Что-то подобное происходило и с Робертом. Да, что-то подобное.

Лишь редким случаем он попадал в комнату к деду (тот все время спал) по маленьким поручениям мамы. Видимо, его родители тоже не считали нужным общение между дедом и внуком.

Роберт вообще не застал старшее поколение их семьи. Бабушка умерла, когда мальчику не исполнилось и года. А дед впал в беспробудное детство, когда Роберт только начал сознательную жизнь. Так и получилось, что они разминулись на этой загадочной тропе времени.

Дед Роберта был молчаливым человеком, да и сам Роберт не претендовал на звание любознательного ребенка. Между ними не было никаких дружеских отношений. Родители Роберта оставили деда в семье, понимая, что сам о себе позаботиться он не в состоянии, а место в доме престарелых стоило слишком дорого. Так и бродил дед между кроватью и телевизором, не вызывая до определенного момента у своего внука никакого интереса.

И вот теперь старость подступила настолько близко, что смогла дотронуться до левого плеча.

Роберт вошел в комнату. Мама сидела в кресле, изучая странный бутылек. Она время от времени терла ладонью сухие глаза, словно прятала слезы. Мальчику не понравилась эта подозрительная склянка. Хоть она и была маленькой, но веяло от нее чем-то беззащитно-зловещим.

Дед лежал, уткнувшись лицом в спинку дивана.

– Это был доктор Раймонд? – спросил он.

– Да, солнышко. Он просил поздравить тебя с днем рождения от его имени. Сам он не смог, у доктора еще много дел. И потом, нехорошо доктору при исполнении омрачать праздник своим присутствием.

– Он так и сказал?

– Да, так и сказал.

Она погладила его по голове и прижала к себе, бросив тот же недоверчивый взгляд на бутылек в руке. Смирилась.

Роберт пожалел, что не смог повидаться с доктором. Постоять рядом, когда тот разговаривает с его родителями, не подозревая, что маленькое существо, стоящее рядом, переполнено чувством благоговения и преданности, интереса и трепета. Ему нравились врачи. Во всяком случае Роберт говорил себе так. Казалось, что они ведают обо всем. Ведь не может же происходить так, чтобы доктор, зная все о человеке, мог не знать чего-то об окружающем нас мире.

Однако Роберт не любил больницы. И не потому, что там делают больно. Однажды на приеме, когда он сильно застудил ухо, при словах врача «Это серьезно. Мальчику нужно несколько дней провести в больнице» в глазах у Роберта неожиданно потемнело, словно миллионы беспорядочно движущихся точек высыпали из своего укрытия и застлали его глаза. С потемнением в глазах помутнел весь мир. Роберт не мог найти себя в окружающей обстановке. Он попятился к кушетке и опрокинулся на нее, сжав лицо ладонями. Живой организм темноты, захвативший все его тело, начал постепенно отступать.

Мама, стоявшая рядом, посмотрела на растерянное лицо сына, списав подобное поведение на испуг после слов врача. И действительно, он испугался, но испугался не болезненных и неприятных процедур, не дней, которые предстояло провести вне дома, в больничных стенах, Роберта объял ужас перед подступающей темнотой, словно она о чем-то предупредила его, шепнула на ушко секрет, показала его глазам что-то запредельное или, быть может, просто дала знать о своем существовании.

Так это или нет, однако теперь всякий раз больничные стены ассоциировались у мальчика с этой темнотой, до странной дрожи в коленях.

Рейчел встала и вышла из комнаты на зов побрякивающей на кухне посуды. Она поцеловала Роберта в лоб и попросила быть осторожным, чтобы не растревожить дедушку. Мальчик остался один в комнате. Ему не была известна цель прихода доктора Раймонда. Но детское интуитивное восприятие почувствовало навязчивое изменение. В комнате стало будто печальнее, сюда не проникал смех его друзей, доносящийся из гостиной, а если его и удавалось расслышать, то здесь он терял свое значение, становился бессмысленным и сухим. Даже пожухлые ветви деревьев, расположившиеся между его и окном деда, предпочитали тоскливо стучать в стекло, за которым жил мальчик. Ему хотели что-то сказать, его просили.

