— В том, что с тобой случилось, нет твоей вины, — произносит он наконец, и с моих плеч будто падает наковальня. — На твоём месте мог оказаться кто угодно.

— Но оказалась я, — шмыгаю носом. — И это никак не исправить.

— Это и не надо справлять — с этим надо смириться, наказать виновных и двигаться дальше; перестать шарахаться от людей и бояться подпускать к себе кого-то ближе, чем на пушечный выстрел — мир состоит не только из мразей. Если ты откроешься ему, то будешь удивлена тому, сколько в нём хорошего. Я не себя имею в виду — я-то точно не вхожу в число хороших — но моя ба точно входит.

Невесело усмехаюсь.

— А я думала, что только у меня не всё хорошо с головкой. С чего ты взял, что не входишь в их число? Будь ты плохим, то по-другому отреагировал бы на замечание Сергея в адрес своей бабушки — как его свита, например; или не стал бы злиться за то, что он мог меня обидеть — ты ведь меня совсем не знаешь. Ну и напоследок: разве стал бы ты оберегать меня от самого себя, если бы действительно был плохим? Ты, скорее, поступил бы со мной так же, как и Сталевский — потому что именно так ведут себя плохие парни.

Лис хмыкает и наконец-то отпускает моё лицо из плена своих ладоней.

— Здесь не поспоришь. Хотя предлагать отношения всё равно не стану — к ним ни ты, ни я не готовы, и лучше просто быть друзьями, чем пытаться сблизиться раньше времени и наделать ошибок.

Киваю, потому что за прошедший год я действительно не готова вот так взять и начать встречаться с кем-то — это было бы странно и весьма легкомысленно с моей стороны. Нам обоим нужно время; к тому же, быть может, после мы оба поймём, что не предназначены друг для друга в этом самом смысле. Лёша перегорит, а я так и не смогу зажечься — и зачем тогда впустую тратить друг на друга силы?

Время само расставит всё по своим местам.

— Если честно, с трудом представляю себе нашу… дружбу, — снова шмыгаю носом. — Разве тебе не противно?

Лёша хмурится.

— А почему мне должно быть противно? Ты ведь не этот твой Сталевский, рядом с которым я могу оказаться только по одной причине — расхуярить его мерзкую рожу, — кривится Лис, а я дёргаюсь от его мата, к которому совершенно не привыкла, и в голове категорически не соглашаюсь с тем, что Сталевский — мой. — Давай договоримся один раз и больше не будем поднимать эту тему: ты нормальная. В тебе нет дефектов, недостатков или изъянов, которые ты сама себе напридумывала; ты никого не убила, не обидела и не заставила страдать; и раз уж на то пошло — я не вижу в тебе падшей женщины, которая опустилась на самое дно просто потому, что ей не посчастливилось оказаться в том чёртовом переулке, ясно? И когда в следующий раз тебе покажется, что я отношусь к тебе как-то не так — тебе именно покажется. Надеюсь, мы всё прояснили и больше не заговорим об этом, потому что это всё — херня чистой воды.

Мне хочется сказать, что я согласна на это при условии, что он больше не будет употреблять столько дисфемизмов и нецензурщины, как мозг стопорится на незначительной детали, которая мне кажется слишком уж подозрительной: откуда он узнал про переулок? Даже Анне Андреевне я не говорила о том, где именно это произошло — опустила подробности, потому что было слишком противно; с моими родителями Лёша не знаком, а больше об этом никто не знает.

Ткнуть пальцем в небо и попасть тут совершенно нереально.

— Как ты узнал, где это случилось? — обескуражено спрашиваю.

Вряд ли Лис телепат, но у меня больше нет вразумительных предположений.

Парень непонимающе смотрит на меня, будто не может понять, что я имела в виду, а после запускает руку в свою безумную чёлку и некоторое время изучает пол под своими ногами — всё это занимает не более пары секунд.

— Ну а где ещё это могло случиться? Не у тебя же дома… Тёмные переулки — корень всех бед и исток неприятностей, так что это очевидно.

Хмурюсь, потому что никогда раньше не думала об этом, но объяснение звучит вполне логично.

— Наверно, ты прав.

