Каждый раз, когда дед засыпал или находился в глубокой полудреме, его гортанные связки под придыхание легких и шлепанье губ издавали странные звуки, похожие на прилив моря, если закрыть глаза, забыть, где ты находишься, и отдаться воле этих звуков, не придавая значения их реальному происхождению. Наверное, это шум моря как раз в том потустороннем, ином, как говорили его родители, мире, и так как дед скоро окажется там, то он начал говорить в забытьи на языке этого мира, думал Роберт.
Но почему-то этот язык был понятен только ему.
Это так и осталось для него загадкой. Потом он так и не сможет вспомнить, как случилось так, что он начал слышать мысли своего деда.
Случилось это неожиданно.
Десятый год в жизни Роберта Фаррела был особенно странным.
Мама с каждым днем становилась все грустнее. Будто таяла ее улыбка. Она теперь почти не улыбалась, лишь мимолетно и застенчиво, когда Роберт приносил хорошую весть из школы. Она стала редко говорить, общалась со своим сыном отрывистыми фразами, обозначающими больше побуждение к какому-либо действию. Из ее разговоров полностью исчезла повествовательная речь. Даже если она в забытьи и начинала что-то рассказывать Роберту, то вскоре словно невидимый заряд электрического напряжения останавливал ее мысль, она задумывалась, мрачнела, и этот разговор забывался навсегда. «Ах, это все мелочи жизни», – махала она рукой и принималась за очередное действие.
Отец появлялся дома все реже и реже. Когда Роберт спрашивал, почему папа так редко приходит домой, Рейчел отвечала, что у него много работы, что папа занятой человек, он должен зарабатывать деньги.
Мама иногда сидела у телевизора, но Роберт видел, что она его не смотрит. Да, ее взгляд проходил через экран кинескопа, но останавливался он не на весело пляшущих и поющих картинках, он пронзал аппарат и рассеивался в воздухе, потеряв всякую цель. Роберт, сидя за уроками, мог заметить, что из глаза у мамы медленно течет хрустальная слезинка. Наверное, мама сама не замечала этого, но мальчик не показывал своего недоумения. Он просто играл в свои игрушки. Когда мама начинала переключать каналы, он успокаивался: значит, она действительно смотрит телевизор.
И вот однажды папа просто не пришел.
Не пришел он и на следующий день.
Но казалось, что мама не беспокоится. Видимо, думал Роберт, папа куда-то уехал, а мама просто забыла сыну сказать об этом. Она все чаще сидела у телевизора, придя с работы. В квартире была чистота и порядок. Рейчел не знала, чем себя занять. Оставалось лишь непринужденное, ни к чему не обязывающее занятие, как сидение перед телевизором. Иногда это помогало отрешиться от своих проблем. Но действие было абсолютное: либо ты полностью погружался в иллюзорный мир, забывая обо всем, либо отвлекался от окружающего мира, и тут-то твои проблемы, ожидающие своего часа, обрушивались на тебя с неимоверной силой убеждения. Обычно это происходило, когда Рейчел замечала в происходящем на экране что-то абсолютно глупое, штампованную фразу, прописную истину или абсурдное действие. Этот ярлык словно вырывал его из потока навязанных мыслей и бросал на растерзание отчаянию. Так или иначе, Рейчел продолжала проводить вечера перед телевизором.
Роберт теперь сам мог возвращаться из школы домой. Он делал это в одиночестве. Отношения с Совой стали формальными. Роберту казалось, этот задавала стал его остерегаться. Они не общались. А когда волей случая Сове нужно было пойти с Робертом на контакт, он делал это церемониально, словно исполнял традиционный ритуал, который, быть может, ему не по душе, но окружающие требуют того. Впрочем, Роберт не придавал этому большого значения. Он был рад, что его оставили в покое. Он стал задумчивым ребенком, а все думали, что он просто рассеянный.
Теперь Роберт присматривал за дедом. Старик все так же лежал на диване.
Ветви, которые бились в окно, стали совсем голыми. Мальчик так и не узнал той тайны, которую они хотели ему рассказать. Они теперь не стучали, а скребли по стеклу, будто сказать им больше нечего, но не нужно забывать об их существовании. Они здесь. Они рядом. Роберт понадеялся, что следующее поколение листьев сможет-таки поведать ему секрет. А пока он оставил ветви зимовать за стеклом.