Какая-то часть маленького мальчика, та часть, которой суждено по прошествии лет стать взрослым мужчиной, знала, что дед умирает. Но сегодня Роберт не понимал истинного значения этот события.

Он хотел отдаться на волю детских криков, но в последний момент передумал. Дед издал истошный хрип. Он перевернулся на другой бок. Роберт занервничал, переживая, что дед вот-вот может проснуться и ему придется что-то сказать либо молча, притворившись чужим, выйти из комнаты.

Но тяжелые веки старческой плоти были слишком слабы и беспомощны, чтобы под мощным давлением дневного света открыться одному из новых дней.

Роберт видел глубокие морщины на иссохшем лице, волосы, торчащие ежиком, они так и не поддались седине, сморщенную ладонь, принявшую щеку, словно та не доверяет мягкости подушки, по-детски прижатые к животу колени, хотя места на диване было более чем достаточно, будто тело стремилось к первозданному положению. Грудь еле вздымалась, не в силах полностью заполнить легкие воздухом.

Роберта заворожило это видение.

Вошел Сова.

– Что тебе здесь надо? – встретил его враждебно Роберт.

В руках у Совы был кусок торта.

– Твоя мама сказала, чтобы я позвал тебя к столу, – он ехидно глянул Роберту за плечо. – О, это твой дед.

– Да, – сухо отрезал мальчик.

– А почему он не празднует вместе с нами?

– Он болеет, очень сильно. – Роберт повернулся к деду, показав Сове свою спину. Впервые за столько дней он почувствовал жалость к деду. Хотелось пощупать, дотронуться до этого нового чувства. Дед лежал такой беззащитный. «Он ведь никому не сделал никакого зла», – думал про себя мальчик. Мама всегда говорила, что ее отец был скромным человеком, но эта скромность не мешала быть ему дружелюбным и простодушным со всеми. Иногда и молчаливые люди могут выразить больше, чем те, кто умеет хорошо говорить. Важные птицы. «Мой дед молча сделал гораздо больше, чем все они вместе взятые», – думал он.

Сова подошел ближе к деду. Он стал рассматривать его лицо. Роберту почувствовал брезгливость. Обида подступила незаметно. Дед казался беззащитным.

– Давай подшутим, – сказал Сова, и, прежде чем Роберт успел возразить, он зачерпнул пальцами кусочек своего торта, там, где был крем, и размазал его по носу спящего деда. Старик не смог ничего почувствовать.

Волна ненависти поглотила Роберта. Неконтролируемой агрессии, праведной, которую хочется направить на глупого злодея. Эмоции детей восхитительны своим совершенством. Никакой примеси. Они не думают, что будут думать другие об их поступке, не волнуются за свой вид и репутацию.

Роберт наотмашь ударил Сову ладонью в ухо. Получился звонкий хлопок.

Пухлое лицо Совы тут же налилось кровью, стало красным, как раскаленная головешка. Мальчики несколько мгновений неотрывно пожирали глазами друг друга, ожидая, что же будет в следующий момент. Но тут Сову спугнули приближающиеся шаги взрослого: он рванул с места и молнией скрылся за дверью.

Роберту хотелось заплакать от обиды. Он достал платок из заднего кармана, собираясь вытереть нос деда. Но старик грузно перевернулся на другой бок, закрыв лицо от внешнего мира в спинке дивана.

В комнату вошла мама, позвав Роберта к столу. Она ничего не заметила. «Как она могла?» – подумал Роберт. Ему стало еще обидней. Но ябедничать на Сову он не стал.

Весь оставшийся день мальчик был хмурый и задумчивый. Очевидная близость с дедом, которую он до сих пор не замечал, теперь желалась как никогда.

Но деду осталось слишком мало времени.

Десятый год в жизни Роберта Фаррела был особенно странным.

В десять лет Роберт Фаррел непонятным, в большей степени для самого себя, образом начал слышать воспоминания своего деда, который в скором времени должен был отойти в мир иной. Что, в сущности, означала эта фраза, которую употребляли его родители, тихо переговариваясь между собой, Роберт не знал. Впрочем, в это время вопрос о местонахождении и назначении этого потустороннего мира его волновал не так сильно, как одно обстоятельство.