– Во-ло-дя!!!? – Радостный удивленный крик заполняет всю комнату до краев. А он уже подхватил ее, прижал к себе и закружил по кабинету с такой силой, что испуганный окончательно секретарь едва успел увернуться от каблуков своей начальницы.

– Верочка! – наконец у него прорезался голос, – Верочка! Да откуда же ты? Как ты здесь оказалась? Я тебя столько искал!

– А ты откуда? И я тебя искала! Но мне сказали, что ты в Африке и больше не вернешься.

Они, наконец, остановились, но Верочка не ослабляет мертвой хватки своих рук на его шее. Она прижалась к нему, плачет, повторяя его имя на разные лады, и без конца спрашивает одно и то же: «откуда? откуда? где ты был так долго?»

Все же наступил момент, когда они разжали руки и уселись на диван, не обращая внимания на растерявшегося секретаря. А тот собрал разбросанную посуду и отправился готовить кофе теперь уже и на этого нахального клиента, осмелившегося обниматься с его директрисой. Они уже успокоились немного и обменялись первой информацией, чтобы выяснить, почему они не могли найти друг друга, хотя и пытались это сделать. Все оказалось очень просто. Вера искала его в тот момент, когда он воевал в Африке, он же, вернувшись в Париж, приступил к поискам, заранее обреченным на провал. Ибо он разыскивал членов семьи Гиршман, той семьи, евпаторийской, которую в столице Франции найти было невозможно: сам Моисей уехал из Парижа, а до этого он выдал дочь замуж, и она сменила фамилию. Хотя был момент, когда они оказались совсем рядом, и ему, для того, чтобы их встреча состоялась, достаточно было проехать еще немножко. Ведь Натан Мендельзон ясно сказал: директор винзавода в Ниме – ваша землячка из Евпатории. Хотите ее навестить? Но он тогда отказался: ему было тогда не до этого, он спасал от краха фирму Дидро. Действительно, все очень просто, но они не виделись долгие пятнадцать лет. Их взволнованный разговор прервал телефонный звонок; Вера подошла к аппарату, и он теперь вспомнил, зачем он здесь. Но вот она переговорила и села рядом.

– Володя, я столько должна тебе рассказать, а ты мне, уверена, еще больше. Но здесь нам этого не позволят. Ты дашь мне один час, я за это время закончу кое-какие дела? А потом мы поедем ко мне домой. Ровно час. Ты можешь сидеть в кабинете, можешь поехать в город, как хочешь. Если нужно, я дам машину.

– Пожалуй, будет лучше, если я подожду тебя здесь. Но мне позарез нужно поговорить по телефону с одним человеком в соседнем городе.

– Сейчас мы это решим, – она нажала кнопку звонка, и тут же появился секретарь с двумя чашками кофе. – Спасибо, Марат, кофе очень кстати. Я отлучусь, а ты соединишь месье Владимира по телефону, с кем он скажет. И позвони мне домой, скажи, что я буду обедать дома через час. Скажешь, что со мной гость! – она чмокнула гостя в щеку и убежала.

Мендельзон сам взял трубку; он сразу узнал Макарова. – Вы так внезапно исчезли, молодой человек, а мы часто вас вспоминали. Особенно Анатоль. Вы знаете, он недавно стал отцом; они подарили мне прекрасную внучку. Теперь он подумывает, как осесть на берегу навсегда, хотя он уже не шкипер, а первый помощник капитана, вот! Вы хотите его услышать? Вы позвонили мне с телефона мадам Жерюмо, я правильно понимаю? Хорошо, я отыщу вашего друга, ждите.

Значит, Вера Гиршман стала Жерюмо, интересно, кто он? Ладно, сегодня станет известно все.

Вскоре раздался звонок, и он услышал знакомый голос. Это Анатоль Геридас, единственный в этом мире человек, благодаря светлой голове и легкой руке которого, Владимир долгое время поддерживал связь с оставшейся в России семьей. Оттуда через грека Андронника ему доставляли редкие весточки. Но все это уже в далеком прошлом.

– Рад вас слышать, дружище! Жаль, что нам никак не удается встретиться. У меня для вас есть хорошие новости. Наш общий знакомый выходец из Эллады открыл новый канал связи. Он вполне легален и, кажется, вы сумеете к нему присоединиться. Напомните, кто были ваши соседи по Евпатории. Вы помните брата и сестру? Я забыл их имена, мне их называл грек, но довольно давно, кажется, они караимы. Их дом напротив синагоги.