Когда прошла неделя, а отец так и не появился, Роберт решил спросить у мамы, куда делся их папа. Рейчел прижала его к груди и сказала, что папа ушел. Но ему не стоит сильно переживать, они вдвоем, они вместе, и у них все будет хорошо. Она опустилась на колени, посмотрела в растерянное лицо Роберта и поцеловала его в лоб. «А теперь сходи посмотри, как там дедушка», – сказала она.
Рейчел хотела сказать гораздо больше, хотела успокоить сына и заверить его, что бояться нечего, что его отец просто будет жить в другом месте, но все так же будет помогать ей и своему сыну. Она хотела сказать все это, но липкий ком слез подступал к горлу. Это были не те чистые хрустальные капельки, который человек мог позволить себе при рождении ребенка, при встрече, после долгого расставания. Это были желчные слезы обиды, предательства и отчаяния. Они не спешили освободить своего обладателя от невыносимой ноши. Такие слезы всегда расчетливо и медленно поднимаются из самых глубин души, задевая по пути все струнки твоего сердца, и человеку остается лишь наслаждаться своим горем.
Роберт сел на кресло рядом с дедом и стал думать, что же мама имела в виду.
Он всегда чувствовал, что от отца исходит угроза. Лишь мама могла успокоить и приласкать ребенка во время невзгоды. Отец же был строг и прям. Но сейчас, когда отца не было рядом, Роберт чувствовал, что в его жизни не хватает чего-то главного. Это было лишь настроением, Роберт не мог облечь свое настроение в слова, но сердце понимало, что одну из частей его полноценной жизни выбросили на помойку. Есть ли этому оправдание? Роберт думал, что, может, он чем-то расстроил своего отца. Может, все из-за того, что он плохой ребенок. Чем мог он расстроить отца, если он ушел и даже не попрощался?
Роберт сидел в кресле. Его ноги свисали с высокого сиденья. Напротив спал дед и мирно сопел. Мальчику показалось, что он подвывает стонавшему за окном ветру. Их дуэт был забавным, и Роберт улыбнулся. Мысли об отце покинули его. Он смотрел на лицо деда. В эти мгновения приходили единственные моменты безмыслия, когда Роберт мог отрешиться от всех проблем, одолевающих его детскую душу.
Вдруг дед, не отрывая глаз, что-то сказал уголками рта. Роберт так глубоко погрузился в себя, что не смог разобрать ни слова. Дед прошептал еще что-то невнятное, все так же оставаясь в дремоте. Мальчик хотел позвать маму, но понял, что его предок всего лишь говорит во сне. Его шепот был еле различим, но, если напрячь слух и отбросить все звуки окружающего мира, можно было различить слова и даже целые предложения.
Роберт подбежал к маме и спросил:
– Можно я порисую в комнате деда?
– Хорошо, – ответила она, – только негромко.
Он не стал говорить маме о своем открытии, хотя слова сами просились на язык. Но Роберт знал, если сказать маме, она запретит ему заходить в комнату деда, чтобы не мешать старческому сну.
Мальчик нашел свои письменные принадлежности и расположился на полу, рядом с головой деда. Он ловил в воздухе произнесенные слова и записывал их в тетрадь.
Когда дед вдруг замолк, Роберт смотрел на него, пытаясь различить малейшие признаки жизни.
Тело старика будто теряло свое стороннее сознание и начинало говорить, само собой. Оно полностью замирало, изменяя своей индивидуальности. Даже черты лица приобретали совершенно другие пропорции. Некоторые линии расплывались, другие, наоборот, собирались в кучку, будто во сне действовали другие группы мышц. В эти моменты любые законы физиологии не имели для него никакого значения. Казалось, что тело погружалось в свою реальность, и соединение этих двух состояний, двух реальностей, повседневного и мира сна, и мог слышать Роберт.
Он заполнил тетрадный лист отрывочными фразами и словами, прежде чем старик умолк и начал шевелить веками. «Он просыпается», – думал Роберт и бежал в свою комнату.
