В этом здании, несколько покосившемся от временя, тоже царила атмосфера отдыха и отрешенности от мирских забот и дел. Опять зеленая трава под ногами, всюду цветы я пучки душистых ветвей, столы и скамьи и аромат мускуса, приятно смешанный с духом жареной баранины и благоуханием раскупоренной бочки.
Здесь Синдида расторопно принимает от каждого посетителя посильный взнос и смотря по его величине наливает вино и подает вкусные пирожки с печенью и хрящиками, которые тоже славятся на весь "нижний" Пантикапей. Не важно, что в эти пирожки идет мясо не только баранов, но и лошадей. Местные вкусы не возражают против такого выбора. Лошадь - животное чистое, и ее мясо принято за всеми столами в стране скифов.
С уходом солнца на покой и наступлением темноты маленький и тихий мирок Синдиды сразу оживает. Посетители становятся разговорчивее, шумнее, вино ударяет в головы, появляются ласковые и способные на веселые проказы храмовые рабыни-иеродулы, они исполняют свои особенные танцы, от которых вспыхивает кровь изрядно охмелевших посетителей. Тогда храм закрывается, зато зеленые заросли сада таинственно оживают. Слышится шепот и смех. Из самой харчевни доносятся негромкие голоса, кто-то затягивает песню. Редко можно услышать здесь крепкое слово, брань или угрозы. Любителям скандалов не место в ограде храма. Их выводят за калитку под руки. Ибо храмовый двор и сад - убежище любви и радости, но не место для ссор и пьяных безобразий. И нужно признать, что Синдида сумела создать определенный порядок, нарушать который никому не было позволено. За всякое нарушение храмовых правил городские власти наказывали строго. Раба - палками, свободного - принудительными работами, богача покаянными жертвами, иностранца - штрафами, даже запрещением торговать.
Но дикий разгул все же прорывался сквозь внешнюю благопристойность если не в храмовом дворике, то вне его, особенно в портовых харчевнях и на улицах, где толклись люди всяких племен и наречий.
Любители приятных развлечений и уединения вдвоем, особенно если имели туго наполненную мошну, после молитв у алтаря богини шли в домики гетер, женщин свободных и независимых, которые, однако, исправно платили налог Синдиде я всячески ублаготворяли строгую жрицу. Ибо она являлась старшей над ними, поставленной властями города.
5
После встречи Диофанта и посещения иеродулами-танцовщицами корабля заморских гостей веселая компания возвратилась в храм Афродиты. Оронт и его два товарища покатывались со смеху, вспоминая подробности встречи. Они слезли с коров, которых сразу же увели храмовые рабы, и прошли в храм. Там уже щебетали девушки, отдавая хозяйке то, что заработали.
- Что-то мало,- ворчала жрица, ссыпая деньги в кошель,- я все больше медь... Фи! Эти солдаты платят за любовь и радость медью!.. Скареды, варвары!.. Где же их добыча?..
- О величавая и дородная! - с комической торжественностью произнес Оронт, появляясь в дверях.- Три коровы посвящают храму раб Афродиты Оронт и его пьяные друзья! Ты жаждешь, как всегда, золота? Вот оно!
С этими словами гуляка бросил к подножию идола горсть золотых монет, которые запрыгали по полу веселыми искорками. Все, включая и Синдиду, кинулись собирать деньги. Жрица кряхтела, ползая на четвереньках, и бросала сердитые взгляды на девушек, боясь, что какая-либо из них припрячет золотой. Оронт подмигивал Зенону и Форгабаку. Все трое смеялись.
- Поглядите, братцы мои пьяницы,- восклицал Оронт,- как шустры и резвы эти девчонки! Зато Синдида напоминает старую больную жабу. Она еле поворачивается. А ведь было время, когда и ты, Синдида, была проворна и мила, как они. Ползай по полу, может, растрясешь жир свой. Поторапливайся, однако, а то мы голодны как волки и можем разорвать тебя на части и сожрать! Хотя я уверен, что потом страдали бы желудками от твоего жидкого сала.
Оронт был сказочно богат и щедр. Из него буквально лились деньги в бездонный карман жрицы, а оттуда в тощую государственную казну, не брезгающую никакими доходами. Поэтому откупщику позволялось почти все. Он был вдов, одинок и коротал свое время в обществе пьяниц, дородной жрицы и ее юных служительниц.
В уютном уголке трапезной все трое жадно чавкали, поедая сочные пирожки с хрустящей начинкой. Сальными губами прикладывались к глиняным кружкам и пили подолгу, отрыгая и отдуваясь. Синдида сидела поодаль и добродушно отвечала на их вопросы. Девушки окружили свою хозяйку в с видом утихших шалуний прижались к ее дородным, пропотевшим за день телесам, обнимали ее обнаженными руками.
- Ох и горячие вы, баловницы! - старалась освободиться Синдида.- А ну, отлепитесь от меня! Идите вон Оронта да Форгабака обнимайте!
- Слушай, Оронт,- говорил пьяный Форгабак,- теперь о тебе весь Понт будет знать, право! Ты встретил Диофанта не хуже, чем римляне встречают Вакха в дни вакханалий!
- И о твоем богатстве всюду пройдет слава,- вяло, совсем засыпая, промямлил Зенон,- ибо кто богат - тот и знатен! Береги свое богатство. Кончится твой запас золотых - тогда эта старая ведьма не даст тебе не только пирогов и удовольствий, но не пустит и к порогу храма.
- Фу, какой ты нехороший, каркаешь, как ворон,- поморщилась Синдида, сдерживая лукавую усмешку.- Не такой Оронт человек, чтобы гулять на последние. Не так ли?
- Правильно, ты сказала, как сама богиня! - икнул во весь рот Оронт.- Дай я обниму тебя, старая крыса! Сегодня никуда не пойду от тебя!
Откупщик был сильно пьян, его лицо покрылось обильным потом, рот был измазан начинкой пирога. Но его задели слова Зенона.
- Зенон хотя и считается философом и был воспитателем царевича, а дурак! Клянусь головами Кабиров, что дурак! Он воображает, что его бездонная утроба так велика, что он может проесть и пропить все мои деньги. Нет!.. А это ты видел?
С этими словами он вытащил из-под полы сумку и высыпал ее содержимое на стол. Золотые и серебряные монеты горели, как раскаленные. Это было целое состояние. Глаза Синдиды вспыхнули алчностью. Форгабак стал глотать воздух, причем его толстая, складчатая шея странно вытянулась, а кадык беспокойно запрыгал под кожей. Лишь Зенон и девушки сохраняли спокойствие и безразличие. Философ дремал, а девушки были равнодушны к чужому золоту, так как оно в любом случае в их руки не попадало.
