сводились к ценам на продукты и как одеться красиво и в то же время не дорого. Я, конечно, могла найти себе работу в другом месте, скажем в магазине или какой-нибудь конторе, но мне хотелось именно на винный завод. Ты ведь помнишь, что я проводила у дяди Миши все свободное время, а во время летних каникул подрабатывала в лаборатории и многому научилась. Дяде Мише очень понравилось мое желание стать винокуром, и он приложил много усилий, чтобы сделать из меня настоящего специалиста. Его уроки не прошли даром, через три года практики у столь прекрасного педагога я разбиралась во многих вопросах виноделия. Уже в Париже, во время моей «охоты за женихами», я записалась в техническую библиотеку и перечитала все или почти все, что нашла там о французских технологиях. Теперь это мне не терпелось опробовать на практике, на заводе моего супруга. Мне хотелось помочь ему, но мое желание встретило почему-то упорное противодействие и его самого, и его помощников всех рангов. Это становилось тем более непонятным, поскольку в первые же недели Вера почувствовала, что у Антуана не все получается. Он возвращался с работы расстроенный, подолгу решал какие-то вопросы по телефону, причем с руганью, что никак не подходило его уравновешенному спокойному характеру. И однажды он прямо признался ей, что директорство оказалось намного сложнее, чем он представлял. Но он категорически отказался выписать ей пропуск на территорию завода, несмотря на ее мольбы. Она уже пыталась пройти туда без документа, но ее не пропустили. «Это хорошо, что вы его супруга, – сказал толстый усатый вахтер, – я рад за нашего директора – у него такая красивая жена. Но мне нужен пропуск». Поскольку гордость не позволила мне признаться, что я кое-что смыслю в виноделии, то пришлось смириться. А вдруг я все же ошибаюсь, и во Франции совершенно иные технологии?