— Конечно, прав. Так что? Попробуем быть друзьями? — криво улыбается он и протягивает мне руку.

Я смотрю на его длинные пальцы и испытываю смешанные чувства: этот контакт — не вынужденная мера, что успокоить Лиса или предотвратить конфликт. Это будет другой уровень — мой осознанный выбор того, что этот парень станет частью моей жизни; может, не настолько постоянной и неотъемлемой частью, как родители или даже Женя, но достаточно весомой, чтобы считаться с ним и принимать во внимание.

Перевожу взгляд на его лицо. Мне ещё не доводилось видеть настолько открытых людей — если только это не искусная игра, мастерство в которой отточено до совершенства — а ведь в прежние времена у меня было немало знакомых. Я бы хотела сказать, что неплохо разбираюсь в людях, да только это не так, к чему тут лукавить; достаточно вспомнить, что я не так давно потеряла всех, кого считала друзьями, чтобы убедиться в этом наверняка. И вот теперь я завязала сразу три странных знакомства, хотя и не собиралась подпускать к себе кого-либо, но ни одному из моих нынешних знакомых — что Женьке, что Страннику, что Лису — я попросту не могла сопротивляться; будто это было предначертано — чтобы наши жизни тесно сплелись.

Слишком много переменных сошлись, чтобы это случилось, как сказала бы Анна Андреевна.

— Попробуем, — говорю наконец.

Осторожно выдыхаю и прикасаюсь к руке Лёши в ответном пожатии; под кожей на ладони будто вскипают вены, когда он сильнее, чем нужно, сжимает мою руку. Тыльную сторону ладони покалывает, а по затылку пробегают мурашки, но не противные, как это бывает при встрече с Сергеем.

Странные ощущения.

Секундная заминка, и Лёша меняет положение своей руки, осторожно переплетая наши пальцы, и я совершенно теряюсь. Не вырываю свою руку, а просто смотрю на неё как на чужеродный предмет; очевидно, слишком зацикливаюсь на этом, потому что мне начинает казаться, будто Шастинский проникает мне под кожу, становясь частью меня самой, и от этого мурашки на затылке вообще начинают сходить с ума. У Лиса расширяются зрачки, как если бы его вдруг жахнул электрический разряд, и я спешу разорвать контакт; для пущей убедительности даже прячу руки за спиной, пока Лёша часто моргает — это всё попахивает какой-то мистикой, к которой я совсем не готова.

Кажется, Шастинский растерян и пытается это скрыть, массируя затылок.

— Наверно, стоит сказать Розе, что мы пришли к общему знаменателю, а то она нас здесь и сутки продержит — с неё станется.

Киваю и кошусь в сторону своего пальто, чтобы выскочить отсюда пробкой, едва путь окажется свободен — слишком много неожиданных событий и новой информации для одного дня; пока Лис ворчит в трубку что-то про «ясельную группу детского сада», я успеваю застегнуть обратно сапоги.

— Сбегаешь? — слышу за спиной весёлое фырканье. — А я-то думал, мы теперь друзья.

Разворачиваюсь к парню и непонимающе хмурюсь.

— А где тут связь?

— А как мы будем налаживать отношения, если ты каждый раз собираешься поворачиваться ко мне спиной? — Он криво ухмыляется и прячет руки в карманах джинсов. — Не пойми меня неправильно, у тебя сзади тоже есть на что посмотреть, но всё же я предпочёл бы общаться с другой твоей половиной.

— Идиот, — вырывается у меня, пока я снова чувствую, как краснеют мои щёки, а Лёша заливисто смеётся.

— Да расслабься ты, карамелька, я тебя не съем, — фыркает он и при этом плотоядно улыбается.

Наверно, в его присутствии я всегда буду чувствовать себя сжатой пружиной, хотя мне нравится, что при общении со мной он не пытается вести себя так, будто общается с побитой собакой: не подбирает подходящие слова и не «фильтрует речь» — просто говорит то, что думает, и как привык. Правда, мат меня немного напрягает, но я просто за год от него отвыкла — раньше он был неотъемлемой частью моей жизни так же, как сейчас у Лиса, если не больше.

— Чего тогда смотришь так, будто у тебя в кармане нож с вилкой? — складываю руки на груди.