- Чего тебе? - послышался хриплый, простуженный голос.
- Перевези меня с конем в Ахиллий, получишь хорошую оплату!
Человек прекратил свое занятие, стараясь рассмотреть всадника на ретивом коне. Потом также не спеша, как бы раздумывая, стал сматывать веревку, на которой висело ведро.
- Однако поспеши! Если мы будем долго разговаривать, то ничего но успеем сделать!
- Торопиться некуда,- хрипло ответил рыбак,- сейчас упадет туман, и только с восходом солнца станет возможный плыть.
Гликерия почувствовала раздражение. Ей хотелось гневно крикнуть на медлительного рыбака и пригрозить ему хлыстом. Но через мгновение она усмехнулась своей горячности. В конце концов, часом раньше или позже - не все ли равно! Да и как она может принудить этого медлительного рыболова спешить? Она - одинокая, почти полностью беззащитная.
И Гликерия пожалела, что отстала от компании беженцев, любезно предложивших ей помощь и место на корабле. Там она оказалась бы в дружественном окружении, не одна. А сейчас?..
Девушка повела плечами. Утренний холодок проникал под одежду. Светало. Костры, брошенные беженцами, угасали. Из серого тумана все яснее выступали камышовые и соломенные крыши хижин. Серые складки сетей стали приобретать розоватую окраску. Залаяла собака. Где-то заскрипела дверь и женский голос сзывал цыплят. Миром и устоявшейся будничной жизнью веяло от этой картины. После шумного Пантикапея Парфений показался Гликерии жалким, но в то же время успокаивающим, простым, доступным сердцу и пониманию. Здесь живут скромные рыболовы, которым нет дела до всех тех страстей, что раздирают своими когтями души и жизнь людей пантикапейского акрополя.
Лошадь мотала головой и нюхала вокруг. "Пить хочет",- догадалась девушка и попросила подошедшего рыбака принесли ведро воды.
- И давайте собираться к отплытию,- сказала она твердо.
12
Конная орава дандариев, сопровождавших царицу и Олтака, с разбойничьим гиком ворвалась в Парфений перед самым восходом солнца. Грохот копыт, удары ножнами мечей в двери хриплые, грозные окрики сразу всполошили все селение.
Такая поспешность свидетельствовала о большой растерянности и страхе, охвативших царицу и ее спасителей. Олтак с воинами носился по берегу, размахивая плетью, кричал и ругался. Наскочив на того рыбака, что договаривался с Гликерией, он ударил его плетью по голове и с проклятием приказал собирать народ для погрузки. Из домов уже выгоняли только что проснувшихся рыбаков, приказывали им готовить суда к переправе. Перепуганные рыбаки оказались совсем не такими вялыми и безразличными, каким предстал перед Гликерией медлительный хозяин судна. При виде плетей и сердитых лиц черномазых дандариев они сразу взялись за дело по-настоящему, подводили барки, настилали трапы, носили имущество царицы, готовили для нее место.
Даже знакомый Гликерии рыбак пробежал мимо с легкостью юноши, и лицо его выглядело куда осмысленнее, чем до этого.
- Рабы! - вырвалось у Гликерии невольное восклицание.
Она с гневом наблюдала, как барка, облюбованная ею, была загружена и над ее бортами замелькали шапки дандариев.
- Эй, хозяин! - обратилась она к рыбаку с возмущением.- Ведь мы с тобою уже договорились плыть. А я и моя лошадь стоим в ожидании.
- Что я сделаю, госпожа! - пожал плечами рыбак.- Видишь, прибыла какая-то богачка с охраной. Они силой захватили все посудины наши. Попробуй я воспротивиться - они убьют меня. А у меня жена есть, куча детей малых!
- Что ж, ты прав,- отвернулась девушка, покраснев от досады,- но это означает, что они переправятся, а я останусь.
- Послушай, молодая госпожа. Если тебе не к спеху - повремени, пусть все эти люди переправятся. Я провожу тебя к своей хижине. Там твой конь найдет корм, а ты сама - отдых у моего очага. Жена позаботится о тебе.
Гликерия вновь повернула лицо к рыбаку и всмотрелась в его коричневое лицо, задубленное морскими ветрами. Она уже воспользовалась однажды гостеприимством в богатом имении Саклея, была обласкана, как княжна, и... стала рабой!.. И теперь с недоверием испытующим взором старалась проникнуть в сокровенные мысли этого человека - с руками заскорузлыми и грязными, как у самого низшего раба, одетого в конопляные лохмотья.
Но, кроме душевной теплоты и ласкового участия к себе, она ничего не прочла в окруженных морщинами глазах рыбака. Ощупав кинжал у пояса, она сказала:
- Ты говоришь хорошо. Я согласна. Пусть уедут эти люди.
Ей не пришлось воспользоваться гостеприимством простого рыбака. Хотя она с лошадью стояла так, что ее прикрывали шесты с навешанными для просушки неводами, ее заметили. Раздался знакомый резкий, как удар хлыста, голос:
- А это чья лошадь осталась непогруженной? Демоны неповоротливые! Запорю! Сейчас же грузить!
Девушка инстинктивно прикрыла лицо краем плаща, но рука, смуглая и волосатая, с ярко накрашенными ногтями и золотыми кольцами, грубо сорвала плащ. Она подняли глаза. Перед нею стоял пораженный неожиданностью Олтак.
- Гликерия! - воскликнул он.- Вот это встреча!.. О великие боги!.. Я всюду искал тебя, был в горящем доме Саклея, хотел спасти тебя от разъяренной толпы!.. Но нигде не нашел!.. А ты уже тут!
- Да, я сама добралась до переправы.
- Ты едешь в Фанагорию?
- Я еду на ту сторону. А куда направлюсь дальше - еще не решила.
- Так в чем же задержка?.. Разреши, я заведу твоего коня на судно, ты сядешь поудобнее на тюки, в мы сейчас же отплывем! Это счастье, что я встретил тебя, милость богов!
В душе девушки шевельнулось нечто похожее на доверие. Ей надо было на кого-то опереться. В конце концов, Олтак был другом ее детских лет. Может, и у него осталось что-то хорошее к ней, кроме той бешеной страсти, с которой он добивался ее, и той ненависти, что загорелась в его душе после случая в склепе. Но она превозмогла это чувство.
- По-моему, это не милость, а коварство богов,- ответила она без улыбки.- Оставь меня здесь! Если я поеду в Ахиллий, то одна. Не забывай, что ты сын царя и едешь в свое царство, занять место отца. А я - любовница дворцового воина, ныне раба. И сама с позором продана в рабство. Я - беглая рабыня.
