Приторно-сладкая вязкость и душная слабость. Неужели ему уже на столько безразлично? Тонкий стан и крутые бёдра… Или острые ключицы над широкой грудью и сухое поджарое тело… В памяти сливались протяжный стон и натужный хрип, но неизменно под его пальцами дрожало и изгибалось навстречу чужое и такое уже родное тело.

- Титр! – его окрикнули.

Тяжёлый взгляд исподлобья, недовольно сжатые губы.

- Титр! Заклинаю тебя: отпусти меня! Живо!

Странная боевая стойка… Рука…его рука… Чёрные полосы перьев на отливающим алым густом меху. Мороз по коже и приторная сладость. Побеги их связи сковывали Архаба словно поводья, вцепившись мёртвой хваткой и не давая сбежать.

- Прекрати! – взмах и посох обратился в пару тонких острых клинка без гарды; удар наотмашь и…остриё лязгнуло о вмиг заиндевевшую плеть, оставив белесые струпья коррозии на металле.

- Твои слова…что примешь меня любого… – горло щипало, каждое слово давалось с трудом и скатывалось в утробный рык. – Неужели…?

Неужели оттолкнёт? Неужели это была ложь? Хотя теперь кристально ясно, что всё иное – ничто, что никто под этой луной не сможет дать ему большего. Но что теперь? Как мало мыслей и даже те слипаются, становятся вязкими, неподъёмными. Титр тянул к себе и сопротивление было бессмысленным. Что же это? Сомнения? Всё ближе… Аромат. Потрясающий аромат, нежная белоснежная кожа и искрящаяся взвесь щиплет нюх, заставляя кровь вскипать. Никто ещё не боялся его так сильно и так сильно не желал отдаться.

- …я сейчас не могу вернуться в своё женское обличие… - сдавленно снизу куда-то в грудь пробасил Архаб.

- …а я не могу ждать… - он тянулся, желая отбросить волосы, увидеть эти глаза, ощутить, как к ладони припадают щекой, и ровное тепло…и боялся, что прикосновение превратит чудесное видение с хрустальным звоном в пыль. – Хотя бы немного…

Непривычно – руки скользили с замиранием и дрожью нетерпения с широких плеч по сильной спине и проскальзывали до ног, не цепляясь за бёдра. Вместо скрадывающего бархата хлёсткая дерзость напоказ, и от этого аромат…раскрывался новыми красками. Долгожданную сладость объятий оттеняла горечь уже почти выветрившегося яда. Зверь отступил, но притаился близко и его острые когти предупреждающе легли нарочно меж рёбер, грозя забрать либацию кровью. Никаких компромиссов – заложник. Как глупо. И перехватывает дыхание от прикосновения к коротким жёстким волоскам над губами и…они ведь уже целовались вот так или…? …это за гранью добра и зла…и он вновь её переходит, но по собственной воле…или нет?

- Титр…прошу…не надо…

Шепот ли, шорох иль шелест – нежность, покрытая морозными иглами. Ветер – ночи дыхание и за сводами клуатра бессвязный лепет листвы. Обхватив за талию и приподняв, Титр вынес Архаба на лунный свет.

Ночь звёзд полна и пронизывающе холодны её слепые и всевидящие глаза. Густая роса – одежда намокла и прилипла. Переполненный тревогой и нежного трепета, беспомощный в своём удушающем всесилии, он искал забвения и успокоения в прикосновении к теплу чужому, задевая языком гладкость горячих губ…и эти глаза напротив…солнечные и полные горечи.

«Кому? Кому это?.. Мне или ему?» - сизые всполохи мыслей во мраке, раздражённый рык зверя и острый коготь, предупреждающе впившийся меж рёбер, – одно движение – он не успеет и вдохнуть, без лишней боли сердце само вытолкнет всю кровь наружу.

Чего он хочет? Он на вершине и воздух опьянеет – и не хотел, но будто бы всегда стремился. Он самый сильный и проворный хищник – кто смеет поспорить? Но эти глаза напротив… Господство и власть над этим подлунным миром не стоит чужой боли. Это не его, это не он…он не может быть таким.

Случайное дуновение заспанного душного ветра.

На ватных ногах Архаб обмяк на траву.

Он был один.