Еще бы он не помнил: Авраам и Семита Кушуль, они не просто знакомы, они участники самого прекраснейшего отрезка человеческой жизни под названием детство. И проходило оно на одной улице и даже в одном дворе под старой раскидистой шелковицей. Он сообщил об этом Геридасу и тот продиктовал ему адрес Авраама.

Теперь следует подумать о завтрашнем дне, и он решил еще раз побеспокоить секретаря.

– Подскажите мне, Марат, уехать отсюда в Бордо большая проблема?

– Нет никакой проблемы, месье, – ответил тот, – если сесть на ночной экспресс. Я могу взять билет прямо сейчас. Так вам будет удобнее, потому что поезд стоит здесь всего несколько минут.

Марат ушел, а Владимир с удовольствием растянулся на предложенном ему диване с целой кипой газет. Он с не меньшим удовольствием прогулялся бы по улицам городка, ибо любое новое место на его пути вызывало неизменно здоровое любопытство исследователя, но видимо когда-то придется все же вживаться в новую, необычную для него роль разведчика. В нее входило быть незаметным, лишний раз не появляться среди людей, если в этом нет необходимости.

Вернулся Марат с билетом, а вскоре появилась и Вера. Через несколько минут они стояли во дворе особняка, обнесенного живой изгородью; вокруг великолепие цветов, фарфоровые ангелы и даже небольшой фонтан. На лужайке мальчик возился с лопоухим спаниелем. Собака, увидев хозяйку, бросилась к ней, выражая всем своим существом неописуемую радость.

– Дик, прекрати! – отбивалась от него Вера, – не пачкай мне платье. Через минуту подобная участь постигла и поручика. – Наклонитесь к нему, пусть он вас лизнет, – подсказала она гостю, – иначе вы от него не отобьетесь. Наконец, расцеловав прибывших, спаниель умчался вглубь двора. Мальчик подошел к ним и поздоровался.

– Левочка, а где папа? – спросила Вера у мальчугана. Слава Богу, подумал Макаров, раз есть Лева маленький, будем надеяться, что появиться и большой. Но почему она – Жерюмо? Он все еще боялся спросить о Леве, евпаторийском женихе Верочки. Он до сих пор не мог забыть слова, сказанные ею во время их последней встрече в Галлиполи: «Левы не будет! Его никогда не будет! Его расстреляли в Севастополе». И были слезы, и он пытался утешить ее. Теперь он вздохнул с облегчением. Но это длилось совсем недолго. Откуда-то из-за кустов женский голос уточнил: «месье Серж обедать не будет, он уехал в Безье и вернется только к вечеру».

– Хорошо, Милли. Но ты нас покормишь? Мы ужасно проголодались.

– Все готово, мадам. Стол накрыт на террасе, сейчас я подам первое.

Верочка только сейчас поймала удивленный и вопрошающий взгляд Владимира.

– Сергей – это мой муж. А о Леве не беспокойся, он жив, но сложилось все так, что он опоздал. Я до сих пор не знаю, лучше это или хуже, что так все вышло. И никому, я думаю, это не известно. Нам никогда не дано узнать, почему случилось так, а не иначе. Когда он, наконец, появился в Париже, моему сыну, получившему имя в память о моем навсегда пропавшем женихе, шел уже третий год. Признаюсь честно, мне хотелось дать ему твое имя. Я до сих пор не уверена, кого я любила больше, Леву или тебя. Но я почему-то чувствовала, что ты жив, а его, как мне казалось, давно не стало. Я считала вас исчезнувшими из моей жизни навсегда, но потом вы вдруг, извлеченные неведомой могущественной силой, появились один за другим. Сперва Сергей, потом Лева, а теперь вот ты. И все как-то внезапно и совершенно случайно. Хотя мой папа утверждает, что ничего случайного нет. Всегда происходит то, что должно произойти. Вот когда не происходит, то именно это и есть случайность.

Обед закончен, они перешли в беседку у фонтана; здесь прохладно и пьянящий аромат цветов; на столе графин с вином. «Попробуй это вино, – просит его Верочка, – рецепт его приготовления привезен нами из Евпатории и пока что держится в секрете. Это технология дяди Миши, папиного брата. Но оно там, мне кажется, имело совершенно иной аромат. В Крыму ведь совершенно другая земля, да и солнце другое, и виноградники не такие, как здесь, во Франции. И все иное, и уже никогда не вернется, – закончила вдруг Верочка и отвернулась, чтобы скрыть выступившие слезы. Они молчали несколько минут, пока молодая женщина преодолела минутную слабость.