========== Слепота любви ==========

Он уже думал, что эти серые учёные сороки будут до утра шушукаться по углам, кичась перед друг другом и перекидываясь заумными словечками. И всё же всеобщее волнение было объяснимо, так что он вынужденно терпел, сдерживаясь, чтобы не выдворить всех восвояси силой.

Наконец-то.

Никто не видит, не перед кем держать лицо и можно упасть в подушки.

Парчовый балдахин отливает серым в глухом сумраке, и золотая вышивка на нём жила только в памяти.

Всё блекло, всё серо и знать…

И всё же хотел знать, что же это было.

Сколько бы он не желал, но не убедить себя в том, что это всего лишь шутка с рвотным камнем. Нет, нет и снова нет – разум не ослеп и не оставил его.

И Титр знал.

Знал, что это было и действовал наверняка и это…тоже заставляло задуматься.

Но как бы то не было… Он снова видит ясно, сыпь сошла и не ломит кости больше. Хотя бы так, да… И если бы Титр был обычным смертным, если бы он замешкал и не пришёл на зов вовремя, если бы он не знал тайное врачевание, то…

Слишком много «если».

Леон сглотнул и, откинув одеяла, всё ещё покачиваясь, но уверенно встал, дошёл до кресла у камина и с шумом сел. Зеленая искра подпалила услужливо заготовленные паленья, и они неспешно занялись с тихим треском.

Откинувшись на спинку и, больше по привычке подперев щёку кулаком, взор его направлен был сквозь стены.

Значит, жизнь течёт сквозь пальцы зря.

Он оставался недвижим в кресле, а времена в воспоминаниях проносились мимо, сменяли друг друга, разматывая клубок жизни и чем дальше, тем меньше цветов, тем мутнее череда узелков событий… На смену ночи спешил вечер, а после – день, вещи появлялись и исчезали, призрачные облики и нашептывающие голоса – столь стремительно пролетало мимо, лишь вскользь цепляя смутно знакомым.

«…о своих обязанностях. Как будущий король в первую очередь ты должен думать о благе страны, о том, что принесёт пользу… Не должно быть и тени сомнений…между личным и всеобщим…».

Он уже подзабыл черты отца, но помнил его тяжелый раскатистый голос и манеру говорить, не терпящую возражений. Помнил эти слова и в свое время передал их Синхе…своему родному Синхе…

Он думал, он надеялся…

Но как же так вышло?..

И что он сделал не так?

Когда всё зашло настолько…далеко?

Только теперь, оглядываясь назад, он отчетливо видел за неподобающей шалостью, поводы для беспокойства…но всё же не повод погружать руки в кровь.

Тяжёлый вздох и потереть переносицу, унимая тупую боль.

Он надеялся, что тот перебесится и, когда придёт его черёд вернуться к праотцам, то сын его станет достойным правителем и займёт престол по праву…

Но теперь нарушена привычная череда событий и всё катится в хаос. Будто снежный ком и одно тянуло за собой другое.

Невыносимо.

Бессмысленно отрицать сейчас, что сын его будто бы ранее был покладистым и образцовым, но чтобы решиться на такое…

Может он и не его сын.

Только во сне может стать явью подобная глупость.

Время вернулось в своё русло и стремительно напирало. Нужно что-то делать.

В смятении встал на ноги, прошёлся вдоль камина и сел обратно, впившись в седую голову руками.

- Если послать стражу, то окажет сопротивление, и даже если запереть в покоях, то ждать волнений, - рассуждал шепотом, глядя на беснующиеся языки пламени. – Но если сделать вид, что ничего не произошло и оставить безнаказанным, то…может же быть и второй…раз. И кто поможет? Не отпускать Титра? Хотя держать под боком дикого ирбиса и то не так опасно…

Жёсткими пальцами, он разгонял кровь, скребя в волосах, бороде, желая, чтобы в голову пришло хоть что-нибудь, хоть одна стоящая мысль. Но в мыслях крутилась лишь одна: его единственный родной сын жаждет его смерти.

Леон откинулся назад, упершись взглядом в чёрную высоту потолка, спрашивая себя, что он сделал не так… Он обещал, что будет заботится об их ребёнке, оберегать…он столько всего прощал ему и вот…

Бесплотный дух в длинных одеяниях на мгновение предстал перед взором его; до боли знакомым жестом взял безделушку с каминной полки, будто в глубокой задумчивости, провёл пальцем, проверяя пыль, обернулся, ища кого-то взглядом, и исчез, качнувшись в такт с пламенем.